Но где проходит грань между человеческим и нечеловеческим, между человеком и нелюдью? Обыкновенный олигофрен, казалось, куда сильнее отличается от среднего человека, нежели мирмикантроп, и тем не менее считается человеком, хотя и ущербным. На каких, скажите, аптечных весах взвесить совесть, верность, доблесть, гуманность, наконец? Какой поверенный метрологом и опломбированный точный прибор использовать для тестирования новых существ на принадлежность к человечеству?
Кто первый прозвал их мирмикантропами – неизвестно. Название напрашивалось само. Трудно было не заметить определенное сходство между сообществами «хомо галактикусов» и колониями общественных насекомых вроде пчел или муравьев. Само собой разумеется, полной аналогии не было – ее и не должно было быть! Мнилось, что «хомо галактикус» будет всего лишь подвидом человека разумного. Мыслилось также, что со временем неизбежно произойдет перемешивание горстки мирмикантропов с основной массой человечества и модифицированные гены сами собой исчезнут спустя несколько поколений. Неизбежные рецидивы, по сути, не принимались в расчет. В конце концов, если три поколения спустя какая-нибудь юная особа созреет в четыре года и лет до восьмидесяти будет способна производить детей с эффективностью свиноматки, это ее личная проблема, мир из-за этого не перевернется. И что за беда, если у праправнука человека и мирмикантропа вдруг обнаружится атавизм в виде шестикамерного сердца, кстати, более чем работоспособного? «Пострадавший» будет только рад.
Так предполагалось. Много чего предполагалось как генетиками, так и социологами…
В Галактике сотни миллиардов планет – по большей части газовых, обледенелых, чересчур горячих, лишенных атмосферы, недостающее вписать. Лишь ничтожная их часть пригодна для жизни человека, да и те, как правило, не идут ни в какое сравнение с Землей. Как быть, если процент кислорода в атмосфере может поддержать жизнь муравья, но никак не человека? Строить купола? Вообще отказаться от освоения такой планеты? Или все же создать модифицированную расу, способную поселиться там и постепенно преобразовать экосистему планеты под потребности немодифицированного человека? Ответ казался ясным и простым.
И оказался ошибочным, подобно большинству простых ответов.
Самое удивительное – хотя удивляться этому стали много позднее, – что такой метод звездной экспансии поначалу срабатывал безупречно.
Какое-то время, может, пятьсот лет, а может, и тысячу, мирмикантропы успешно осваивали Галактику для человека. Потом… Ходили разные версии, когда и с чего началось «потом». Очень вероятно, что какая-то колония мирмикантропов по забытой причине на непозволительно долгое время оказалась предоставлена самой себе. Не менее вероятно, что какая-нибудь партия «хомо галактикусов» имела генетический брак, впоследствии усугубленный мутациями. Так или иначе, эта колония развивалась изолированно, постепенно забывая о своем предназначении. Почему ее не уничтожили – ответа на этот вопрос Бранд не знал. Похоже, предки нынешней горстки людей были потрясающе легкомысленными существами. И даже когда люди осознали, что в Галактике у них появились деловитые и неуступчивые конкуренты, никто не забил тревогу. Всего две разумные расы на всю Галактику – разве это чересчур много? Неужели нельзя договориться о мирном разделе сфер экспансии?
Интересно, кто-нибудь пробовал договориться добром с походной колонной эцитонов, усевшись на ее пути? А если пробовал, то оказался ли потом способен рассказать о результатах переговоров?
Спохватились поздно. Людям еще не было известно, что каждая частная, тактическая победа над мирмикантропами – лишь еще один шаг к стратегическому поражению. У муравьев, термитов и пчел много общего с примитивными, жестко запрограммироваными роботами. Так же, как роботы, они заботятся о личной безопасности – если эта забота не вступает в противоречие с интересами колонии. Гибель одной особи ничего не значит для муравейника; гибель тысячи – ощутима, но далеко не фатальна. Гибель девяноста процентов колонии – нокдаун, но не нокаут.
Сплав рационального мышления, человеческой технологии и инстинктов насекомого оказался не по зубам флотам и эскадрам. В долгой войне на истощение люди не имели никаких шансов на конечную победу.
Правда, это стало ясно гораздо позднее…
До вечера Бранд еще трижды видел проплывающий над планетой чужой корабль. Да, громадина… Пожалуй, такой монстр на планету не сядет, а будет выбрасывать десантников в шлюпках и капсулах. Можно не сомневаться, что десантников в нем никак не меньше тысячи – по шестеро на каждого жителя планеты, будь то мужчина, женщина, старик или младенец. И это еще очень оптимистическое предположение.
Связи не было долго – Бранд даже заподозрил, что чужаки обнаружили связной спутник-невидимку на стационарной орбите, а обнаружив, уничтожили по-тихому, без вспышки. Но на закате снова пискнул сигнал вызова.
– Только что они выбросили первую группу. – Голос принадлежал Стаху, помощнику Ираклия по вопросам маскировки.
– Где?
– На западе, почти у моря. Там, где живут Стефанидесы.
– Они обнаружены? – спросил Бранд.
– Еще не знаем. С ними сейчас говорит Ираклий. – Стах помолчал, потом добавил: – Я думаю, не зря наши гости пожаловали именно к Стефанидесам…
– Почему?
– Шестеро детей, – с ворчливой болью отозвался Стах. – Какая уж тут, к свиньям, маскировка! В Цитадели хотя бы можно выпороть ротозеев – а на выселках? Чадолюбцы! Говорил же я: всех детей – в Цитадель!.. Ладно, конец связи.
– Держи меня в курсе, – попросил Бранд, но Стах уже отключился.
Что верно, то верно: Стефанидесы славились любовью к детям и наотрез отказывались переселиться в Цитадель, где детей бьют, называя это форсированным обучением или вколачиванием ума. И дети у них росли совсем не плохие, скорее, наоборот, вот только быть бы им нещадно поротыми, попадись они Стаху на глаза. Как ходишь – почему примял травинку? Пять хлыстов по мягкому месту. Кто сломал ветку поблизости от Цитадели? Ты? Десять хлыстов. Кто натоптал у самого входа да еще бросил обертку от пищевого рациона? Если самому себе не друг, так хоть о других подумай! Тридцать хлыстов, и благодари за науку.
А как иначе?
Солнце уже зашло, когда Бранд вновь увидел корабль и еще раз подивился его размерам. При двадцатикратном увеличении чужая махина заняла весь экран. Разведчик? Ни в коем случае – чересчур велик. Линкор? Пожалуй, тоже нет: слабовато вооружение. Во всяком случае, уничтожить одним бортовым залпом планету чужак не способен. Проломить разумно построенную оборону – тоже. Вероятно, не способен и защитить себя от звена-другого истребителей… Десантная баржа? Гм… Кто прежде слыхал о десантных баржах таких несусветных размеров – похоже, вместилищах целой мигрирующей колонии, с матками, трутнями и полчищами рабочих-солдат? В былые времена и мирмикантропы, и люди предпочитали неповоротливым тяжеловозам стаи маленьких вертких судов.
Но где они, былые времена, спросил себя Бранд. Где прежнее человечество, гордое, сильное и беззаботное? Кто хотя бы теоретически может противодействовать высадке?
Другая колония мирмикантропов? Ворон ворону глаз не выклюет. Люди? Если они и уцелели где-то, то отбиваться им нечем, и мирмикантропы это знают.
Мыслей хватило на секунду. А в следующую секунду Бранд перестал думать и о размерах, и о классе чужака.
От корабля отделялись точки. Увеличив масштаб изображения, Бранд присвистнул от удивления: точки не были ни шлюпками, ни десантными капсулами. Человеческие фигуры… Или, во всяком случае, очень похожие на человеческие.
Горохом высыпавшись в космос, они разделились на две стаи; первая начала очень быстро отставать от корабля, вторая некоторое время шла вровень с ним, затем потянулась вбок. По-видимому, чужаки предпочитали обходиться без шлюпок.
– Это что-то новенькое, – сказал вслух Бранд.
Он вызвал Цитадель. На этот раз отозвался Ираклий:
– Что нового?
– У меня сыплются, – доложил Бранд. – Прямо в скафандрах сыплются. Часть пошла на восток, так что предупреди Ружицких и Леклерков. Ко мне тоже гости.
– Понял.
– Что у Стефанидесов?
– Молчат. Передали, что наблюдали высадку километрах в десяти от них, и замолчали. Правильно сделали. – Ираклий вздохнул. – Ты был прав, это мирмикантропы.
– Будто и так не ясно. Что Цитадель?
– Думаю, пока не обнаружена.
– И то ладно. До связи.
Бранд дал отбой. Теперь оставалось только ждать.
4
– Мама, я хочу гулять!
Четырехлетний Марио, сын Бьянки и Луиджи Борелли, раскапризничался не на шутку. Упершись лбом в материнское бедро, карапуз колотил кулачками, хныкал и пронзительно кричал:
– Гулять! Хочу гулять!..
– Уймите своего ребенка, – поморщившись, бросил Стах.
Детский крик не мог вырваться наружу, но действовал людям на нервы. В центральном зале собралось почти все население Цитадели – более восьмидесяти человек обоего пола и всех возрастов, от грудных младенцев до дряхлых старцев.
– Мама, гулять!
Мать только беспомощно разводила руками. Отец шагнул к Марио, подхватил под мышки, подбросил, поймал.
– Оп! Оп! Давай полетаем?
– Пусти! Гулять!
– Гуляй тут, сынок, – сказал Луиджи. – Вон сколько места.
– Не хочу тут, не хочу! Хочу на улицу!
Он никогда не видел настоящей улицы, да и его молодые родители тоже, разве что в видеозаписи. Для него улица была каменистой полупустыней в ста метрах над сводом центрального зала Цитадели. Туда надо было подниматься на лифте.
– На улицу нельзя, сынок. Никак нельзя.
– Можно! Можно! Можно!
– Уймите ребенка, – резче бросил Стах.
– Ы-ы-ы… гуля-а-а-ать!!! А-а-а…
Скорчив гримасу, Стах размотал хлыст. Свист и громкий хлопок воздуха перед носом малыша заставили того поперхнуться ревом. От стен зала отразилось эхо.
– Ну зачем так, зачем! – с болью вскрикнула Бьянка, защищая сына руками.