Да. Я понял уже, что тот банкет – не бесплатный.
– Что я могу?!
– Ты?!.. Это ты же сумел краденое, да еще и фальшивое кольцо сделать обручальным. И мы повелись!
– Ну, – засмущался я. – Так на это целая моя жизнь ушла. А сейчас…
– А в сломанную молнию на сумке кто душу вдохнул? Ты ж сам написал.
– То – написал… Ладно! Лечу!
Только мы, художники, делаем мир драгоценным! Или, как Фека говорил: «Потому-то я друга и посылаю».
Но если я – Фека, значит, Нелька – моя? Но не будем форсировать. Печальный опыт есть.
Восьмой час летим. Вспомнил, как в Москве, после вручения очередной Фекиной «куклы», я уходил по запасным путям, а за мной получатели с железяками гнались… И неужели опять – теперь уже через половину планеты? Что-то надо придумать! Вспомнил другой проект – тоже, кстати, с бюстами… Мы ехали по Италии. Это был каблук ее – Апулия, не самая живописная часть: плоская, с однообразными замками. И, хотя никаким руководителем я не был, переживал, будто это я виноват, что море не такое уж синее, а гор – вовсе нет. И все уже, уловив мою сущность, с претензиями обращались ко мне: «Почему нету гор?» – «Не успел!» – «Что значит – не успел? Взялся – так давай!» Почему я «взялся»? Причем в Апулии, где мало кого знал.
И вот мы идем по изъеденным временем плитам. Оказывается, замок построил Филипп, какой именно, мы прослушали, а переспрашивать неудобно… Пробел! И именно я должен его как-то залатать: кто же еще? Был единственный монумент, наводящий на размышления, занимающий почти весь нижний зал – огромная каменная башка с вытаращенными зенками.
– Знаю его! – воскликнул я. – Филипп Башковитый! Он!
Все радостно кинулись к Башковитому сниматься. Теперь в новые старые замки врывались жадно: кто отличится первый?
– Филипп… Частичный! – раздался крик Михеевой, поэтессы.
Кинулись к Филиппу. Действительно – не все было при нем. Все мчались по лестницам в поисках «своего».
– Филипп… Скрытный! – донеслось с третьего этажа. Побежали. Филипп, действительно, скрыл лицо, сколото. И – постепенно все обрели Филиппов и ими гордились, и только Саня, мой друг и критик, не поспевал. Не хватало стремительности, игры ума. Даже стало как-то неудобно сидеть с ним. Но вот во дворе заброшенного замка мы увидели валяющиеся в траве обломки. Руки… ноги… голова…
– Филипп Ненужный! – произнес Саня, прочувствовав, видимо, сходство и со своей судьбой. Но он-то стал теперь нужным, а то неудобно было перед творческими людьми.
И вот, десять лет спустя, на людном московском сборище ко мне вдруг кинулся толстый седой мужик с криком:
– Филипп Башковитый! – и обнял меня.
– Помнишь?
– Мало чего! Только – Филиппов.
– Не забыл!
– Так мы с Михеевой каждый день их плодим, хотя и живем на разных континентах!
– Надеюсь, строго на реальной основе? – спросил я.
– Принимаются только с фото!
– Отлично.
Приятно придумать игру, в которую все играют. Для этого и живу.
Очнулся. Ну что, вдохновение мое? Спишь, как и весь салон? Для вдохновения – неодолимое желание нужно, кому-то помочь, срочно что-то сделать спасительное. А жизнь – молчит. Как торчал передо мной голый человеческий кумпол небывалой высоты, через два ряда впереди, так и торчит неподвижно. И это – жизнь? Все сползли, спят, а он – как маяк! Маяк бездорожья. Неужели тоже глиняный… Как и я? Расплодились, куклы. И не шелохнется. Я уже начал в отчаяние впадать: нехороший знак. Ничего у меня не получится. И вдруг! Нежная женская рука, правая, унизанная красивыми кольцами, оказалась на этой пустынной лысине, любовно погладила ее, потом дружески пошлепала и исчезла. Всё! Есть на земле жизнь! И даже в воздухе. И уши его ожили, порозовели. Так что – ничего… Справляемся с горем пополам. И даже – в мировом масштабе. Глянул в иллюминатор – Тибет! И над ним – яркий свет.
И только когда тьма обступает со всех сторон, я в отчаянии кричу, как из колодца:
– Мама! Я здесь!