– А я – об этом ли? – вздохнул я.
– Ну так и иди отсюда! – Юра сказал. – И больше не попадайся!
– А куда?
– Откуда пришел.
– …Второй раз меня спас! И в этом же самом месте, – пробормотал я.
Но он лишь сухо кивнул.
Второй раз я возвращался по этой улице. Но настроение почему-то было не такое счастливое, как тогда.
В любимом издательстве, в котором я вырос и которое долго было на замке, вдруг появились, говорят, какие-то незнакомые люди (по слухам, заправлял бывший завхоз), и пошел шепоток, что «некоторых» будут печатать. Причем – не лучших, а худших: они теперь лучшие! «Некоторых» уже было видать на прилавках возле метро: оскаленные черепа, кривые ножи с капающей кровью. Их час! Как до меня донеслось, нужен секс, насилие, но побеждать должно добро. Сделаем. При социализме выжили! А капитализм облапошим. Уж завхоза переиграем! Насилие, секс… Нашли чем испугать. Целое лето я просидел над рукописью – сюжет летел как стрела – давно так не отдыхал. Название «Будни гарема». Гарем муз, вдохновляющих писателя. Но – в конкретных дамах. Муза торговая, муза зарубежная, муза подлинная, но кое в чем тех муз обскачет. И явился в издательство… Полное запустение, открытые двери кабинетов, где когда-то решались судьбы. Хлопнула форточка. Вздрогнул. Что-то произошло. Из дальнего конца коридора, загибающегося влево, где раньше были хозяйственные службы, послышались шаги. Но какие-то деревянные. Буратино какой-то идет! Никогда здесь не слышал таких шагов. Именно – стук. На ходулях они, что ли, ходят, чтобы разговаривать свысока… Нет! Вывернул из-за угла. Без носков. Но – в сабо. Такая деревянная обувь. Видимо, сами делают, вместо книг.
– Ложь на стол. С электричеством вот разберемся – полистаю.
– Ну что же… Оперативно. Через недельку зайду?
– Можешь! Закурить не будет?
– Не курю.
Он застучал обратно.
– Э-э! – крикнул я. – Рукопись оставил!
Он, не оборачиваясь, махнул рукой.
Однако через неделю компетентно заявил:
– Сексу мало, старик!
Прежде чем я уберу свою рукопись в темницу навеки – хоть по Невскому прогуляю ее. Пусть жизнь посмотрит. Такое очеловечивание вещей мне свойственно! Если еду на отдых – переживаю, какой взять помазок!.. Будто он в море будет купаться. Ненормальный я! Грустно выходил с моей рукописью на Невский с Литейного и увидел, что приближается по тротуару московский писатель Саша Кабаков, в шикарных шкарах и, как всегда, небрежно небритый. Живут же! А тут бреешься, бреешься, и все – ноль. А его смелый роман «Невозвращенец» (где уже перестрелка на наших улицах шла) тогда гремел. Я бы радостно к нему кинулся. Но узнает ли? Пару раз виделись, и что? Нагружу его произведением своим? Но он сам:
– Гордые вы, питерские! В сторону смотрите!
– Это от застенчивости! – признался я.
– Знаем мы вашу застенчивость! Всю власть забрали.
«Это не мы!» – хотел я признаться, но потом подумал: зачем?
– Ну и как там наши? Встречаешься?
– С вами встретишься! Разве что так, случайно. Что это у тебя?
– Где? А-а. Рукопись.
– И куда отдал?
– Как видишь, никуда. Сексу мало, сказали.
– Мало, говоришь? – потом пригнулся, пахнув добрым коньяком. – По секрету тебе скажу, что вообще ни у кого его нет. Никто не владеет. Все только распускают о себе грязные слухи, а нет ничего! Так что твое «мало», старик, это на самом деле богатство. Кто сказал тебе, что мало? Признайся. Наверняка несведущий в издательском промысле человек!
– Да… Он завхоз вроде! – вынужден был обнародовать я свой уровень.
– Так я и знал! – воскликнул он. – А умные люди ухватятся за твое «мало».
– А где они? – вырвалось у меня.
В это все и упирается! Он со скрипом почесал свою крепкую, с сединой щетину. Сейчас скажет: «Ну, рад был тебя повидать!» Но он сказал:
– У нас в Москве есть пара толковых ребят. Соображают – мало ли секса или как надо. Спортсмены! Но собираются издавать. Давай.
И рукопись исчезла моя в портфеле его, «из кожи неродившегося носорога», как сказал себе я.
Потом я долго звонил по указанному им телефону в Москве.
– Владимир Викторович вышел! Владимир Викторович еще не пришел!
Главное тут – не падать духом. Как я в одной детской повести написал: «Если телефон у кого-то все время занят, это не значит, что тебя ненавидят. По новой набирай!»
Приехал в Москву на юбилей сестры, оттуда набирал… Глухо. Сестра на юго-западе живет, далеко… может быть, в этом дело? Каждую случайность надо взвешивать. Решил к брату перебраться, в центр. Чтобы мгновенно показаться, если позовут. С братом, конечно, выпили. Но, проснувшись, звонил. И если все время занято, то это не значит… И вот – приятнейший голос:
– Алло!
– Владимир Викторович?
– Да.
Я назвал себя. И вдруг – вместо грубого отказа – слышу:
– Наконец-то! А мы тут ваши «Будни гарема» читаем нарасхват! На тетрадки ее разделили. Приезжайте!
– Да я уж в Москве!
Пошла пауза. Видно – к такой радости он был не готов.
– …Дело в том, что я улетаю сегодня. В Париж! С тамошними ребятами мяч погонять.
– А-а-а… Мяч…
Мяч круглый, да. И чувствую, заиграется там, и больше я его не услышу.
– Простите – а где вы находитесь?.. – вдруг слышу свой голос. – …территориально, – добавил для солидности. Молодец!
– Ну конечно, конечно! Как только я вернусь – заходите. Записывайте.
Записываю дрожащей рукой – и глазам не верю! Дом – соседний с тем, где я сейчас нахожусь!
Говорят – мелочи… А в них-то смак!
– Сейчас буду! – крикнул я. И буквально через минуту предстал перед ним.
– Вы ж адрес узнали только что! – Он был потрясен.
Я скромно развел руками:
– Удача!
На самом деле «удача» – это мы.
И уже выходя от него с договором, подумал: «А если бы я был в отдалении?» И от страха даже вспотел!
А с Сашей Кабаковым мы дружили до самого конца, и главное, что ценили друг в друге, как утонченные знатоки, – элегантность. Увидевшись после разлуки, сразу оценивали «прикид».
– О! Правильная кепочка!
– Из секонда! – скромно говорил я.
– Только меня не пытайся обмануть! – восклицал Саша.
– Ну ладно. Из Лондона.
– Вот это другой разговор!
12
Первым европейским городом, поразившим меня красотой, был Будапешт, роскошно раскинувшийся по берегам Дуная.
Ласло, переводчик моих книг, говорил по-русски своеобразно, но очень точно.
При встрече мы обнялись, дружески стукнулись лбами, и он озвучил то, что увидел:
– Большой писатель! Огромная морда!
Лондон был в 1976-м. И тоже обрадовал тем, что потом стало проклятьем Европы, – пестротой населения, яркостью одежд! Словно я прилетел на юг…
В Париж я проложил тропку заранее – вроде случайно. Но хорошую случайность надо заслужить! Однажды я, еще совсем молодой, шел из дома по улице Маяковского (не ведущей, как вы знаете, к Эйфелевой башне) мимо родильного дома имени Снегирева, стремясь на Невский, и вдруг мы столкнулись с прелестной молодой женщиной. Она, что было видно по ее животу, шла рожать, но держала перед глазами мою самую первую книгу «Южнее, чем прежде» – поэтому и не заметила меня. Но, опустив книгу, заметила.
– Вот это да! – произнесла она. – Я потрясена! И главное – еще бы секунда, и я свернула в приемный покой! И вдруг – вы!
– Нет, это я потрясен! Прелестная женщина идет рожать с моей книгой в руке. Что может быть лучше для меня. И для вас, я надеюсь. Я имею в виду… вас обоих! – я сделал жест рукой, но перекрестить не решился, а то получаюсь какой-то «крестный». В планы не входило… Но кое-что вышло! Через много лет.
На Парижской книжной ярмарке перед моим выступлением я осматривал зал. Переводчица не пришла! Все ли в зале понимают по-русски? По глазам вижу – да. Как правило, только наши и ходят на встречи с нами. Свои! Кроме, пожалуй, одной, в первом ряду. Типичная француженка! Чем тогда француженки отличались от наших? Как ни странно – скромностью и внешней неприхотливостью. Серое, какое-то бесформенное пальто, совсем простые очки, скромные туфли. Любая уважающая себя русская, да еще в Париже, оденется шикарно. А эта точно – француженка. Как же я покорю ее?
И я начал. Уж знаю, что наплести! Ну просто не жизнь – фейерверк! Угас, наконец… И она – первая подошла ко мне!
– Вы, наверное, меня не помните…
– Я, вообще, все помню.
– Встреча у родильного дома…
– Вы?!
Не зря судьба подает нам счастливые знаки!.. Главное – не растерять их! И я – не растерял. И нашел продолжение, и где – в Париже!
– И мой сын вас любит! Гордо рассказывает, что встречался с вами – правда, будучи в животе!
– Где он?
– На работе! Но жаждет вас видеть! Он и вырос под вашим влиянием.
Ура! Наши в Париже!
И уже тот мальчик, которого я еще в утробе благословил, везет меня по Парижу! И потом я останавливаюсь у нее, в колоритнейшем районе Парижа…
Париж всегда был в нашем сознании городом счастья – и при встрече эту репутацию подтверждал. Роскошью, сиянием улиц, элегантностью и приветливостью прохожих он поразил меня в первый раз в восьмидесятые годы – особенно потому, что у нас тогда было неприветливо и хмуро. Советских туристов возили на красивых автобусах, Париж был городом уютных отелей, великолепной кухни и гениальной живописи. А каким же еще ему быть?!
Он все больше становился любимым городом – особенно когда приютил многих наших подпольных художников, бывших изгоев, с которыми мы у нас пили портвейн в мрачных подвалах. Париж поселил их в красивых мастерских, оборудованных на месте прежнего рынка – «чрева Парижа», накормил их, напоил, прославил, – теперь мы, приезжая к ним в гости, отмечали в престижнейших галереях открытие их выставок, чокаясь шампанским «Клико» и закусывая устрицами. Победа! Мы стали гражданами вольного мира! И он признал нас – читал наши книги, покупал картины и был нами любим. Помню, как я, счастливый, пьяный и молодой, шел по Елисейским Полям!