– Ладно.
Усевшись на диване, я вдруг осознала, что руки мои предательски дрожат, а спину заливает пот. В очередной раз сглотнув, я опустила руки на колени. Получилась у меня ни дать ни взять расслабленная и женственная поза. Мама, поди, была бы мною сейчас вовсю горда.
– Если ты кому-нибудь проболтаешься о поведении Паркера, то и Клемонс прознает о том, что я принимаю «Милтаун», а также ему станет известно о моих фобиях и рвоте. И какими тогда станут его выводы? Сочтет ли он, что я гожусь для полета в космос? Не решит ли он, что я вообще не подхожу для участия в Программе? Он уже и без того считает меня не более чем рекламной зверюшкой, создающей благоприятное впечатление от деятельности МАК.
– Кто тебя подобной глупостью накачал? – Натаниэль подался вперед, и диван под ним заскрипел. – Поди, все тот же пресловутый Паркер?
Я невольно кивнула.
Муж мой поднялся на ноги и принялся мерить нашу комнатенку шагами, обходя, разумеется, разложенную сейчас «кровать Мерфи»[41]. Наконец он остановился перед кофейным столиком и, уперев руки в бедра и расставив ноги, произнес:
– Расскажи поподробнее, что все же произошло.
– Обещай, что никому ни словом не обмолвишься. – Кисти моих рук свело судорогой, но я все же в кулаки их не сжала. – И ничего не предпримешь по этому поводу.
Муж мой обратил свой взгляд на огни Канзас-Сити за окном и после продолжительной паузы промолвил:
– Могу лишь пообещать, что поговорю с тобой прежде, чем что-либо сделаю в дальнейшем. Большего не обещаю, поскольку не уверен, что сдержу слово, если таковое дам.
Большим пальцем я несколько раз провела себе по бедру, но дрожь в моем теле так и не унялась.
– У него – проблемы с левой ногой, – сообщила я. – Она, по его словам, временами покрывается мурашками, и ее точно булавками и иголками колет. Месяца два назад я случайно наткнулась на него на лестничной клетке, а он там встать на ноги вообще не мог. Просил меня никому об увиденном не говорить. Позже он, как мне показалось, весьма прилично ходил и даже вроде бы как ни в чем не бывало и бегал, и я было решила, что проблема его была только временной, разовой.
А еще, и об этом я к стыду своему сейчас все ж промолчала, было куда безопаснее подождать, а там, глядишь, кто-нибудь да и углядит его симптомы, а затем поделится своими наблюдениями с руководством Проекта.
Сделав очередной вдох, я подробно рассказала Натаниэлю о сегодняшнем полете, а затем и о требовании Паркера.
– Он взял меня с собой в клинику. Очевидно, не желал ни на минуту выпускать меня из виду.
– И ты отправилась с ним даже в смотровую комнату? – голос Натаниэля дрогнул.
– Нет… Конечно же, нет. Ждала его в вестибюле. – На посту медсестры был телефон, и я чуть было не позвонила Натаниэлю оттуда. Слава богу, как сейчас отчетливо понимаю, все же не позвонила. – Когда Паркер вышел, он был зеленым, что твой огурец. И он опрометью влетел в туалет, и там его немедля вырвало.
Проблема с небольшими клиниками заключается в том, что стены у них обычно невероятно тонкие, а мне по собственному опыту был отлично знаком звук, что издает человек, когда его неудержимо рвет.
– Минут через пять он вышел. Был он тогда бледным, но уже не зеленым, и глаза его опять закрывали огромные черные очки.
Об очках я упоминала далеко не случайно. Ведь мне отлично было известно, что после приступа рвоты глаза обычно краснеют.
Натаниэль хмыкнул.
– Очевидно, что диагноз ему поставили нешуточный. И что он тебе по этому поводу сказал?
Я покачала головой:
– Да ничего не сказал, а я спрашивать не стала. Позволила ему притвориться, что все обстоит наилучшим образом.
– Ты была к нему гораздо добрее, чем он того заслуживает.
Я вновь покачала головой:
– Просто не хотела выказывать к нему жалость.
– Что-нибудь еще?
– На обратном пути он позволил мне взять на себя управление «Т-38». То, разумеется, служило, по его мнению, мне наградой. – Мои пальцы сковал лед, в который превратилась кровь у меня в жилах. Как же у меня вообще получалось потеть и мерзнуть одновременно? – Вот в общем-то и все. Мы вернулись на аэродром МАК, а далее все происходило по штату, буднично, будто ничего и не случилось.
Натаниэль снова хмыкнул и принялся расхаживать по комнате. Он – мужчина высокий, длинноногий, и наша студия простором его не баловала. Да и «кровать Мерфи» сейчас была опущена, от чего места для перемещения в комнатенке оставалось уж совсем мало. Наконец муж мой остановился перед окном и принялся рассеянно разглядывать улицу внизу.
– Я мог бы… – вскоре начал он. – Мог бы, к примеру, настоять на внеочередном доскональном медосмотре всех астронавтов, сославшись на то, что ускорения при взлете нового ракетоносителя «Сириус» значительно превосходят то, что выдавал «Юпитер», и оттого требования к здоровью астронавтов должны быть радикально пересмотрены.
– Паркер твою одноходовку вычислит на раз.
– И все же я не позволю ему подвергать Программу и участвующих в ней людей риску лишь ради удовлетворения его непомерного эго.
– Он, как мне теперь стало ясно, вовсю тормозил запуск пилотируемых миссий, пока выяснял, какие именно проблемы у него со здоровьем, поскольку ничего толком о том до последнего времени и сам не знал.
– Но теперь предстоит миссия на Луну. – Свет уличных фонарей снаружи превратил волосы моего мужа в подобие короны. – Неужто ты предполагаешь, что он предпримет попытки отложить и ее?
Я покачала головой.
– Вряд ли. Думала об этом весь день напролет. Прикидывала и так, и этак. Но мне в любом случае все же придется отказаться от таблеток. И врача посещать мне впредь вряд ли стоит. И чем больше времени пройдет между моей последней заправкой и тем, когда Паркер попытается меня обыграть, тем лучше. А он такую попытку предпримет, я совершенно уверена. Хотя… Хотя, скорее всего, и ход свой он сделает далеко не сразу, поскольку затем у меня отпадет уже всякая причина для молчания по поводу его болезни.
Натаниэль, резко крутанув головой, взглянул на меня.
– Мне твое поведение не представляется разумным.
– А что мне еще остается? – Я развела руками, но, углядев, что пальцы мои дрожат, снова, и на сей раз весьма поспешно положила руки на колени. – Ему о моих проблемах известно, а я даже ведать не ведаю откуда.
Натаниэль, бурча себе что-то под нос, возобновил свое хождение по комнате. Наконец он вымолвил:
– Водитель…
– Какой такой водитель? – удивилась я.
– Помнишь, из-за нашествия репортеров мы остановились на ночь в отеле, и я в нашу квартиру за одеждой для нас обоих послал водителя, а еще попросил его прихватить и твой рецепт? Так он, несомненно, и есть источник информации Паркера, а больше ведь некому.
Так получается, что мой секрет известен не только Паркеру, но еще и по крайней мере водителю. И как долго… Сколько времени в таком случае еще пройдет до того, как новость о том, что я на регулярной основе принимаю «Милтаун», попадет в газеты? А потом меня уж точно взашей вышвырнут из Программы. Непременно вышвырнут! Вопрос теперь стоит лишь как скоро!
Мой желудок скрутило, и я с великим трудом поднялась на ноги и, пошатываясь, добралась до туалета. Скорчившись там на кафельном полу, я обхватила обеими руками унитаз, и меня в него и вырвало. Подошел Натаниэль и, устроившись прямо на полу позади, обнял меня за плечи.
И я ненавидела себя. Папа был бы разочарован мною, поскольку я не выдержала оказанного на меня незначительного, по его мнению, давления. Да и вообще, если мне не по силам справиться с текущим, земным стрессом, то, похоже, и участвовать в космической Программе не следует. Я была глупа и слаба, и то, насколько усердно я работала, значения не имело, поскольку во мне постоянно жила моя исконная болезнь.
Натаниэль наполнил стакан холодной водой и протянул мне.
– Никому не позволю причинить тебе боль.
Горло у меня саднило, и я, приняв из рук мужа стакан, прилично отхлебнула из него. Затем, прислонившись спиной к ванне, сиплым голосом поинтересовалась:
– Каким именно образом?
– Сам пока не знаю. – Он провел раскрытой ладонью по моим волосам и вниз по спине. – Но уверен, вскоре разберусь.
Натаниэль встал и открыл аптечку.
– Нет, – запротестовала было я.
Не обращая на меня внимания, Натаниэль достал бутылочку «Милтауна» и присел передо мной на корточки.
– Элма… Тебя тошнит, и ты чувствуешь себя несчастной? Так именно этого, очевидно, Паркер и добивается.
– Я не… – От боли в горле мой голос сорвался, но я спустя несколько секунд усилием воли все же закончила: – Я в том вовсе не уверена.
– Тогда позволь мне рассказать тебе то, что вижу я. – Натаниэль, устроившись на полу рядом и тоже прислонившись спиной к стенке ванны, обнял меня одной рукой за плечи и притянул к себе, в другой же у него по-прежнему был зажат пузырек с таблетками.
– Ладно уж, излагай.
– Тебе лучше. С этими пилюлями тебе несравненно лучше. – Он встряхнул флакон так, что таблетки в нем зазвенели. – Я так… Так беспокоился о тебе, прежде чем… До того, как ты стала их принимать. Я слышал, как тебя частенько рвало. И ты почти ничего не ела. Мы вместе ложились в постель, но ты не спала. И ты не делилась со мной своими проблемами. Я полагал, что ты – беременна, но потом… Помнишь, тогда в моем кабинете?.. Я действительно испугался за тебя тогда. А прямо сейчас? Сейчас я уверен, что Паркер намеренно усложняет твою жизнь, заставляя тебя отказаться от средства, которое тебе действительно помогает… И будь он сейчас поблизости, я бы его что есть силы ударил.
Последнее его заявление совершенно не вязалось с характером моего мужа, но произнесено оно было столь будничным тоном, что меня невольно разобрал смех. Вытирая выступившие вдруг слезы тыльной стороной ладони, я посмотрела на Натаниэля, но глаза его оказались плотно закрытыми, а между бровями явственно обозначилась глубокая складка.