– Джоэл вечно утверждает, будто знал все заранее, хоть это и не так, – сказала Дейрдре. – Это доводило меня до бешенства, потому что я не могла заставить его признаться, что раньше он думал совсем иначе. А теперь могу. Например, недавно мы обсуждали дело Маккиттриджа о похищении.
Она отправила мне видео их с Джоэлом спора. Мой ретинальный проектор показал запись коктейльной вечеринки; я вижу происходящее глазами Дейрдре, и Джоэл говорит нескольким людям: «С самого ареста было очевидно, что он виновен».
Голос Дейрдре: «Раньше ты считал иначе. Много месяцев ты утверждал, что он невиновен».
Джоэл качает головой: «Нет, ты путаешь. Я говорил, что даже люди, чья вина очевидна, заслуживают справедливого суда».
«Ты говорил другое. Говорил, что его подставили».
«Ты меня с кем-то путаешь. Это был не я».
«Нет, ты. Смотри».
Открылось новое окно с видеозаписью, отрывок из лайфлога Дейрдре, который она нашла и показала собеседникам. На видео Джоэл с Дейрдре сидят в кафе, и Джоэл говорит: «Он козел отпущения. Полиции требовалось успокоить общественность, и они арестовали подходящего подозреваемого. Теперь ему крышка». Дейрдре спрашивает: «Думаешь, нет шансов, что его оправдают?» – и Джоэл отвечает: «Нет, если только он не может позволить себе высококлассную защиту, а я уверен, что не может. Справедливый суд – не для людей в его положении».
Я закрыл оба окна, а Дейрдре сказала:
– Без «Ремема» мне бы никогда не удалось убедить его, что он передумал. Теперь у меня есть доказательство.
– Ладно, в тот раз ты оказалась права, – сказал Джоэл. – Но можно было не демонстрировать это перед нашими друзьями.
– Ты постоянно поправляешь меня перед нашими друзьями. Хочешь сказать, что я не могу поступить точно так же?
Вот момент, когда поиск истины перестает быть хорошим по своей сути. Если причастные к делу люди состоят в личных отношениях, другие приоритеты зачастую намного более важны, и судебная гонка за правдой может причинить вред. Имеет ли значение, кто именно предложил поехать в отпуск, который обернулся катастрофой? Нужно ли вам знать, кто из партнеров чаще забывает о просьбах другого? Я не специалист по брачным делам, но мне известно, что говорят консультанты по семейным отношениям: поиск виноватого не поможет. Пара должна признать чувства друг друга и вместе решать проблему.
Затем я побеседовал с представителем «Ветстоун» Эрикой Майерс. Сначала она потчевала меня типичной корпоративной болтовней о преимуществах «Ремема».
– Сделать информацию более доступной – хорошо по своей сути, – сказала она. – Повсеместные камеры произвели революцию в работе правоохранительных органов. Бизнес стал более эффективным, когда тщательная запись вошла в практику. То же случится и с нами, отдельными людьми, когда наши воспоминания станут более точными: мы станем не только лучше работать, но и лучше жить.
Когда я спросил ее о парах вроде Джоэла и Дейрдре, она ответила:
– Если ваш брак крепок, «Ремем» ему не повредит. Но если вы из тех, кто вечно пытается доказать свою правоту и неправоту супруга, значит, у вас проблемы вне зависимости от того, пользуетесь вы «Ремемом» или нет.
Я признал, что, возможно, в данном случае она права. Но, спросил ее я, не кажется ли ей, что «Ремем» создаст намного больше поводов для подобных ссор даже в крепких браках, облегчив людям сведение счетов?
– Отнюдь, – сказала она. – «Ремем» не учил их сводить счеты – они сами этому научились. Другая пара с тем же успехом может при помощи «Ремема» понять, что воспоминания обоих ошибочны, и станет с большей легкостью прощать друг другу подобные недоразумения. Я полагаю, что последний сценарий будет чаще иметь место у наших пользователей.
Хотелось бы мне разделить оптимизм Эрики Майерс, но я знал, что технологии не всегда взывают к лучшим человеческим качествам. Кто бы не хотел иметь возможность доказать, что его версия событий верна? Я сам мог бы с легкостью использовать «Ремем» так же, как его использовала Дейрдре, но вовсе не был уверен, что это принесет мне добро. Любой, кто часами пропадал в Интернете, знает, что технологии могут поощрять дурные привычки.
Каждые семь дней Мозби читал проповедь, в день, посвященный отдыху, а также варению и распитию пива. Судя по всему, он не одобрял распития пива, однако не желал читать проповеди в дни работы, и потому оставался только день пивоварения. Мозби рассказывал о европейском боге и говорил людям, что, следуя правилам этого бога, они сделают свою жизнь лучше, но его объяснения, как именно это произойдет, были не слишком убедительными.
Однако Мозби обладал навыками лекаря и желал научиться работе в полях, а потому люди постепенно приняли его, и отец Джиджинги разрешил сыну время от времени навещать проповедника, чтобы постичь искусство письма. Мозби предлагал научить и других детей, и поначалу ровесники Джиджинги ходили вместе с ним, в основном чтобы доказать, что не боятся миссионера. Вскоре мальчишки заскучали и ушли, но, поскольку Джиджинги не утратил интереса к письму, а его отец считал, что это порадует европейцев, в конце концов ему разрешили навещать Мозби каждый день.
Мозби объяснил Джиджинги, что каждый произнесенный человеком звук можно записать своим значком на бумаге. Значки выстраивались рядами, подобно растениям на поле; если посмотреть на них, будто идешь вдоль ряда, и произнести звуки, обозначенные каждым значком, произнесешь слова, сказанные изначальным человеком. Мозби показал Джиджинги, как рисовать различные значки на листе бумаги при помощи тоненькой деревянной палочки, в середине которой была сажа.
Обычно во время урока Мозби произносил фразы, а потом записывал их. «Когда придет ночь, я буду спать». Tugh mba a ile yo me yav. «Вот два человека». Ioruv mban mba uhar. Джиджинги тщательно копировал написанное на свой лист бумаги, после чего Мозби смотрел на него.
– Очень хорошо. Но следует оставлять пробелы, когда пишешь.
– Я оставляю. – Джиджинги указал на пустое место между рядами значков.
– Нет, я имею в виду не это. Видишь пробелы в каждой строке? – Мозби показал на свою бумагу.
Джиджинги понял.
– Твои значки собраны в кучки, а мои расставлены ровно.
– Это не просто кучки значков. Это… Я не знаю, как вы их называете. – Он взял со стола тонкую стопку бумаги и пролистал ее. – Здесь этого нет. Там, откуда я пришел, мы называем это «словами». И когда пишем, оставляем между ними пробелы.
– Но что такое слова?
– Как тебе объяснить? – Мозби на мгновение задумался. – Когда говоришь медленно, делаешь очень короткую паузу после каждого слова. Вот почему мы оставляем пробел на месте этой паузы, когда пишем. Например. Сколько. Тебе. Лет? – Произнося эту фразу, он одновременно писал на бумаге, оставляя пробел всякий раз, когда делал паузу. Anyom a ou kuma a me?
– Но ты говоришь медленно, потому что ты чужеземец. Я тиви – и не делаю пауз, когда говорю. Разве я не должен писать точно так же?
– Не имеет значения, как быстро ты говоришь. Произнесешь ли ты слова быстро или медленно, они не изменятся.
– Тогда почему ты сказал, что делаешь паузу после каждого слова?
– Это самый простой способ их отыскать. Попробуй очень медленно произнести вот это. – Он показал на свою последнюю запись.
Джиджинги произнес фразу очень медленно, будто пьяный человек, который пытается казаться трезвым.
– Почему между an и yom нет пробела?
– Anyom – это одно слово. Ты не делаешь паузу в его середине.
– Но я бы не сделал паузу и после anyom.
Мозби вздохнул.
– Я подумаю, как лучше объяснить это. А пока просто оставляй пробелы там, где их оставляю я.
Что за странное искусство – писать. Когда засеиваешь поле, лучше распределять семена ямса равномерно; отец поколотил бы Джиджинги, если бы тот бросил ямс кучкой, как Мозби свои значки на бумаге. Но Джиджинги решил как можно лучше освоить это искусство, и, если для этого придется ставить значки кучками, значит, он так и сделает.
Лишь много уроков спустя Джиджинги наконец понял, где нужно оставлять пробелы и что имел в виду Мозби, когда говорил про «слова». На слух нельзя понять, где начинается и заканчивается слово. Звуки, которые человек производит при разговоре, – ровные и непрерывные, как шкура на ноге козла; однако слова напоминают кости под мясом, а пробелы между ними – это сустав, который ты разрезаешь, если хочешь расчленить тушу. Оставляя пробелы во время письма, Мозби обозначал костяк своих слов.
Джиджинги осознал, что, если постараться, теперь он мог вычленять слова, которые произносили люди в обычном разговоре. Звуки, шедшие изо рта человека, не изменились, но Джиджинги воспринимал их иначе; он видел части, из которых состояло целое. Он сам всегда говорил словами, просто раньше об этом не догадывался.
Простота поиска, которую обеспечивает «Ремем», впечатляет, но это лишь верхушка айсберга – потенциала, которым, по мнению «Ветстоун», обладает их продукт. Проверяя фактическое соответствие прежних высказываний своего мужа нынешним, Дейрдре задала точные параметры поиска. Однако «Ветстоун» считает, что, когда люди привыкнут к их продукту, запросы заменят собой обычные акты вспоминания и «Ремем» станет частью самого мыслительного процесса. Как только это произойдет, мы превратимся в когнитивных киборгов, по сути не способных ничего забыть; цифровые видео, записанные на микросхемы с протоколом исправления ошибок, будут выполнять функцию, которую когда-то выполняли наши ненадежные височные доли.
Каково это – обладать совершенной памятью? Человеком с лучшей задокументированной памятью считается Соломон Шерешевский, живший в России в первой половине двадцатого столетия. Работавшие с ним психологи обнаружили, что, однажды услышав набор слов или чисел, он мог вспомнить их спустя месяцы, а то и годы. Не владея итальянским, Шерешевский цитировал строфы из «Божественной комедии», которую ему прочли пятнадцатью годами ранее.