У самолета, скрестив на груди руки, меня уже поджидал Паркер и при моем приближении немедленно начал:
– Предполетная проверка начинается, когда ты только лишь приближаешься к самолету.
То было воистину верно для каждого самолета, на котором я когда-либо летала, и этот, несомненно, исключением стать не мог, и я, послушно кивнув, подтвердила:
– Разумеется.
– Перво-наперво убедись в отсутствии разливов масла, препятствий на пути предполагаемого дальнейшего движения самолета и чего-либо необычного вблизи него.
А самолет был прекрасным. И был он, разумеется, реактивным. Вообще же, начиная с напоминающего иглу носа и заканчивая выхлопной системой реактивного двигателя, «Т-38» являл собой материальное воплощение обтекаемой красоты.
На Паркере были огромные солнцезащитные очки, но даже несмотря на них я явственно ощущала его сверлящий меня взгляд.
– Ты, конечно, считаешь себя пилотом. И даже, похоже, мастером-пилотом, но для начала заруби себе на носу, что этот реактивный самолет – сверхзвуковой, и, следовательно, радикально отличается от всего, на чем тебе довелось летать прежде.
Себе я велела:
«Улыбнись и кивни. Просто улыбни-и-и-и-ись и кивни. Тем паче что он совершенно прав, и с подобными самолетами ты действительно никогда прежде дела не имела».
Улыбнуться у меня получилось не очень, но все же я вполне бодро выдала:
– Да, сэр. И я просто горю желанием немедля применить на практике все приобретенные мною на симуляторах навыки.
– Что ж, посмотрим, посмотрим. – Он ткнул большим пальцем в сторону самолета. – Что сделаешь сразу после осмотра местности?
– Проверю записи в бортжурнале[36], а затем осмотрю фонарь и предохранители на ручках катапультирования.
– Так за чем дело стало? – Он прислонился к крылу самолета и небрежно махнул мне рукой – действуй, мол.
Я сделала мною уже озвученное, а вдобавок проверила крепления кислородных шлангов, а затем заколебалась, поскольку действительно данный самолет мне был совсем не знаком.
– Я что-то упустила?
– Убедись, что в кабине отсутствуют посторонние предметы. – Слегка прихрамывая, Паркер направился к ближайшему воздухозаборнику.
– Уже сделано. Тебе опять нездоровится?
Проигнорировав мой вопрос, он сказал:
– Обычно приходится согнуться в три погибели, чтобы заглянуть туда. – Он поманил меня к себе. – Подойди и посмотри сама.
Я подошла, нагнулась и, заглянув в воздухозаборник, доложила:
– Все чисто.
– Добро. Теперь осмотри воздухозаборник с противоположного борта. – Он отступил назад, придерживая рукой левую ногу. – Уразумела?
– Уразумела.
Прямо сейчас Паркер был милым. Или, по крайней мере, настолько, насколько Паркер вообще способен быть милым. Хотя справедливости ради следует признать, что он всегда был педантичным пилотом и в общем-то терпеливым, а зачастую даже щедрым учителем.
Оба воздухозаборника оказались безупречно чисты, и я, едва не пританцовывая, забралась на заднее кресло в кабине. И было чему радоваться. Ведь самолет и в самом деле был чертовски красивым и, несомненно, сверхскоростным и беспрецедентно маневренным.
Прохождение многочисленных этапов предполетной процедуры помогло мне сосредоточиться, и порукою тому, разумеется, было понимание того, что Паркер что есть сил выискивает любую, пусть самую крошечную, самую незначительную мою оплошность, хотя, признаюсь, Паркера я все же в расчет особо не брала, поскольку в основном беспокоилась о том, чтобы не допустить реальную ошибку, которая, возможно, вскоре прикончит меня.
Я подтянула плечевые ремни и надела шлем. Тот плотно обнял мою голову и заглушил большую часть звуков из внешнего мира. Я подсоединила к шлему конец кислородного шланга, а среднюю часть самого шланга штатно прикрепила к своему летному ремню безопасности. Маску до поры оставила свободно висеть у лица, от чего задувающий в кабину ветерок продолжил одаривать меня запахами бензина, гудрона и паленой резины.
– Порядок, – затрещал из наушников моего шлема голос Паркера. – Готова запустить двигатель номер два?
– Готова, – подтвердила я, слегка удивившись, что начал он со второго движка, а не с первого, но спрашивать его о том, конечно же, не стала.
– Все опасные зоны чисты?
Я наклонилась влево и, повернув голову, насколько это было в моих силах, посмотрела назад. Там виднелся только ангар, но располагался он на весьма значительном расстоянии. Затем я проверила, что находится справа и позади от нас, и доложила:
– Все чисто.
Паркер передо мной, произведя аналогичные движения телом и головой, откинулся на спинку кресла и кивнул:
– Давай подадим сигнал готовности к запуску движка. Руки у тебя свободны?
В качестве наглядной демонстрации он, подняв над головой руки, прижал кулак к своей раскрытой ладони правой руки.
– Мои руки свободны, – отрапортовала я.
Руки-то у меня были свободны, но пульс мой неуклонно ускорялся. Я, успокаивая себя, глубоко вдохнула, про себя же подумала, что если я донельзя возбуждена перед взлетом, находясь пусть и в самом новейшем, сверхзвуковом, реактивном, но всего лишь самолете, то что же со мной станется перед стартом в ракете.
Наземная команда подсоединила шланг к левому воздухозаборнику, и насос принялся нагнетать в двигатель воздух под давлением.
– Тяга – четырнадцать процентов от максимума, – заговорил Паркер. – Рычаг управления тягой – в положении холостого хода. Движок к добавочной нагрузке готов. Увеличиваю тягу.
Паркер слегка потянул рычаг на себя, от чего свист за бортом почти немедленно перерос в ровный вой.
– Расход топлива составляет двести, – продолжал свой монолог Паркер, давая мне ясное понимание того, что в каждую секунду происходит. – Давление масла в норме. ТВГ[37] поднимается штатно.
Точно так же поднималось и мое кровяное давление. Боже, я и правда вскоре полечу на сверхзвуковом!
– Температура выхлопных газов в пике достигла семисот семидесяти[38] и стабилизировалась. Приборы указывают на безукоризненную работу двигателя. С гидравликой – тоже все в норме. Аварийные индикаторы не горят. Перепускной клапан турбины работает без нареканий.
Возникла пауза, и шлем Паркера слегка повернулся, будто он ожидал моей реплики на его слова.
Полеты для пилотов – почти религия, и они вечно перед взлетом вслух проговаривают то, что видят на приборах, – будто литургию исполняют:
«…Температура стабилизировалась. Приборы указывают на безукоризненную работу двигателя. С гидравликой – тоже все в норме. Аварийные индикаторы не горят…»
– Слева чисто?
Я проверила еще раз. Доложила:
– Все чисто.
– Ладно. Давай перенаправим воздух на первый движок. Руки свободны? – Паркер демонстративно поднял руки над головой и ткнул кулаком правой руки в раскрытую ладонь левой. Голос его был спокойным и терпеливым, и меня в очередной раз поразила разница между Паркером-учителем, каким он явил себя сейчас, и Паркером-придурком, каким он был обычно.
– Мои – свободны, – доложила я.
Наземная команда снаружи поспешно перетащила шланг от воздухозаборника второго двигателя к воздухозаборнику первого, расположенного по противоположному борту самолета.
– Готова к началу прогона движка номер один?
– Готова.
Мой голос, очевидно, слегка надломился, но по мне так понимая, что под тобой оживает красавец-самолет, уж лучше говорить нетвердым голосом, чем радостно хихикать. Мы прошли один за другим те же пункты инициализации двигателя номер один, и к концу этой процедуры мой голос почти уподобился своим спокойствием голосу Паркера.
– Управление дроссельной заслонкой активировано. Отлично… Отключаемся от принудительной подачи воздуха. – Он поднял руки над головой. – Руки свободны?
– Мои – свободны.
Они были свободны от любых инструментов либо иных предметов и, что несколько удивительно, совершенно не дрожали, хотя все мои нервы, казалось, неистово вибрируют. Все же, несомненно, иметь дело с самолетами бесконечно проще, чем с людскими толпами, и, что немаловажно, гораздо, гораздо более увлекательно.
Наземная команда вскоре отсоединила шланг и от первого двигателя, и Паркер возобновил свою литургию:
– Переключатель аккумуляторной батареи проверен. В общем, отменное начало.
Мы прошли предварительную навигационную проверку, а затем наконец добрались до того самого пункта, когда Паркер произнес:
– Самое время проверить натяжение ремней и разблокировать систему катапультирования кресла.
– Ремни натянуты, система катапультирования приведена в готовность, – доложила я.
Снаружи команда, последовав жестовым сигналам Паркера, деловито отошла от самолета в сторону, и мы начали выруливание к взлетной полосе.
Самолет на земле – штуковина весьма неуклюжая, и оттого катили мы неторопливо и успели пройти окончательные предстартовые проверки систем навигации и связи.
– Руки свободны. – Паркер опустил фонарь и отрезал нас от ветерка снаружи.
Боже мой. Даже с заднего кресла самолета поле зрения представлялось неимоверно широким. На что же в таком случае похож вид с переднего кресла?
На связь с нами по радио вышла башня:
– Башня Когтю Один-Один. Взлет разрешен.
Шлем Паркера слегка повернулся, будто он желал, оглянувшись через плечо, узреть меня.
– Готова?
– Подтверждаю, готова.
Он кивнул и ответил башне:
– Коготь Один-Один Башне. Приступаю к взлету.
Паркер вывел двигатель на полную предвзлетную мощность. Самолет тряхнуло, будто его сзади от души пнул великан. Паркер немедля отпустил тормоза и врубил режим форсажа. Вой двигателя многократно усилился, и самолет устремился по взлетной дорожке к горизонту, а меня вдавило в спинку кресла так, как никогда даже и близко не вдавливало на самолетах, пилотировать кото