Возможно, так оно и было, но в этот день многоножки убили еще двух человек, и еще двое скончались от теплового удара.
Черный от усталости Андрей бродил от навеса к навесу, подбадривал унылых, покрикивал на раскисших и даже находил в себе силы шутить. Выше нос! Пройдено две трети пути, теперь до гор вдвое ближе, чем до океана. Неужто не дойдем? Одиночка не дошел бы, но мы-то – сила! Жара? Ну что жара? Перетерпим и будем помнить: в горах нас ждет прохлада! А если ночью хорошо пойдем, то к утру доберемся до притока Быстрицы…
– Если он еще не пересох, – шепнул ему на ухо случившийся рядом Эрвин, в ответ на что Андрей лишь дернул щекой: сам, мол, знаю. Но люди мечтают услышать другое – и они услышат. Ими движет надежда, и пусть так и будет. Сомнения разъедают, лишают сил и ведут к обреченности – надежда пробуждает волю к жизни, заставляя двигаться даже тех, кто воображает, что нет больше никаких сил.
– А ты прирожденный лидер, – сказал Эрвин, когда никто, кроме Андрея, не мог его слышать. – Будем выбирать нового менеджера – проголосую за тебя.
– Не стану я баллотироваться, – буркнул Андрей. – Очень надо!
– Станешь, куда ты денешься. Впрягся – тяни.
Спора не вышло – с пересохшими ртами много не наспоришь. За час до заката Андрей скомандовал подъем.
И сейчас же с коротким протестующим вскриком упал навзничь. Какой-то негодяй одним могучим рывком выдернул из-под ног землю. Она шаталась и тряслась, как припадочная, в низком подземном гуле утонули крики людей. Облако пыли поднялось над равниной, и в нем смутно, как во сне, виделось небывалое: по земле неторопливо пробегали пологие волны. Андрей попытался встать на ноги и был снова брошен на землю. Только и подумалось: вот оно, то самое, что сулил всезнайка Эрвин. Эх, как не вовремя!.. Пройдет немного времени, и по равнине прокатится колоссальная стена воды, уцелеют лишь те, кто был переброшен в горы…
Когда толчки прекратились, выяснилось, что об этом подумали многие, но сделали неправильные выводы: вместо того чтобы как можно скорее двигаться к горам – сели и стали ждать конца, кто-то молча, а кто-то жалобно подвывая. Андрей рассвирепел. Он орал, грозился, пинал сидящих ногами, раздавал плюхи и в конце концов добился своего: еще до заката лагерь был свернут, и люди, построившись в три колонны, двинулись на юг. Следом под хлопки кнутов потянулись мычащие и блеющие стада, за ними – цепью – охрана с оружием. Вперед, вперед! Быстрее! Шевелите ногами! Еще неизвестно, до каких мест дойдет волна, – может, успеем уйти. Эй, ты заснул, что ли? Прикажешь плетью тебя расшевелить? Я могу!..
– Большой волны не будет, – сказал Эрвин, восседая на плечах Вавилы.
– Это еще почему? – сварливо спросил Андрей, как будто услыхал нечто неприятное.
Ответ прозвучал туманно:
– Я так думаю.
Думает он так, видите ли! Мыслитель!
– Может, поделишься?
– Пожалуйста. Сила толчков недостаточна, вдобавок мы уже далеко от океана, а землетрясение, как я полагаю, мелкофокусное, да и гипоцентр, вероятно, в пределах материковой плиты. Нужно бояться глубокофокусных землетрясений под морским дном.
Андрей помолчал, усваивая информацию. Только бы Эрвин оказался прав…
– Ты это вычислил, что ли? – спросил он.
– Расчет, конечно, прикидочный, вероятностный… Но вероятность хорошая. Это опять был форшок, правда, сильный.
– А может, главного землетрясения вообще не будет? – не выдержал Андрей, чувствуя, как против воли внутри него проснулась и затрепыхалась надежда.
– Надейся и жди, – отбрил Эрвин. – Ждать лучше в горах.
Трещина была свежая, она разверзлась во время вчерашнего землетрясения. Свет клонящегося к закату красного карлика позволял оценить ее ширину метров в двенадцать-пятнадцать, а глубина осталась неизвестной, да и никого особенно не интересовала. Андрей объявил привал и вызвал по радио флаер для разведки. Флаером тут же завладел Эрвин. Вдвоем с Андреем они до темноты успели разведать местность к востоку, где обнаружили, что трещина пересекла русло Быстрины и вода, низвергаясь водопадом, пропадает где-то под землей. С первыми лучами рассвета слетали в противоположном направлении. К запад от лагеря трещина то сужалась, то вновь расширялась, а километрах в шестидесяти начинала понемногу забирать на север. Дальше не полетели, не было смысла.
На обратном пути Эрвин заставил флаер зависнуть над трещиной.
– Перебираться будем здесь. Всего-то метров восемь. Вызови-ка антиграв-платформу… нет, обе платформы! С питьевой водой, сколько поднимут, и с шанцевым инструментом.
Андрей прикинул: до выбранного Эрвином места колоннам придется тащиться часа три.
Он много чего сказал мысленно, но не возразил. Дотащатся!
И люди дотащились. Шатаясь от усталости, страдая от пока еще утреннего, но уже нестерпимого зноя, падая, поднимаясь, забыв обо всем, кроме тупого животного инстинкта идти во что бы то ни стало за себе подобными, – они дошли. Мычала, жалуясь, скотина. Ей не досталось ни капли воды – всю привезенную воду распределили по людям. Первую разгруженную платформу Андрей немедленно отправил вдоль трещины – подбирать отставших, оказывать помощь тем, кому еще можно ее оказать. Привезли троих полуживых и нашли еще с десяток мертвецов. Некоторых уже глодали многоножки. По тварям постреляли больше для самоуспокоения, чем по необходимости.
Вторую платформу привела Юлия, ювелирно приземлив ее поперек трещины. Носовую аппарель заело, пришлось резать крепления, и она рухнула, едва не помяв крышу пилотской кабины. На дно платформы лопатами швыряли землю, утаптывали и выравнивали. Первым через импровизированный мост пойдет скот, и вовсе не нужно, чтобы животные пугались, ощущая металл под копытами.
– Прямо как мост Ксеркса через Геллеспонт, только покороче, – иронически заметил Эрвин. – Решения диктуются обстоятельствами.
– Какого еще Ксеркса? – насторожилась Юлия.
– Того самого, древнего. В школах Лиги уже не проходят земную историю?
Юлия не удостоила его ответом. Ишь, чем интересуется! Что-то такое было в начальных классах, но кому оно нужно? Это же не история Лиги, воспитывающая ее патриотов. А если всезнайка любит показывать свое интеллектуальное превосходство, то и на здоровье. Между прочим, в этом его слабость. Надо учесть.
Черта лысою его занимают школьные программы, поняла Юлия. Ему нужна моя реакция, он – как информационный вампир: послушает, увидит, впитает и оцифрует. И появится в его непостижимой голове еще один более или менее существенный штришок, будет внесена поправка в какой-нибудь коэффициент, в один из тысяч коэффициентов в системе из сотен дифференциальных уравнений, или как он там считает… Нормальному человеку все равно этого не понять, и не надо. Но вот что удивительно: на Хляби он спасал только себя, в Астероидной системе, если верить его словам, – тоже себя, но уже есть подозрение, что он привирает, как актер, который вышел из образа и пытается убедить зрителей, что им это померещилось, – ну а здесь? Зачем ему Лусия и все эти люди? Каприз художника от математики? В это можно было бы поверить, если бы он не разделил с лусианами труды, лишения и риск. Здесь не Астероидная система – сюда он прилетел добровольно.
Неужели ему попросту нравится роль благодетеля? Вот уж вряд ли. Не соответствует психологическому портрету. Он – Вычислитель с могучим холодным разумом, ему недоступны простые человеческие чувства, но вместо ощущения своей ущербности он неколебимо убежден в своем превосходстве, всю жизнь он плевал на людей как на низших существ…
Не всю жизнь, добросовестно поправила она себя. Целый пласт его жизни выпал из поля зрения, мы о нем ничего не знаем. Анна-Кристина Шульц, до сих пор проживающая на Тверди, однажды разоткровенничалась в беседе с агентом: мол, Эрвин однажды сказал, что умный эгоист слывет альтруистом. Да, это так, но фальшивый альтруизм – да и не фальшивый тоже – имеет свои пределы. И тут одно из двух: либо психологический портрет Эрвина Канна безнадежно устарел, либо чертов старикан затеял совсем уже головоломную игру.
Исходить, понятно, следует из второго предположения. Проблем больше, а риска ошибиться меньше. Дурачка, который поверит, будто Вычислитель размяк на старости лет, он легко и с удовольствием обведет вокруг пальца. В данном случае – не дурачка, а дурочку, что несущественно…
Глава 7Бегом!
Жечь их, гадов! Жечь!
Если Андрей Илюхин еще мог гадать, откуда в степи вдруг появилось столько многоножек, если умник Эрвин Канн уже наверняка знал ответ на этот вопрос, то Юлия Новак не задавалась и вопросом. Перед ней был противник, а в руках оружие – чего же еще? Надо драться.
И она дралась. Погонщики уже перегнали скот на ту сторону трещины, теперь по импровизированному мосту текла человеческая река, и Юлия, отобрав плазменник у хлипкого парнишки и жестом приказав взять ноги в руки и дуть на ту сторону, била по многоножкам короткими импульсами, экономя энергозапас. Как и положено хорошему стрелку, она тратила не более секунды на прицельный выстрел – не то что местные бодрящиеся растяпы, недавно получившие в руки оружие и вообразившие себе, что с его помощью можно решить любую задачу. И уж тем более не то что местные робкие растяпы, потерявшие от страха голову и палящие куда попало. Вокруг Юлии хватало и тех и других. Цепь стрелков выстроилась полукольцом, его края упирались в трещину, а радиус понемногу сокращался: толпа на этой стороне трещины таяла. У моста распоряжались Андрей и Олсон с десятком добровольных помощников полиции. Орали, подгоняли, сдерживали, без особого успеха пытаясь переформатировать волнующуюся толпу в колонну по три. Кто-то с воплем падал в трещину, кого-то ловили в последний момент и вытягивали. Разгруженные грузовики отогнали в сторону – их не переправить. Одну застрявшую арбу сбросили в пропасть со всем грузом, пожалев лишь упряжных животных. Эрвин верхом на своем андроиде был уже на той стороне. В воздухе барражировала вторая платформа, время от времени стегая равнину молниями – стрелкам было велено уничтожать или хотя бы рассеивать скопления многоножек, не отвлекаясь на одиночек. Неожиданно выяснилось, что мерзкие твари склонны объединяться в стаи. Нашлось применение динамитным шашкам.