Чего было больше – доверия или раздражения, – Андрей и сам не мог понять.
С каждым днем становилось все жарче. От жары и бескормицы уже пало несколько лошадей. Приказ трогаться в путь за час до захода солнца люди приняли с ворчанием, и этот час был самым мучительным. Пот струился по спинам, катился по лбам, выедал глаза. Спустя час-полтора после оранжевого заката начинала ощущаться ночная прохлада, и люди понемногу втягивались в монотонную ходьбу по плоской равнине. Кровавый Глаз, почти не грея, освещал путь, но лишь притягивал к себе проклятия с полным к ним равнодушием. Помогало облегчение ноши – запасы пищи мало-помалу таяли. Хуже было с питьем: возимые на арбах бочки быстро пустели, и до следующей речной излучины приходилось довольствоваться носимым запасом воды, набираемым во все, что не протекает. Советы, требования и, наконец, приказы экономить воду действовали слабо – каждый упрямо желал учиться на своих ошибках. Уже отмечались случаи отказа поделиться глотком воды. До столкновений не доходило лишь потому, что жажда пока еще оставалась терпимой.
Удобное антиграв-кресло было брошено – иссяк запас энергии. Вычислителя теперь нес на плечах андроид, топливные элементы к нему еще не кончились. Давешнюю ворчливую старуху еще вчера отправили в горы: бабка прочь – Вавиле легче.
На седьмом переходе колонну догнала первая многоножка.
Ее застрелил пастух, но она успела убить электрическим ударом корову. Андрей распорядился усилить охрану стад. Эрвин не возразил, но выглядел озабоченным.
– Что-то не так? – обеспокоенно спросил Андрей.
– Нет, все правильно.
– В чем тогда дело?
– В пищевой пирамиде.
Разговор шел во время перехода, и Эрвин, покачиваясь на плечах верного Вавилы и держась руками за его уши, возвышался над Андреем, как ходячий монумент.
– Не объяснишь?
– Пожалуйста. У несуразников партеногенетическое размножение, все они самки и в самцах не нуждаются. Такое встречается среди достаточно сложных организмов, но лишь как временное явление. Иногда – обычно строго периодически – рождается поколение, состоящее из самцов и самок. Это на нормальных планетах. Скажем, тли, которых люди куда только не завезли по неаккуратности и дурости вместе с земными растениями… впрочем, и среди эндемиков такое бывает. Но Лусия – ненормальная планета, у нее особый цикл. Тысячу лет несуразники – по существу, особая экологическая форма этих организмов – живут в океане, размножаются без самцов и никому не мешают, но с приближением красного карлика и изменением орбиты Лусии они превращаются в многоножек, осваивают сушу и размножаются половым путем. Мне бы хотелось знать только одно: намерены ли они остаться на суше всю следующую тысячу лет?
– А мы не из-за них топаем в горы, – возразил Андрей, – а из-за жары. Плюс опасность цунами.
– Мы – да, – согласился Эрвин, – но инстинкт гонит диких животных впереди нас. И травоядных, и хищников. Всех. Жара, цунами – это верно, это очень большие неприятности. Но от скольких напастей уходит дикое зверье – от двух или от трех?
– Что ты хочешь этим сказать? – нахмурился Андрей. – Говори уж прямо, не тяни.
– Я хочу сказать, что большая волна забросит несуразников на материк, как малая волна забросила вот этого… и в степи будет полным-полно многоножек. Если эти твари в экологической форме «многоножка» существуют лишь одно поколение, если их яйца или икринки – уж не знаю, что там у них, – скатятся по рекам в океан, – тогда нам повезло. Одному короткоживущему поколению худо-бедно хватит пищи в степи – сожрут слабых и отставших копытных, может, начнут рвать друг друга, а потом все разом дадут потомство и сдохнут в соответствии с генетической программой. Это было бы просто замечательно. Но есть и другой вариант: многоножки поселятся на суше на всю тысячу лет и станут давать потомство в виде многоножек, а не несуразников. Тогда они полезут в горы за добычей, а нам придется вечно отбиваться от них… – Эрвин помолчал. – Проблема в том, что это невозможно вычислить заранее. Я не знаю ответа.
Андрей лишь дернул щекой. В словах старика имелся резон… но сначала успеть бы дойти до гор! Малая волна уже дала понять: большое землетрясение может случиться когда угодно, а вслед за ним придет и большая волна. Вот уже пятые сутки нет сейсмов, чему рады только дураки, а у менеджера сосет под ложечкой. Между прочим, теперь понятно, зачем Эрвин привез на Лусию столько оружия! Авось отобьемся…
Но вслух он сказал другое, с подковыркой:
– По-моему, ты впервые признался, что чего-то не знаешь…
– Не от тебя первого я слышу эту фразу. – последовал холодный ответ.
– А от кого еще?
– Так… дело давнее. – Андрей напрасно ждал продолжения – предаться воспоминаниям старик не пожелал.
– Ну ладно… А какой вариант ты считаешь более вероятным?
На сей раз ответ был получен сразу:
– Худший.
Десять тысяч шагов, не меньше, под увесистым грузом. Неудобные лямки режут плечи, поклажа в заспинном мешке как будто намеренно перемещается по своим, только ей ведомым законам, но неизменно норовит выбрать самый острый угол самого твердого предмета и вонзить его в поясницу. Между мешком и спиной хлюпает кислое болото пота – даже ночью, даже перед рассветом, когда адская жара наконец-то сменяется привычной теплынью. Корка засохшего пота на лицах. У многих натерты ноги, кос у кого разваливается обувь. Кто-то охромел, кто-то мается поясничным радикулитом, а у кого-то радикулит шейный – словом, наружу вылезли все болячки, мешающие идти. Стоны, жалобы, многие не выдерживают темпа, отстают. Десять тысяч шагов… шагов начальника колонны, идущего впереди с таким же грузом, как у всякого здорового мужчины. Сколько это в километрах – около семи, наверное? Лишь фантазер может воображать, что прошли больше, а на самом деле, наверное, и семи не наберется. Сбросить бы с плеч проклятый груз, зашагать свободно – тогда будет и восемь километров, если не девять, да кто же бросит пищу, воду, самый необходимый инвентарь? Только окончательно рехнувшийся.
Десять тысяч шагов по счету начальника колонны – и малый, на четверть часа, привал. Стоны, хрипы, вздохи. Отдышались – вперед. Подтягиваются отставшие – им отдыха не будет, сами виноваты. Еще десять тысяч шагов – теперь получасовой отдых. Можно снять лямки, полежать на теплой земле, сжевать кусок вяленого мяса с хлебом, выпить глоток-другой воды. Кровавый Глаз стоит в зените, и вся равнина выглядит как залитая кровью, лишь чернеют пучки жесткой травы. Верзила Вавила с мешком за плечами и Эрвином на плечах уходит далеко вперед, у Эрвина в руке плазменный пистолет. Стремительно бегут минуты отдыха… вспышек выстрелов не видно, путь безопасен… Крик начальника: привал окончен, вперед! Никому не хочется вставать, даром теряются минуты – но мало-помалу колонна начинает двигаться. Стискиваются зубы, мрачнеют и без того мрачные лица: всякий знает, что следующий отдых будет четвертьчасовым. Они чередуются, и пошел второй цикл.
Сколько их сегодня будет, известно лишь приблизительно. Ясно лишь, что не меньше четырех. Последний закончится уже после оранжевого восхода и станет самым мучительным. Снова едкий пот, жжение в глазах, воздух над степью дрожит, как над горячей плитой, и надо идти по этому пеклу, чтобы выгадать еще несколько километров пути…
Эрвин сказал, что отставание от графика удалось ликвидировать, Андрей подтвердил, и эта весть разлетелась в один миг. Приободрила? Нет. Была принята к сведению, и только. Не страстное желание уложиться в кем-то составленный график двигало людьми и не перспектива угодить под колоссальное цунами, которое никто из лусиан не видел, – многоножки! Нельзя сказать, что их было безумно много, но они преследовали, они нападали ночью и днем. Три человека и несколько голов скота стали их жертвами, а пастушьи собаки, привыкшие отгонять от стад пятнистых клыканов, похожих на гигантских виверр, и бесстрашно вступавшие в бой с бронированными вампирами, боялись многоножек до жалобного скулежа. Самого храброго пса после многих понуканий удалось-таки натравить на многоножку – та взмахнула щупальцем, и живое стало мертвым даже без предсмертного визга.
Андрей ругался с Эрвином: оружия не хватало, большая часть арсенала была переброшена в горы – а зачем оружие в горах? Эрвин возражал: оружия как раз хватает, чтобы раздать его людям, умеющим с ним обращаться, на обучение дополнительного контингента бойцов нет времени, да и сил у людей нет, плетутся едва-едва…
Откуда взялись эти многоножки, Андрей не спрашивал. Может, их прародителей-несуразников забросило на береговой обрыв локальное цунами, но, скорее всего, они явились с дальних участков побережья, где обрыв не слишком крут или вовсе отсутствует, какая разница! Они нападают, и приходится отбиваться.
Восьмой день был ужасен. Срезая очередную излучину реки, остановились на дневку в голой степи. Солнце жарило так, будто собралось испечь людей заживо. Ни ветерка. Выцветшие полотняные тенты обвисли, спасающиеся под ними люди лежали неподвижно, истекая потом. Проваливались в сон просыпались, прикидывали, сколько времени осталось до заката, мечтали о лишнем глотке воды и мрачнели, понимая: новой воды не будет до конца следующего перехода.
Один болван зачем-то разжег костер, не расчистив под него площадку, – порохом вспыхнула сухая трава, затаптывать ее пришлось всем миром. Затоптали, а болвана даже не побили – не было сил. После полудня, когда жара стала совсем уж невыносимой, горизонт заволокло мглой, и вскоре из земли в небо поднялись хоботы сразу нескольких смерчей. Будто играя, они бродили туда-сюда, прихотливо изгибаясь, сталкиваясь и сливаясь друг с другом, вновь разделяясь и весело подметая равнину. Один подобрался близко, вызвав панику, но, к счастью, прошел мимо людей, вильнул было в сторону стада, но сменил направление и ушел на север. Мечталось о том, чтобы он всосал, закрутил, поднял повыше и уронил оттуда наземь хоть сколько-нибудь черных многоножек.