– Подходи, лярвы! Чего затихли?! – Голос был надсадный, неуправляемый. – Выводи курву на площадь! Галка! Подлая! Выходи под винтарь, а то щас щучат твоих…
– Папочка, не надо! – долетел из глубины дома отчаянный мальчишеский голос. – Не надо, родименький!
Заревел и голосок потоньше.
– Убьет! Убьет, зверь! – так же истошно навстречу голосам детей закричала Будакова. – Убьет! Люди! Люди! Погань! Она упала на землю и, катаясь по ней, выкрикивала, выплескивала, вжимаясь ртом в траву, изощренные угрозы и ругательства.
Новый выстрел отщепил кусок бревна на венце дома.
– Милиция, сделайте что-нибудь. Убьет ведь детишков-то! – не выдержала одна из женщин. Напряглись в готовности заголосить и другие.
– Чего они сделают? – обозлился подбежавший на выстрелы Захаров. – Чего они втроем-то? Утихните! Не до вас тут.
Он обтер лоб, сказал тихо: – Не дозвонился, занято там. – Взял за рукав Велина, сказал, поглаживая – Товарищ родненький, надо чего-то решать. Нельзя ж так. Детишки ведь.
– Вот-вот наши прибудут. – Велин посмотрел на часы. – Вот-вот должны. Игнатьев! Связался ты наконец?
– Так говорил же…
– Связывайся, мать твою! Связывайся без конца!
Танкова что-то толкнуло. Он аккуратно обогнул председателя сельского Совета, дошел до угла дома и, не остановившись, вышел на площадь.
– Господи! – взвизгнул кто-то.
Велин и Захаров, равно ошеломленные, одновременно подняли руки, призывая к тишине.
Танков, с трудом отрывая разом отяжелевшие ноги, сделал четыре шага и остановился напротив темных окон. Фигура его в милицейской форме была хорошо освещена вторым, фасадным, фонарем, качающийся отсвет которого бродил по отливающей полировкой луже.
– Будаков! – неожиданно хриплым голосом, какого никогда в себе не подозревал, крикнул Танков. – Бросьте оружие! Сопротивление бесполезно! Не усугубляйте вины! – Он сам ужаснулся той казенщине, что полилась с языка. Надо было находить другие, нужные слова, но мозг, как и все тело его, парализовало от ощущения беззащитности перед чернотой этих вооруженных окон. Он набрал воздуха и прерывистым, ставшим вдруг тонким голосом крикнул:
– Требую вашей сдачи!
– А ну, пшел вон, парламентер вшивый! – отозвался Будаков.
Теперь Танков различил его профиль в окне. Увидел он и ружье, которое неспешно, на глазах, казалось, само по себе поднималось над подоконником, пока не слилось в круглые отверстия дул, направленных на него. Эти отверстия Танков ощущал физически, так же явственно, как пот, сразу до пяток брызнувший из него и слепивший его с одеждой.
– Считаю до трех! – крикнул Будаков.
Танков продолжал стоять. Вперед он не мог шагнуть и понимал это. Прятаться опять за угол – об этом стыдно было и думать. Надо найти слова…
– Раз!
Пуля ударила в землю и, прорыв канавку, утонула в полуметре от него. Отшатнувшись, он сделал шаг назад.
– Отпустите хоть детей, не мучьте их! – крикнул Танков. – Два!
– Беги, парень! – крикнули из-за дома.
Он повернулся и, стараясь идти нарочито медленно, сделал шаг к спасительному углу. Теперь он ощущал ружье лопатками. Дрожит, дожимая курок, палец, еще четверть мгновения, и пуля, самодельная, с неотшлифованными краями, изготовленная на секача, вплющится между лопатками. Она входит в него, ломает, корежит позвоночник, буравит, разрывая, внутренности…
– Три!
Танков прыгнул рыбкой, перекатился за угол и затих на траве, закрыв голову руками. Выстрела не было.
– Что, ошметок легавый? Ссышь, когда страшно?! – хрипло, с удовольствием кричал Будаков. – Это вам не мужиков по шалманам гонять!
Танков, отводя глаза, неохотно поднялся с земли.
– Что ж тут было сделать? – Захаров успокаивающе принялся его отряхивать. – Вишь, озверел мужик. Стрельнул бы тебя в упор, да и все дела.
– Возьми. – Игнатьев обил о рукав поднятую с земли фуражку и сам надел на Танкова. – Чего уж теперь? Давай наших ждать.
– Мефодьич! – заорал опять Будаков. Тот вздохнул, поднял рупор. – Тащи мою стерву! Скажи, ежели через пять минут под расстрел не выйдет, щенят еённых порешу. Мне теперь все едино.
– Опомнись ты, Генка! Дети ж твои! Чего зверствуешь-то?
– Не мои они! Нагуляла, тварь!
– Его! Его! – Галина Будакова, затихшая было на земле, всполошилась, заметалась, хватая за грудь то Велина, то Танкова. – От него дети! Чем хошь поклянусь!
– Да нам-то ты чего? – досадливо освободился от ее цепких, перепачканных грязью пальцев Велин. – Что мы, попы? Ты вон его уговори.
– Иди, Галина, иди. Скажи что-нибудь из-за прикрытия. Договорись как-то, – подтолкнул ее Захаров.
Будакова медленно подошла к углу, оглянулась. Ей поощряюще закивали.
– Гена, – тихо позвала она. Откашлялась. Крикнула тонко: —Ге-ена! Гена, прости! Чем хошь клянусь, твои дети! Со зла сказала. Слышишь? Отпусти их, не мучь. Твои ж они! Ну, пошутили, и будет! Чего людей смешить. И так уж нагородил!
– Пошутили! – Он будто только и ждал этого неудачного словечка, чтобы намертво в него вцепиться. – Это верно! Нашутила ты препорядочно! Всё во мне перековеркала. Нет тебе веры! А ну выдь из-за угла, если честная. Вместе пошутим! Ну?! А-а, знает кошка…
Будакова повернулась:
– Что ж мне теперь? И впрямь под ружье?
– Да погоди, погоди ты, Галина! Вот, ей-Богу, удумала. – Захаров встряхнул ее за плечи. Отвел глаза. – Горячку-то чего пороть? Он передал ее женщинам, подошел к стоящим кучкой милиционерам: – Надо чего-то решать, ребята дорогие! Ей-богу! Хоть штурмом бери! Ну не посылать же бабу… И малых не оставишь. До крайности ведь мужик дошел.
– Сколько мы здесь? – Велин глянул на часы, встряхнул, подгоняя. – Почти полчаса. Вот-вот наши подъедут.
– Чего там вот-вот! – грубо оборвал Игнатьев. – Да пока их по ночи соберут, пока вооружатся. Хорошо, если через час доберутся.
Из темноты подбежал подросток.
– Кто здесь Танков? – крикнул он. – Вас дяденька зовет, который в машине.
– Что вам, Воробьев? – Танков недовольно подошел к решетке. – Опять хотите осуществить конституционное право – в туалет? Так я его нарушу: не до вас.
– Слышь, парень. – Воробей прижался к дверце, зашептал: – Дай я его возьму!
– Чего возьмешь?
– Этого в доме. Ну, что, как пень, зекаешь? Мне один черт. Гордей ведь и верно докопается. Сам не найдет, так Любку "развалит". А мне зарез. Может, возьму, так скостится? А чего? Рвану через площадь. Глядишь, промажет. А там рыбкой в окно и – кто кого.
– Спасибо, додумался, – поклонился Танков. – Мне только еще не хватало вас угробить. Сами возьмем.
– То-то гляжу, здорово у вас получается. Мнетесь по углам.
Танков повернулся, подошел к нервно расхаживающему Велину.
– Будакова! – строго позвал он, и та, тихо бившаяся головой о бревно дома, тотчас подбежала.
– Справа боковое окно есть?
– А?.. Есть, есть!
– Так чего есть? – Кременчук постучал костяшками пальцев ей по лбу. – Да оно в той же комнате, где он сам. Незамеченным не пролезешь. Пытаться надо через левое, там горница.
– Окно закрыто? – Танков спрашивал теперь быстро, целенаправленно.
– Тебя, дура, спрашивают, на шпингалеты закрывала? – перевел вопрос Кременчук.
– На личину. Оба. Осень ведь.
– Это ж разбивать надо, – включился подошедший Захаров. – Услышит, выскочит – и в упор.
– Так это, – радостно замахала руками Будакова. – Форточку я, кажись, не закрыла. Широкая такая!
– Кажись! – передразнил Игнатьев. – Точно знать надо. Эх, баба и есть баба.
– Если обежать кругом, сколько выйдет?
– Метров триста, – прикинул Кременчук. – А там уж по пустырю на рывок.
Танков сощурился: – Сережа, Игнатьев! Они отошли метров на десять. – Может, я чего не понимаю, – замялся Танков. – Но предлагаю так. Один начинает переговоры – отвлекает, второй перекрывает правое окно, чтоб не ушел, третий… Словом, надо попробовать через форточку. Правое окно, я думаю, надо подстраховать Василию Кузьмичу.
– Сделаю, – непривычно покорно кивнул Игнатьев. – Что ж, не понимаю, какое дело? Он отошел в гущу людей, и среди них началось оживление.
Танков облизнул губы:
– Сергей, ты как, одобряешь решение? Если есть другое, лучше, скажи.
– Так чего обсуждать? – Велин пожал плечами. – Ты дежурный по отделу. Стало быть, сегодня мой начальник. Решил – мое дело подчиниться.
– Что ж, – Танков помялся. – Как мы с тобой поделимся?
– Ну, оратор ты, как погляжу, никакой. – Велин усмехнулся. – К тому же он меня знает, попробую уломать. В общем, переговоры я на себя возьму. Потом ты потоньше. Так что если в форточку, так шансы только у тебя.
– Вот и ладушки. – Танков вздохнул. – Раз так, начинай, а то пять минут уже истекают.
– Я ж здоровый. Не пролезу.
– Это верно.
– И уговорю его скорей тебя.
– Конечно, ты умеешь.
– Ну а как ты внутрь проникнешь, тут не сомневайся: напрямую через площадь рвану. Ох, нарушаем мы инструкцию. – Велин озабоченно покачал головой. – Обложить бы положено и ждать. Но раз уж ты решение принял…
Танков шагнул было к переминавшемуся в нетерпении Кременчуку, но, поколебавшись, вернулся к Велину.
– Передумал?
– Слушай, ты посмотри, как у меня пистолет, – боясь, что их услышат, смущенно попросил Танков. Он вынул пистолет из кобуры и протянул Велину.
– Чего пистолет? – Тот недоуменно покрутил оружие на ладони.
– Ну, это… – Танков оглянулся. – С предохранителя как снять? Забыл я.
– Чего?! Оружие, что ли, не держал?
– Так получилось. Да я и был-то всего на офицерских сборах. Даже на стрельбище не возили. Ты только покажи.
– Ясно. – Велин издевательски, призывно хохотнул, покрутил головой, собирая слушателей, но какая-то мысль удержала его, и он только тихонько выругался: – Предохранитель! Он у тебя и заряжен-то не был. Гляди, теперь патрон в патроннике.
– Где?
– Там, где надо, раззява. В общем, собачку спустишь. Вот она. И можно стрелять.