Один Степа был просто счастлив и, пожалуй, не хотел ничего. Он ловил себя на мысли, что бывает счастлив лишь тогда, когда все совершается по его воле. Именно так! Когда его планы воплощаются в жизнь, когда удается вопреки всему сделать деньги, воплотить — порой продавить — проект, заставить людей делать так, как он счел нужным. И чем больше было сопротивление изначально, тем более довольным он себя чувствовал, когда все удавалось. Здравствуй, здравствуй, мания величия!..
Но вот, наконец, все закончилось. Журналисты стали торопливо просачиваться к выходу. Тоже, наверное, изрядно истомились. Заканчивался день, хотелось есть, и Степан Сергеевич пригласил всех на фуршет. И сам прошествовал туда во главе съемочной группы, снова держа под руку Терезу Ивановну. Начальство опять выделяло ее из всех. «Самое ценное приобретение прошлого сезона!» — вспомнилось Владимиру. Актер прислушался к их негромкому разговору.
— Я не перестаю удивляться вам и восхищаться! — Степе всегда прекрасно удавалось изображать восторг. Настоящий или нет, никто не мог понять. — Я прочитал вашу новую книгу.
— Спасибо за теплые слова.
Откуда у Терезы в голосе столько мягкости? Откуда это умение показать людям, что они ей интересны и важны? Или это маска? Маска, которая скрывает мечтающего об одиночестве человека, вежливость в котором записали на подкорку, и теперь с ней ничего нельзя поделать?
— Вы подпишите мой экземпляр? — Степа остановился, чтобы поцеловать руку любимому автору, и вся процессия была вынуждена притормозить.
Рядом с Владимиром остановилась его партнерша по сериалу.
— Смотри, как наша звезда Тур подмяла под себя великого и могучего Степана Сергеевича!
Владимир неопределенно пожал плечами, словно заявляя: «Мне-то какое дело»…
— Мне тоже в принципе все равно, — правильно поняла язык его тела актриса, — но я завидую ей.
— Да ты что! — иронично протянул Зубов.
— Конечно. И профессорская семья, и обеспечена, и книжечки пишет, и сценарии прекрасные. И вообще — не чета нам… И Степа вокруг нее увивается. Я никогда не видела, чтобы он кого-то так обхаживал.
Эта проникновенная речь мешала Владимиру вслушиваться в разговор, который на самом деле его интересовал. Степа говорил, как ему жаль, что в России пока невозможно снять фантастику на таком уровне, чтобы можно было экранизировать Терезиных драконов. И эта мысль наполняет его неземной печалью…
Владимир прислушался к себе — нет, ревность его не грызла. Ни Степан, ни Тереза не вынесли бы на публику свои личные отношения, если что-то между ними на самом деле было. Тогда они бы избегали таких нарочитых разговоров, целований ручек, такого подчеркнутого внимания. И эта мысль подняла Зубову настроение. «Стоп! — оборвал он себя. — А почему меня вообще это волнует?. Это уже болезнь какая-то. И как, хотел бы я знать, ее лечить?».
Спустя еще какое-то время актеров и съемочную группу отпустили. И Владимир отправился домой. Но первым что он услышал, включив радио в машине, был ее голос, исполняющий песенку:
Наконец обретя свободу,
Чувствуешь себя весенней птицей.
Лучше в небе вольный журавль,
Чем в руке задушенная синица.
Чем, давясь своим великодушьем,
Грызть сухую горькую корку мира,
Лучше разлететься в падении в клочья,
Об упругий ветер разбивая крылья…
Сначала Владимир даже испугался — он подумал, что ее голос ему уже чудится. Потом догадался: песенку, которой она представляла книгу, стали крутить на радио. И тут нет спасения от этой женщины! Да что ж такое! Зубов раздраженно нажал кнопку на руле — в машине стало оглушающе тихо.
Так же тихо было дома. Он печально побродил по пустым комнатам. Многозначительно помолчал сам с собой. Немного позлился. И все же уселся за компьютер, полез на сайт писателя-фантаста Терезы Тур. Вот она, обложка книги «Суд драконов». Вот песенка, которую он слышал по радио — интересно, кто оплатил ее ротацию. Неужели Степа? А вот отзывы о книге. Интересно-интересно…
«История любви столь же тонкая, сколь и чувственная. Столь же правдивая, сколь и фантастичная…»
«Он — дракон. Он — владетель. Он — повелитель мира, но не своей судьбы, потому что все предопределено. Предопределено той кровью, что бурлит в его венах. Предопределено чередой предков, по заповедям которых должно править этим миром… А если однажды все рухнет? И Судьба, против которой он так яростно бунтовал — это все, что останется. И он примет ее. Потому что он — дракон».
Владимир решительно вышел из-за стола. Все. Хватит. Эта женщина сошла с ума. Она выскользнула из этой вселенной и создала мир иной… Мир, который она придумала во время их отношений. Да, он не забыл, как она самозабвенно стучала по клавиатуре. Как она что-то напевала, шептала тихонько. Морщилась и улыбалась. Губами, только что им целованными, проговаривала диалоги. Качала головой, споря со словами, только что ею и написанными…
Так каким получился мир драконов, в который она так щедро выплеснула чувства. Все, что в ней были?… Мир, который она оживила своими эмоциями, — да так, что в ней самой их попросту не осталось. Мир, что заставил ее ожесточиться к тем, кто любили ее. Осмеливались любить…
Владимир шел по проспекту в поисках книжного магазина. Вот что-то похожее. Он зашел, обнаружил знакомую уже обложку, скривился, купил. «Может быть, — подумалось ему, — если я пойму идею этого мира, то пойму и саму Терезу? Через странную логику ее драконов, ее демонов, через слепок чувств, созданный ею, пока она была рядом со мной. А поняв, сумею избавиться от этого наваждения, от преследующих мыслей о ней. Или наоборот, сумею привязать к себе эту невозможную женщину, это беспокойное существо».
— Простите! — раздался рядом с ним чей-то голос.
— А? — Владимир огляделся — на него с восторгом смотрела какая-то женщина.
— Вы Владимир Зубов, актер?
— Точно, — привычно улыбнулся он в ответ.
— Можно с вами сфотографироваться?
Наверное, во всем виноват этот мир. Эти острозубые скалы, что стремились ввысь. Это огромное красноватое Солнце, щедро разливающее краски по каменной серости. И небо. Бездонное. Серое. Неприветливое небо.
Черный дракон поднимал глаза и видел вдалеке красную точку, что выписывала кульбиты среди облаков. Он закрывал глаза — и видел ее в образе человека. Сияющая улыбка, волосы рассыпались по плечам. Она склоняется над ним…
Его Красная Драконица. Его погибшая любовь… Она мерещилась ему повсюду.
Конечно, во всем был виноват этот мир. Мир, который они обнаружили во время странствий по Дереву Жизни. Мир, где никого не было, кроме них, двух Драконов. Мир, где родилась их любовь.
Черный дракон снова смотрел в ее зеленые глаза — и видел, как: «нельзя, недопустимо» сменяется в них смущением, каким-то по-детски трогательным.
Но он не отступал. Попросту не умел этого и не хотел. Он брал ее за руки — какие же у нее ледяные пальчики, — и чувствовал бешеные, гулкие удары ее сердца.
— Нельзя, — беззвучно произносили ее губы.
А он держал ее за руки — и просто смотрел… Какие же у него глаза! Прекрасные, изумительно-чистого серого оттенка. Теперь она читала его… Что же она видела в нем? Нежность. Жажду обладания. Что чувствовала? Тепло его ладоней. Предвкушала жар его тела. Мечтала о нем. Но вместе с тем Красная драконица ясно понимала, что надо бежать, что он — ее погибель. Но она так устала от невозможности согреться. Ей так хотелось почувствовать его нежность. Погрузиться в нее…
И под лучами закатного солнца ее красные крылья вспыхивали ослепительно-ярко. Нестерпимо… Так же, как и она сама.
И драконы исступленно сливались в одно существо. Жадно. Самозабвенно. И за своей любовью не видели ничего. Даже неба.
Каждый сам выбирает ветку
И испытывает на прочность,
И по нраву — диаметр петли.
А мог бы каждый выбрать просторное небо,
Между прочим…
Владимир читал всю ночь — текст действительно захватывал. Он проглотил его, не анализируя, не рассуждая. Только перевернув последнюю страницу, в раздражении захлопнул книгу, сбросил на пол. Пошел завтракать, попутно размышляя над тем, что же привело его в такое бешенство, практически в исступление. Потом он понял, что вместо чашки с кофе держит в руках мобильник и набирает ее номер. Набирает для того, чтобы прокричать ей в трубку: «Как ты посмела!».
А она посмела. Главный герой был отражением его самого. Тереза наделила своего дракона его, Владимира, жестами, мимикой, «безукоризненной лепкой скул» и даже его манерой говорить. Все мелочи и мгновения их романа она отдала своему герою. Даже те слова, что Владимир шептал ей на ухо в постели…
Его нежность. Его страсть. Его самолюбование. Тереза запомнила и чутко впитала каждое движение, каждый вдох, каждое биение сердца. Подметила, чтобы цинично вынести все это на публику. И написать изумительной красоты книгу…
— Да, — сонно сказала она в трубке.
— Прочитал я твою книжку. Только что, — желчно протянул он.
— И как тебе? — голос немного оживился. Странно, но Тереза, кажется, не ощущала никаких угрызений совести…
Владимиру стало смешно оттого, что он собирался на нее накричать, наговорить гадостей.
— Не знаю, — сказал он вместо колкостей. — У меня странное чувство. С одной стороны, я чувствую себя уязвленным. С другой стороны, книга мне понравилась.
— Ты чувствуешь себя уязвленным, — повторила Тереза.
— Уязвленным. Даже оскорбленным, — уточнил Владимир, — выставленным голым на площади. Препарированным!
Он услышал, как она завозилась в постели, наверняка подтыкая под себя одеяло, чтобы не замерзнуть.
— Володя, мне жаль, что ты все воспринял на свой счет. Я не хотела…
— А чего ты хотела, Тереза?
— Написать книгу…
— «Написать книгу»! — повторил он за ней, разом ощущая, как снова накатывает ярость. Оказывается, никуда она не делась. Так, сладко задремала на несколько секунд, свернувшись ядовитым клубочком на дне души. — Значит, вот она какая, твоя работа? То, за что тебя так хвалят? Умение подслушать, подсмотреть, зарисовать? Как у человека морщинится лоб, когда он злится. Как начинают сиять глаза, когда он произносит: «Я тебя люблю»… Значит, ты такая гениальная потому, что умеешь разложить на буковки другого человека? Его душу и чувства?