— О вас? Ни за что на свете!
Король Янош вскипел, зеленые огоньки блеснули в его хитрых глазках.
— Делай, что тебе говорят, — веско сказал он, — иначе ничего не получится. План хорош, только тонкости все нужно соблюсти. Уж если кошка голову в горшок сунула, сливки будут съедены, запомни.
Все так и вышло, как было задумано. Десятого марта госпожа Катанги снесла в ломбард свое жемчужное ожерелье и полученные полтораста форинтов отдала мужу на дорогу. У жившего напротив портного Якаба Зингера взяли напрокат шубу (за форинт в день), и Менюш, расцеловав жену и своих пострелят, которых у него была уже целая тройка, отбыл с дневным поездом в страну сынов Чабы.[35] Одиннадцатого марта он согласно программе благополучно прибыл в Сент-Андраш, остановился в гостинице "Турул"[36] и, переодевшись, отправился к губернатору в управу. Вот человек, этот Янош Кирай: все в точности предвидел, даже что губернатор скажет; как в воду глядел.
Его высокопревосходительство очень обрадовался своему старому школьному товарищу Менюшу Катанги, но, прочитав письмо исполнительного комитета, где витиевато сообщалось, что наш уважаемый собрат будет баллотироваться в Боронто, спросил напрямик:
— Ты что, спятил?
— Пока еще нет.
— Или жилу нашел золотую?
— Еще того меньше.
— Тогда чего же тебе надо?
— Попытаться хочу. И попросить тебя, дорогой барон, пока что об одном: возьми завтра с собой в Боронто на именины, я хоть на избирателей погляжу.
Барон пожал плечами.
— Взять возьму, пожалуйста, но это дерево не так просто срубить, разве что у тебя топор золотой.
— Даже и не серебряный.
— Секеи, видишь ли, чужаков выбирать не любят — разве знаменитость какую-нибудь. Да и то не очень. А тем более Боронто. Это самый трудный округ. Правда, теперешний их депутат непопулярен уже (за три года им и сам Кошут надоел бы). Но на его место десяток других найдется, любой расцветки. Полезут, как лягушки из болота, через недельку-другую. Что же до нашей партии, я краем уха слышал, будто старый граф Альберт Тенки хочет баллотироваться. А он тут настоящий самодержец, против него никто даже пикнуть не смеет. Ну, на что ты надеешься, дружище? Тем более с этим шарошским выговором.
— Все равно, уж раз я здесь, так хоть самому убедиться.
— Ну, и прекрасно. Я ведь не возражаю, поедем; это только мое личное мнение, пророчить не хочу. Попробуем, бывают же чудеса в конце концов. Я, правда, еще не видел. Какой-нибудь знакомый твой будет у набоба?
— Янош Кирай.
— Бургомистр? Ну, этим-то знакомством ты не очень хвастай!
СЕКЕИСКИИ НАБОБ
На другой день к вечеру губернатор велел запрягать, и они по глубокому, почти по брюхо лошадям, снегу двинулись в Боронто.
По пути проехали три-четыре деревеньки. Хатки у секеев бедные, но чистенькие; перед каждой — расписанные тюльпанами воротца с приветственной надписью и резным шпилем наверху. Домишки все крыты соломой и без труб: манящий путника дым выбивается наружу, где ему заблагорассудится.
Мороз был трескучий, и нэмере[37] задувал не на шутку. Из шуб виднелись только покрасневшие носы да заиндевелые усы наших путешественников. Дорога скучная, мало приятная: особенно не разговоришься. Обменивались лишь самыми необходимыми фразами.
— Боюсь, граф Тенки тоже будет, — заметил губернатор. Катанги столько всего приходилось бояться, что он давно уже всякий страх потерял.
— Далеко еще до Боронто? — спросил он.
— Вот через холм переедем.
Они опять замолчали. Только когда уже спускались, губернатор спросил:
— Скажи, дорогой, а кто ты, собственно? Как тебя представить?
— Врач.
— Гм, опять нехорошо.
— Почему?
— Секей врача в парламент выбирать не станет. Что для него какой-то там докторишка.
— Ну, иначе представь.
— Кем же?
— Когда-то я написал несколько фельетонов в "Вестник Верхней Венгрии". Скажи, что писатель, никто проверять не будет. Писателей-то как, любят? Барон пожал плечами.
— Как сказать.
Они опять уткнули носы в воротники и хранили глубокое молчание, пока коляска не остановилась.
— Ну, вот мы и у набоба!
К великому удивлению Менюша, ожидавшего увидеть нечто вроде великолепного замка с башнями и бастионами, четверка лошадей, от которых уже валил пар, въехала во двор небольшой усадебки. В таких в Шарошском комитате захудалые дворянчики живут. Двор весь был заставлен бричками, колымагами, рыдванами и — мебелью. Комоды, кровати, шкафы, кожаные диваны громоздились прямо наружи, на снегу, прислоненные друг к другу.
— Тут переселение какое-то, — заметил доктор.
— Ничего подобного! Просто вынесли мебель, чтобы гости поместились.
— Так много понаехало?
— Погоди, увидишь! Секейский набоб не чета прочим крезам, его все любят. Да вот он и сам.
И правда, во дворе с непокрытой головой стоял могучий старик исполинского роста, но с кротким, простодушным, точно детским лицом. Во всем его бесхитростном облике было что-то от доброго старого холостяка. Это, значит, и есть набоб — этот седовласый господин.
Набоб потряс руку губернатору, с приветливой улыбкой глядя между тем на приезжего, точно ожидая объяснения, кто это.
— Мой друг Меньхерт Катанги из Будапешта, — коротко представил его губернатор.
— Добро пожаловать, — сказал старик просто и, пропустив вперед губернатора, сердечно взял гостя под руку и сам повел его в переднюю комнату, всю заваленную шубами. Груда серых суконных шуб на волчьем меху высилась чуть не до самой матицы. Пришлось свои наверх кидать, как снопы на стог.
К «шубной», где только узкий проход оставался от двери к двери, примыкала горница, битком набитая гостями. Здесь яблоку негде было упасть, и публика набилась самая пестрая. Элегантный господин в лаковых туфлях и смокинге — и рядом другой, в вытертой бекеше прадедовских времен. Граф, сельский учитель, нотариус, столяр, вице-губернатор, каноник и еврей-арендатор, простой люд и дворяне всех званий и рангов — все прекрасно уживались вместе, спорили, разговаривали, радуясь встречи и не ища никаких причин презирать друг друга. Сам набоб, невзирая на возраст, старался в этот день шевелиться проворнее и, словно трактирщик снуя между гостями, зорко примечал, кому сигары подать, кому спички или что другое.
— Уж не прогневайтесь, что сесть не на что, — приговаривал он, переходя от одной группы к другой. — Стулья внести — вы не поместитесь. Так уж лучше вы оставайтесь, чем стулья. И правда, никакой мебели в помине не было — кроме разве печки. Но это уж и не мебель, а словно бы член семьи. На ней сушилась айва, аромат которой уютно смешивался с удушливым табачным дымом.
То хозяин дома, то губернатор направо и налево представляли нашего героя, пробираясь сквозь толпу.
И вдруг, уже в глубине комнаты, Менюш очутился перед Яношем Кираем. Король Янош стоял в углу, скрестив руки на груди.
Первым побуждением Меньхерта было броситься к нему — он уже рот раскрыл, собираясь окликнуть его по-родственному: "Эге! Дядя Янош! Добрый день!" Но тот одним предостерегающим движением бровей сразу образумил нашего забывшегося охотника за округами — нахмурился грозно, а колючие его глазки глядели так неприступно и сурово, точно приказывали: "Не подходи ко мне!"
Хорошо, что в этот критический момент губернатор подхватил Менюша и потащил дальше: "Пойдем, третью комнату посмотрим".
В третьей — и последней — комнате стояло пять-шесть столов, за которыми резались в фербли.[38] Игроков и наблюдателей и сюда набилось много — повернуться негде. Губернатор протиснулся, однако, к дальнему столу, поговорил там о чем-то и опять обратно протолкался.
— В фербли не хочешь сразиться?
— Не имею ни малейшего желания.
— Тогда что же ты тут будешь делать всю ночь?
— Вот отужинаем — и спать лягу.
— Спать? Где? — уставился на Катанги губернатор. — Все кровати во дворе, ты же сам видел.
— Ну, а остальные разве не будут ложиться? — спросил Менюш, с недоумением обводя взглядом нескольких дряхлых стариков.
— За все мое губернаторство не было случая, чтоб кто-нибудь спал на этих именинах.
— Черт возьми, неужели во всем доме еще комнаты не найдется? Чулана какого-нибудь?
— Летом на сеновале можно переночевать, ну, а зимой…
— Нечего сказать, с комфортом живут ваши набобы. Я все меньше и меньше понимаю, почему вы их, собственно, так величаете.
— Секеям не по душе разные финтифлюшки, — с достоинством возразил губернатор. — Они просто живут, даже если богаты.
— А что, он правда так богат? В чем же его состояние?
— В земле. Сплошь первоклассная земля.
— И много?
Барон задумался, словно складывая в уме луга, леса и пашни.
— Да хольдов двести, пожалуй.
— Всего-то?
— Тише, не говори так громко и не забудь, что любая величина относительна. Останься всего пропитания на земле три булки, и обладатель одной из них будет богаче Ротшильда.
— Это-то верно.
— Ну вот и не спорь, и пошли играть в фербли. Сейчас только шесть часов, а ужин не раньше полуночи. Надо время убить. Я уже занял для нас два местечка за последним столом.
— А кто там играет?
Губернатор перечислил. У всех громкие исторические имена, в том числе три графа, — Катанги даже вздрогнул, услышав имя Альберта Тенки. Его соперник! Вон он — высокий, стройный аристократ с надменным лицом. Четвертый партнер — просто дворянин, но отпрыск княжеского рода.
Катанги испуганно попятился. Играть с такими вельможами? Да у него и денег-то несколько десятифоринтовых бумажек всего.
— Нет, нет, — смутясь, пробормотал он.
— Как это нет? А как же ты с людьми познакомишься? Вон даже в Библии сказано: с радующимися радуйся, с плачущими плачь, с картежниками картежничай. Иди, говорю.