– Репетитором… Меня назначили репетитором по математике его соседу по комнате. Мне вменялось натаскивать его на решения дифференциальных уравнений, но тот парень, когда я приходила, не всегда оказывался на месте, и… И…
Ощущала я себя хуже, чем когда попадала в штопор. По крайней мере, из штопора, имея должную подготовку, представлялось весьма возможным без значительного ущерба выйти, а сейчас и здесь… И все ж я продолжила:
– …И поэтому мы разговаривали с Натаниэлем. Разговаривали совсем немного. В основном о ракетах. В следующем семестре соседом по комнате моего подопечного стал другой парень. – Боже, в моих словах едва ли наблюдался хоть какой-то смысл. – Я не видела Натаниэля… Я не видела Натаниэля до самой войны, а тогда я уже вошла в состав «ОС». Я уже переправила несколько самолетов и была откомандирована на переподготовку в Нью-Мексико. А там был он. И он меня узнал. К тому времени я уже львиную долю своей застенчивости растеряла, и мы с ним снова разговорились о ракетах.
Комната кружилась вокруг меня, и взгляд мой категорически отказывался сфокусироваться хоть на чем-либо передо мной, и даже держать глаза открытыми от меня требовало неимоверных усилий.
– В третий раз мы встретились с ним в Лэнгли, в НАКА. Я была в гостях у своего отца. Я имею в виду, меня с собой туда взял мой отец. И Натаниэль оказался там. Опять мы говорили с ним о ракетах, и он задавал мне вопросы о траекториях, и я ему отвечала…
Удержаться на своем месте мне стоило немалых усилий, и в пальцы мне впились края кресла.
Падали ли с кресел в ходе подобных испытаний другие женщины? Или мужчины?
– Я ему отвечала вполне сносно, и он предложил мне работу. Он не имел на то права… Отдел вычислений ведь находился вне его компетенции. Он был инженером, хотя и не просто инженером, а ведущим инженером.
Я наверняка знала, что нас, женщин, подвергают точно таким же испытаниям, как и мужчин, а Стетсон Паркер с успехом прошел этот тест. Ему, несомненно, как и мне, тоже что-то брызнули в ухо, и он с собой совладал. Совладаю с собой и я.
– Позже он признался, что в общем-то хотел, чтобы я работала в инженерном отделе, но тогда бы он по этическим соображениям не смог пригласить меня на свидание.
От дверной ручки отражался безудержно яркий луч света. Я сосредоточила свой взгляд на нем и только на нем, заставляя свое сознание вращать комнату вокруг этой точки. Мне это удалось, хотя, признаюсь, помогло лишь отчасти.
– Мне никогда прежде даже в голову не приходило, что женщина может быть инженером, а вычислительный отдел состоял исключительно из женщин, так что оказаться там для меня было совершенно естественным. Я проработала там два месяца, прежде чем он предложил мне пойти с ним на рождественскую вечеринку. Тогда я сообщила ему, что я – еврейка. Оказалось, что он – тоже еврей, но вечеринка та была корпоративной, и мы…
Передо мной очутилась миссис Род и щелкнула секундомером.
– Замечательно, миссис Йорк. Четыре минуты и тридцать восемь секунд. Великолепный результат. Теперь глаза можете закрыть.
Темнота поначалу показалась мне верхом блаженства, но комната все же продолжила вращаться у меня в мозгу, но теперь уже постоянно сбавляя обороты.
– Что вы со мной сотворили?
– Вылили в ушной проход суперохлажденную воду, и она заморозила вам внутреннее ухо. То был тест на равновесие, он позволил нам проверить вашу координацию с ослабленным вестибулярным аппаратом. Теперь мы с нетерпением ждем, когда ваши глаза перестанут сами собой закатываться, что послужит несомненным признаком того, что вы вновь полностью обрели самоконтроль.
– И я смогла сосредоточиться только через четыре минуты и тридцать восемь секунд?
В самолете такая задержка на то, чтобы собраться с мыслями, несомненно, меня бы угробила.
– Да, но вы были в состоянии вполне себе сносно функционировать все это время. Наденьте, пожалуйста, рубашку, но оставьте кардиомониторы прикрепленными. Они потребуются нам для следующего теста. – Что-то матерчатое, предположительно, моя рубашка, упало мне на колени. – И спасибо вам, что успешно справились с рвотными позывами.
Остаток дня прошел в том же непонятном и неприятном русле.
Был, например, стол, привязав к которому меня перевернули вверх ногами и держали в таком состоянии в течение минут пяти, а затем рывком привели поверхность стола в горизонтальное положение – хотели посмотреть, не отключусь ли я от внезапной смены ориентации. Была еще беговая дорожка, у которой во время бега с нарастающей скоростью поднималась передняя часть, имитируя подъем в крутую гору. Были еще и другие испытания, некоторые из которых представляются мне даже менее подходящими к обнародованию, чем подробности моего визита к гинекологу, и о коих я, ясное дело, умолчу.
Когда я была потной, полностью выдохшейся и донельзя раздраженной, мне подсунули письменный тест по орбитальной механике, но уж с ним-то я, несмотря на усталость, справилась играючи.
С каждым раундом нас, участниц отбора, оставалось все меньше и меньше, а я, например, как убедилась из собственного досье несколько позже, пробежку «в горку» прошла с натяжкой, однако у тех из нас, кто не выбыл, присутствовали, как это ни странно, одновременно и дух товарищества, и яростное желание обойти всех своих конкурентов. В конце концов, все мы были пилотами и пилотами отменными.
30
34 ЖЕНЩИНЫ ПРОШЛИ ЭТАП ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО ОТБОРА, И МНОГИЕ ИЗ НИХ, ВЕСЬМА ВЕРОЯТНО, ВСКОРОСТИ СТАНУТ АСТРОНАВТАМИ
После предварительного тестирования в качестве астронавтов для лунной Программы специально созданной комиссией МАК были отобраны тридцать четыре женщины. Все тридцать четыре являются искуснейшими пилотами самолетов самых различных типов и конструкций, возраст претенденток варьируется от 23 до 38 лет.
К четвертому дню испытаний нас осталось всего лишь двадцать одна. Бетти и Николь, как и Сабиха, все еще присутствовали в игре. Иногда все мы – все претендентки – оказывались в одной и той же комнате для тестирования, но чаще, подобно проверке вестибулярного аппарата, испытание было индивидуальным.
После того как мне на глазные яблоки положили специальные металлические грузики, с помощью которых выяснили, что глаукома пока не моя болезнь, я вошла в комнату для собеседований. За столом там восседал Стетсон Паркер, по сторонам от него располагались Бенкоски и директор Клемонс.
– Идиотизм полный! – Клемонс в сердцах швырнул ручку на стол. – Мы ж ее как облупленную знаем. С чего нам тут ее кандидатуру обсуждать?
– Должна ли я… – Я оглянулась на дверь. – Следует ли мне послать за следующей?..
– Нет. – Паркер откинулся на спинку кресла. – Думаю, нам надлежит неукоснительно следовать протоколу, а иначе нас, чего доброго, обвинят в фаворитизме. Так что, пожалуйста, присядьте, миссис Йорк, и расскажите нам, почему вы непременно хотите стать астронавтом.
Фаворитизм. В его-то устах. Ха. Уж кто бы такое говорил!
Я села за стол лицом к мужчинам, положила руки на плотно сжатые колени и скрестила лодыжки, как меня тому учила мама. И даже не спрашивайте, почему я вознамерилась сидеть как леди, хотя на мне были мятые брюки и промокшая от пота рубашка. Возможно, поза моя тогда была единственной оставшейся у меня броней.
В кои-то веки я была рада всем интервью, которые дала прежде, поскольку в них я уже многократно отвечала на заданный мне сейчас вопрос.
– Почему хочу стать астронавтом? Да потому что считаю, что женщинам необходимо участвовать в создании колоний на других планетах. Если у нас есть…
– Меня не интересуют твои высокопарные речи. – Паркер резко выпрямился. – Если бы пожелал ознакомиться, без проблем отыскал бы их в журналах.
– Полковник Паркер! – Клемонс впился в него взглядом. – Мы ко всем кандидатам относимся абсолютно непредвзято.
– Да мы ж все знаем, почему она считает, что женщины должны лететь в космос. – Паркер снова повернулся лицом ко мне. – Меня лишь интересует, почему ты, конкретно ты, хочешь стать астронавтом. И почему добиваешься этого именно сейчас, на данном, раннем этапе Программы.
Я уставилась на него. Достойного ответа у меня навскидку не нашлось. Или, по крайней мере, такого, озвучить какой здесь и сейчас я бы рискнула.
А стать астронавтом я хотела точно так же, как хотела в юности стать пилотом. Я отбросила позывы что-либо внятно объяснить и воспользовалась ответом, подобный коему не раз слышала в многочисленных интервью, даваемых астронавтами.
– Я чувствую, что это – мой долг…
– И конечно же, всей душой желаешь служить своей стране… И бла-бла-бла. – Паркер покачал головой.
На сей раз ни один из двух сидящих по бокам от Паркера мужчин не вмешался, и все трое уставились на меня в ожидании моей реакции.
Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Затем произнесла именно то, что было у меня на душе:
– Сколько себя помню, полеты воспринимались мною неотъемлемой частью моей жизни. Мой отец был пилотом. Еще малышкой я вечно умоляла его исполнить бочку, потому что мне нравилось, как под нами расстилается земля, а гравитация вроде бы теряет значение… – Я открыла глаза, и оказалось, что взгляд мой устремлен на натертый до блеска линолеум на полу. – Пространство в таких случаях кажется… Я же – пилот, надеюсь, вы понимаете, а пилоту пространства всегда хочется больше… Пространство для него – сама жизнь. Или неизбежность. А где больше всего пространства?.. – Я невольно развела руками, изо всех сил пытаясь подыскать подходящие слова. – В детстве отец вечно подсовывал мне научно-фантастические романы и комиксы, и там был космос. И я в него влюбилась, и даже если бы Земля радикально не пострадала от Метеорита, я бы все равно стремилась туда. Ведь именно там, в космосе, – пространства больше всего.
Бенкоски что-то проворчал, царапая карандашом по листу в блокноте. Клемонс скрестил руки на груди и поджал губы, как будто держал в них сигару.