– Здравствуйте! Меня зовут Александр! – энергично заговорил он. – Вот вы рассказывали тут, что ваш герой провалился под лед и вылез сухим и даже с лещом в руках, потому что воду из-подо льда откачали.
– Не верите? – грустно проговорил я.
Редко встречаешь единомышленников.
– Почему это?! – его черный ус даже дернулся от возмущения. – У меня тоже было такое, только круче!
«Ура! – возликовал я. – Живы мои герои и даже, похоже, преуспевают, судя по цветущему виду моего собеседника!»
– И как было?
– Все просто! – его уверенный тон взбадривал и меня. – Гулял по Куршской косе, вышел на лед залива, а вода как раз с отливом ушла, и я, естественно, провалился!
В моих рассказах живет! Что может быть лучше для писателя! Но будем скромнее: живет он, а я пишу.
– Ну, и как? Вытащили леща? – спросил я с некоторой ревностью.
Переплюнуть хочет меня!
– Нет. Леща не вытащил, – вздохнул он.
«То-то! – внутренне восторжествовал я. – Не лезь вперед батьки!»
Но я напрасно поверил в его скромность!
– Лещей не было, – проговорил он. – Зато там зайцев было полно! Взял парочку.
– Зайцев? Подо льдом?! – он изумил даже меня, «мастера чудес»! – Что они делают там?
– Ну, как – что? – снисходительно пояснил он. – Кормятся!
– Подо льдом? Но чем, чем?!
– Ну, как – чем? – неторопливо проговорил он, явно растягивая миг своего превосходства. – Подо льдом много чего… Например, вкуснейшие водоросли!
Он торжествовал. Переиграл «гроссмейстера», зная о жизни больше, чем он! Впрочем, и я духом не пал – напротив, возликовал: мои рассказы живут и побеждают, и даже меня!
– Александр! – вскричал я. – Давайте не расставаться – и вместе писать!
Хотя сидячая жизнь, я понял, не для него.
– У меня таких историй полно! – гордо проговорил он. – Но у меня нет времени. Я плавал на СРТ, среднем рыболовном траулере, а теперь я – риелтор! Успехов!
Он до подбородка застегнул молнию своей элегантной куртки и, крепко пожав мне руку, ушел.
Вот всегда так: у кого есть впечатления, тому некогда писать, а у кого есть время писать – мало впечатлений. Ушел мой герой буквально из рук. Но от меня не уйдешь! И вот я пишу о нем и ликую. Свое я получил, заряд вдохновения ухватил и запас уверенности: правильно я пишу, в народном стиле. Так и продолжу.
Мелькали чудесные прибалтийские места. Здесь даже новые дома строят похожими на старинные. Как, например, новый Дом творчества писателей, созданный усилиями Бориса Бартфельда в Светлогорске на берегу моря, дарящего свежее дыхание – и вдохновение. Отдохнуть хочу! Даже мобилу отключил.
Давно я не встречал людей, столь увлеченных, как он, – и особенно краем, где живет. И сколько он делает для того, чтобы этот край процветал! Есть даже экспонаты музеев – его подарки. Внешне сдержанный, он полон страстей. Например, я сказал:
– Меня только расстроило, что пляж отгорожен от моря вбитыми сваями: неудобно купаться…
Борис тут же горячо вступился за свою «малую родину»:
– Сваи эти держат песок – чтобы пляж не унесло! К лету они увязнут полностью, а если верхушки останутся, их спилят! Идеальный будет пляж.
Ну конечно. А какой же еще? Да потому и не встречал, что из дома не выходил. А только вышел – и вот они!
Многого я ждал от этой короткой поездки – все свои мечты хотелось исполнить – наверное, потому как я знал, что мало хорошего ждет меня дома. Тянул… не время, время идет четко – а вытягивал впечатления из всего вокруг, чтобы запастись положительными эмоциями на тяжелую зиму. Долго ходил по идеальному светлогорскому пляжу, вдыхал морской воздух: еще, еще! Что-то надо еще увезти про запас, чтобы сил хватило. Кто тут их тебе поднесет? Нашел изумительную корягу, похожую на меня, с торчащим носом и подбородком и страстно выкинутой вперед рукой с костлявыми, просящими пальцами – еще, еще! Словно прощался с жизнью – такое ощущение. Ходил с этой корягой по нижнему променаду, прямо по песку. Наверху был еще один променад, асфальтовый, к нему поднимались лестницы. Но поднимешься – значит, пора уходить; похожу на прощанье по кромке, отскакивая от волн. Палка-автопортрет давала гениальную тень в заходящем солнце – нос, подбородок, рука вытягивалась еще выразительнее и отчаяннее. Взять эту корягу с собой? Не пропустят. «Угрожая корягой, пытался угнать самолет». От ходьбы у моря дышалось остро и сладко. Ну, коряга моя любимая – прощай!
Бросил ее на песок, отошел метров сто. И стало жалко. Она так надеялась через меня выбиться в люди! Бывает иногда такая острая жалость к предметам, брошенным тобой. Рванулся назад искать, но вода прибывала, и ее унесло, только рука торчала, молила о помощи! Прилив, что ли? А ты думал как? В честь тебя отменят? Вода уже заливает ботинки. Все наверх. Метался по верхнему променаду, любуясь закатом. Неужели всё? Не может быть! Я ведь завтра же уезжаю! Все-таки надо бы взять корягу: такого сходства характеров вряд ли еще кто добьется, давно не наблюдал. Но – всего не унесешь. Только – чувства.
Но должна же природа подарить мне еще что-нибудь на прощанье? Тебе? Безусловно! Чтобы навсегда запомнился этот день! Ты словно с жизнью прощаешься… Что такое? Из носа уже капало – но я не уходил.
И – произошло! На край воды вдруг слетелись утки, весело галдя. Их и ждал! С детства я почему-то обожаю уток, хотя вблизи вижу их редко. До сих про горжусь той карандашной уточкой размером с тетрадную клеточку, которую я «намазал» тупым карандашом, когда другие рисовали танки и самолеты. Понимал, что бросаю вызов (хотя и слов-то таких не знал), но уточку учителю сдал. Первое мое «выступление». И я им горжусь. Это – я. Конечно, за эти годы разросся, но суть – та же!
Теперь они ко мне прилетают из разных мест: и стеклянная – из Венеции, и сплошь из зернышек – из Германии… Отовсюду почти. Плыву на них через жизнь. Теперь и эти – мои. Кричат в последних лучах, скоро – тьма. Что же привлекло их? Тщательно вглядывался сквозь слезы (от ветра). В песок были вдавлены веточки, с листьями и семенами, и вот поднялись приливом – и уткам легче. И мне.
13
Прошло уже десять лет, как отец переехал. После воссоединения с ним в соседних комнатках пишем, соревнуясь. Иногда он, человек горячий, выскакивает из своей комнатки с каким-то жгучим вопросом:
– Я вот про селекцию все время пишу. А вот ты про что пишешь все время, не выходя из комнаты, – не пойму?
И просто весь дрожит от азарта. Сейчас «уроет» меня! Но я – его сын и словом тоже владею.
– Как – про что? – удивленно говорю я. – Ты – про селекцию…
– Ну?! – восклицает он.
– А я – про все остальное! Включая тебя.
Яростно исчезает. Размялся. И пишет весь день. А я, увы, нет.
Динамично проходит обед. Выходит сияющий и обязательно с какой-то безумной идеей, которую все тут же должны исполнять.
– Не пойму, как так можно жить! – поев горячих щей, но не раньше, возмущается он.
– Как, папа? – спрашиваю спокойно.
Вывести меня из терпенья ему не удастся, закалка есть.
– Вот – столовая, кухня…
– Так…
– И рядом сортир! Кто ж так живет?!
Сияет. Положил меня на лопатки.
– Мы живем. Ну давай, пап, перенесем. Годик потерпишь?
– Ско-олько?! – дико морщится.
– Год! Ведь стояк надо переносить, весь дом перестраивать.
Пауза. Усмехается:
– …Чего там на второе-то у тебя?.. Ну, ты и фрукт! – усмехается, прикончив второе.
– Фрукт с твоего дерева, батя!
Вот так и живем. Дико тоскует по работе на полях, где так был востребован!.. И всю застоявшуюся энергию обрушивает на нас. К счастью – и на аспирантов Всесоюзного института растениеводства: те выходят от него покачиваясь и держась за сердце. А он появляется довольный.
– Слушай… мы обедали – нет?
Так протекает наша жизнь.
– Ты с Настей и Нонной что-то думаешь делать? – вдруг вскидывает голову, глаза горят.
– Что, отец?
– Вчера вернулся с прогулки, вижу – обе на кухне сидят.
– И что?
– И обе – никакие. Еще два часа дня. Что это?
– Это беда, отец, – говорю спокойно.
– Да? – усмехается. – А ты сам во сколько вчера пришел?
– Их проблема – это другое, отец!
– А для тебя все другое! – говорит, торжествуя. – Кроме… не пойму чего. Впрочем, догадываюсь!
И это, как я понимаю по веселому его взгляду, – не работа… Хорошо, что на их селекционной станции не выращивают розги.
– Ты сам такой, отец, – нападаю я.
– Какой? – морщится он.
– Скользкий! Обвиняешь других, а сам…
– Что – сам? – гордо выпячивает грудь. – Я шестерых аспирантов воспитываю! И ты наблюдаешь это! А ты… баб двух не можешь воспитать!
– Одна из них, между прочим, – внучка твоя!
Но тут появляются новые аспиранты, и он всю свою ярость изливает на них. Впрочем, по тому, что слышу, – за дело! Гигант!
– Ну и что? Подает кто-то надежды? – интересуюсь я.
Хмуро молчит. Если и признаёт кого-то, то с неохотой.
– А я – подаю? – спрашиваю.
– Подаешь… да все никак не подашь!
Жестокий удар. Придется ответить.
– Стоп, отец. Раз уж пошел такой разговор, об ответственности.
– Что еще?! – уже в своих мыслях.
Я, похоже, уже не интересую его. Но сейчас я заинтересую его.
– Вот стоит телефон.
– И что?
– И ты ни разу за все годы, что у меня живешь, не позвонил маме. Своей жене, хоть и первой… но с которой ты стал ученым, вырастил детей.
Тяжелое молчание.
– Звони сейчас!
Миг моего торжества.
– Ладно… подумаю! – бурчит он.
И мы расходимся… но как дуэлянты, жаждая выстрела… никаких проблем не решив. И, собравшись, он снова выскакивает:
– Ненавижу, как ты по телефону говоришь!
– Как?
– На второй минуте: «Обдумаем!» Это значит: пора заканчивать. На третьей: «Обнимаю» – и вешаешь трубку.
– А ты – не так?
Переживаю я за наше семейство. Возвращаться – боюсь. Особенно почему-то сейчас… многое там накипело! Медленно поворачивая ключ, вхожу бесшумно, даже, я бы сказал, воровато, чтобы проблемы не задавили сразу и было можно вздохнуть, сидя на стуле в прихожей и надеясь на лучшее. «В свой дом имею право входить и воровато!» – есть такая присказка у меня, спасающая. Но ненадолго…