— Тогда пошли походим.
Он потащил меня на прогулку. В этот час гулял весь город. На проспекте пересекались два потока прогуливающихся семей, один сверху, другой снизу. Мальчишки перебегали из одного в другой, толкая девочек. Рене задержался у площадки для игры в шары. В свете прожекторов игроки бросали шары, мягко и метко, а порой резко, рывком, заставлявшим их пробегать несколько шагов по площадке, вскинув руку к небу. Как счастливы те, кому не грозит никакое счастье! Рене взял меня под руку, он шел медленно, а я, стреноженный ожиданием, делал еще более мелкие шаги.
— Умоляю тебя, вернемся.
По дороге нас обогнала красная пожарная машина. Черт возьми, этого-то я и ждал. Дома пожар. Достойный финал, фейерверк невезучести. Но нет, это не у нас. Я даже удивился.
Сюзанна еще не вернулась. Рене заперся у себя в комнате. Я оставил свою дверь приоткрытой и лег. Раскрыл книгу. Потом закрыл. Попозже встал и пошире открыл дверь. Сел за стол и стал каменеть. Ожидание парализовало меня. Я мог бы сидеть часами не шевелясь. Человек в ожидании либо не может усидеть на месте, либо впадает в летаргию с угрюмым лицом и дремотным телом, но с истерзанной душой, покореженной от нетерпения.
Неподвижно сидя на стуле, я чувствовал, что превращаюсь в стул, в стол, но внутри меня все кипело. Я был мебелью, скрывающей беспорядок, чуланом, рабочей корзиной. Я зачерпывал из этого беспорядка то отчаяния, то радости, но, по мере того как шло время, все больше отчаяния.
В какой-то момент я услышал шум на улице; вышел на балкон. У решетки городского сада целовали девушку. Вероятно, мужчине, сжимавшему ее, этого было недостаточно, так как он говорил вялым и смущенным голосом, ощупывающим голосом, прижимавшим женщину к решетке, залезавшим к ней под платье. В конце концов мужчина умолк, и оба, мужчина и женщина, остались стоять между прутьями, словно крысы, попавшие в ловушку.
Я уже давно пропустил время укола. Мне начинало нездоровиться, но я не решался уколоться до прихода Сюзанны, потому что не доверял своему телу. Я поддерживал равновесие между двумя видами бессилия, тем, радикальным, которое вызывал укол, и другим, относительным, но гораздо более болезненным, которое следовало за слишком долгим воздержанием от наркотика. Сюзанна может прийти слишком поздно. Я уже чувствовал судороги в ногах и пощипывание в горле и в носу, словно заболел гриппом.
Я снова сел за стол. Поставил перед собой портрет Сюзанны, с которым никогда не расставался, хотя больше не смотрел на него с тех пор, как он стал напоминать мне о прошлом. Теперь он призывал будущее, бесцветное и расплывчатое, как портрет, но с очертаниями Сюзанны: длинные изогнутые линии волос с пробелами на месте рыжих отсветов и лицо, стянутое около глаз, раскрывшееся на уровне рта, словно плод на солнце. Жесткий блеск глаз, тонкие лакированные брови, противостоящие помадке рта, растворяющейся в белых просторах щек.
Перед этим изображением я надеялся источить свое нетерпение, без препон проскользнуть из прошлого в будущее, от посулов к действительности. Я плохо рассчитал. Портрет Сюзанны говорил не о надежде, а о бесполезном ожидании и отсутствии. Как все портреты, он был лишь дубликатом; применительно к Сюзанне — дубликатом отсутствия. Он напоминал мне о том, о чем я до сих пор старался забыть: об этом ужасном завтра (которое уже наступило, так как было за полночь), когда, снова потеряв Сюзанну, я пойду просить руки Клэр. Мне тогда придется призвать на помощь всю свою беспечность, чтобы довести до конца нелепую роль, которую я согласился играть.
При мысли о завтрашнем дне я покрывался испариной. Решительно мне нездоровилось. На меня накатывали волны жара, вдруг начиналась дрожь в руках. А я-то думал, что выздоравливаю!.. Раз я отказался от роскошных доз, я думал, что выздоравливаю. В этот час полного воздержания я осознал, как жизненно необходима мне та минимальная доза, без которой я сходил с ума.
Я попытался походить, чтобы успокоиться. Вошел в гостиную. Раскрытый чемодан Сюзанны стоял на столе. На поверхности лежали лишенные таинственности предметы, которые в поездке должны быть под рукой: зеркало, туалетные принадлежности, тапочки. Сюзанна, наверное, много путешествовала во время своего отсутствия. Там было много нового: красивые флаконы, отделанные кожей и никелем (старые, надо думать, скончались в дороге, и их заменили). Под ними виднелись краешки белья в цветочек, тонкие ленточки бретелек. А под ними начиналась тайна. Возможно, набравшись смелости, я смогу найти на дне чемодана то, о чем думал. Ибо я не переставал думать об этом. Словно случайно, мой взгляд уперся в чемодан. Но на самом деле я ничего не отдавал на волю случая. Та же навязчивая идея, что направляла мой взгляд, руководила бы и моими руками.
Я резко повернулся спиной к чемодану. Прислонился к столу, сложив руки за спиной, потому что было бы действительно ужасно рыться в чемодане Сюзанны. Но мои руки знать не знали таких тонкостей. У меня были руки таможенника; они разом проникали сквозь шелковистую толщу, обследовали углы, где скрывается все самое потаенное, и середину, еще более тайную, потому что первая мысль приходит об углах.
Связка писем, не то. Шоколад, сигареты; это неинтересно. Коробка, вот оно, то самое.
Быстренько запустил руку, походя удивился (как она все это раздобыла?) и вернул на место: ну вот, я и застраховал себя от завтра. Я спрятал свою добычу в тумбочке. Я дрожал. Но какая тихая ночь!
Я вернулся к чемодану; стащил еще несколько ампул, у Сюзанны их столько! Ах! Она женщина; она пользуется своими чарами; а сейчас и я ими пользуюсь.
От того только, что я держал в руке эти несколько ампул, на меня напал столбняк. У любого человека текут слюнки при виде лакомого блюда, а я, по реакции того же рода, но противоположного действия, чувствовал, всего лишь глядя на эти ампулы, как у меня пересыхает во рту, словно после укола, а руки повисают в истоме. Я изнемогал от желания. Только бы Сюзанна пришла!..
Теперь у меня рябило в глазах, я видел прыгающее изображение, как на первых кадрах фильма. Изображение прерывалось темными провалами, словно я смотрел диапозитивы. Я видел, как подрагивает свет от лампы. Мои руки тоже дрожали, но по-настоящему. В моей комнате, вдруг раздавшейся вширь и вглубь, под мебелью притаилась тоска. Мне становится страшно. Я не смогу ждать.
Раньше, когда я готовился к экзаменам, у меня была склонность слишком много курить за работой. Тогда я клал на стол сигарету и говорил себе: «Когда выучу десять страниц, выкурю ее». Теперь я положил перед собой ампулу; если через час Сюзанна все еще не придет, я ее впрысну.
Я прождал час, жуткий час. Снова лег. Сердце колотилось у меня в горле, в висках и в запястьях; оно стучало так громко, что я боялся, как бы оно вдруг не остановилось. Рот наполнялся слюной, которую я никак не мог сглотнуть. Я дремал. В метре над моей головой, словно тяжелый газ, плавало теплое и удушливое оцепенение. Со своего места я видел в окно деревья городского сада, похожие на гигантских рыб в подсвеченном аквариуме. Скоро рассветет.
На улице снова разговаривали; но на этот раз я узнал голос Сюзанны. Наверное, она прислонилась к решетке сада, с мужчиной у своей груди. Я иначе представлял себе ее возвращение. Но в конце концов я снова ее увижу. Только ее присутствие незаменимо.
Я услышал ее шаги на лестнице, потом в коридоре. Эта поступь не похожа ни на какую другую, она опиралась лишь на кончики пальцев. Она никого бы не разбудила, даже меня, вовсе не спавшего. Можно было подумать, что Сюзанна сбилась с пути. Она зажигала и гасила свет; сновала из кухни в гостиную. Затем диван в гостиной скрипнул. Она укладывалась. Не повидавшись со мной. Она не придет ко мне. Я хотел было встать и пойти к ней, но не чувствовал в себе на это сил; я боялся упасть по дороге, если у меня вдруг подкосятся ноги, подогнутся колени.
Но Сюзанна снова принялась ходить, влажно шлепая босыми ногами. Сейчас моя дверь откроется и снова закроется. Моя постель распахнется, продавится под весом Сюзанны. Мои руки сомкнутся вокруг ее свежести. Мои руки, так долго сжимавшие Клэр, сначала удивятся, но потом найдут свое место на этом теле, одновременно тяжелом и легком, более длинном и плотном, чем у Клэр.
Но ничего не произошло. Ясно — она не придет. Все кончено. Я подождал еще несколько минут. Утро заглядывало в тихий дом, отбрасывало глубокие и теплые, ужасно печальные тени. Я протянул руку к тумбочке. Я перестал ждать. Никогда я не кололся в такой ранний час. Я чувствовал, как тает тяжесть на веках и на лбу. Один за другим просыпались все уголки моего тела: сначала глаза, проницающие полусвет, голова, освободившаяся наконец от костяного шлема, потом легкие ноги, а поверх ног — все мое тело, словно воздушный шарик, от малейшего толчка взмывающий к потолку. Я встал.
Я проснулся. Мне приснилось, будто я укололся. Со мной такое иногда бывало. Укол еще предстояло сделать: я задыхался. Сюзанна все еще шлепала босыми ногами. Я ее подожду.
Дверь моей комнаты медленно открылась. Появилась Сюзанна, прижав палец к губам, с красными щеками, болтающейся головой и волосами, с развеселым видом, как у куклы.
— Я увидела свет у тебя под дверью и подумала, что ты не спишь.
В вечернем платье, длинном и цветистом, босая, она показалась мне огромной, гораздо красивее, чем в моих воспоминаниях. Ей было неловко своих ног, такие они были голые и обыденные.
— Помоги мне, пожалуйста, снять платье.
Она для этого и пришла. Это тесное в талии платье можно было снять только в четыре руки. Я снял его, словно шкурку с кролика, вывернув наизнанку. Под ним Сюзанна оказалась вся золотистая, словно долгое время провела на пляже. Она закончила выворачивать платье, опустив голову. Затем встала и, словно охваченная головокружением, оперлась о стену, расставив пальцы.
— Ты больна?
— Смотри.
Она показала мне бедро, усеянное точками уколов и вздутое от огромного нарыва. Я хотел положить руку ей на бедро. Сюзанна закричала.