Дверь распахнулась так быстро, будто Авдотья Семеновна ждала рядом.
– А, это вы, – проговорила она, отступая и позволяя Пушкину войти в дом.
Несколько раз ему выпадало сообщать родственникам плохие новости. Пушкин старался относиться к этому как к неизбежной части службы. Но сейчас он не мог сказать правду. Он уйдет, а Авдотья Семеновна останется одна. Что с ней будет к утру бессонной ночи? Милосерднее пока умолчать. Узнает утром от пристава. В полицейском участке, на людях, легче выплакать горе.
– Ваш сын не давал о себе знать?
– Ох и загулял Митенька… Первый раз так… Где его носит… К вам не заглядывал?
– Мы очень встревожены, – сказал Пушкин то, что вынужден был сказать. – Давайте я поищу его. К кому господин Лазарев мог поехать?
– Ума не приложу… Друзей у него нет, так, товарищи в трактир сходить…
– Вы говорили про невесту. Кто она?
Матушка только руками развела:
– Ведь он такой скрытный… Ничего не говорит… Только намеками да посмеивается…
– Откуда ждал больших денег?
– Вот тоже скрытничал Митенька, – ответила Авдотья Семеновна так, что нельзя было не поверить. – Только, говорит, капитал такой будет, что удивишься, маменька… Неужто тыщ на сорок, спрашиваю, или пятьдесят? А Митенька в ответ одно: смеется и давай меня целовать…
– У него был дневник или записная книжка?
– Ничего такого не держал… Иной раз ляжет на диван книжку почитать, так и заснет. Митенька театры еще любит…
– Что рассказывал про Валерию Макаровну?
Авдотья Семеновна выразила удивление:
– А что про хозяйскую дочку говорить? Митенька у нее уважение заслужил, в дом вхож, об остальном лучше не спрашивать… Сами понимаете, господин хороший, дело тонкого обхождения.
– Вчера и сегодня никто не приходил, вашего сына не спрашивал?
Старушка вытерла сухие глаза платочком.
– Была такая странность…
– Какая странность?
– После полудня постучали, я бросилась открывать, думала, Митенька возвернулся… А на пороге мальчик стоит…
– Какой мальчик? – спросил Пушкин.
– Обычный… Годков больше десяти, лица не разобрать, шарфом замотано, одни глаза торчат, под мышкой коробку зажал… Я ему: тебе чего надобно? А он мычит, пальцем машет, будто запрещает что-то… А что? Понять нельзя… Как немой… Я его в дом зову чаем напоить, а он пальцы вот так сложил… – Авдотья показала крест из указательных, – и убежал. Звала его, да куда там… И след простыл… Очень меня напугал… И кто это был?
– Наверное, мальчик ошибся домом…
– Уж не знаю теперь. – В глазах Авдотьи Семеновны стояли слезы. – Сердце совсем не на месте…
– Вчера утром ваш сын обжег щеку на кухне…
Матушка тихонько перекрестилась.
– Да разве я недогляжу? Митенька к плите близко не подходит.
– Простите, Авдотья Семеновна, у вас не найдется булавки? Мне надобна…
– Отчего же не найтись, найдется…
Старушка отошла к старому серванту, вынула шкатулку швейных принадлежностей, пошуршала внутри и поднесла подушечку, утыканную крохотными булавками, каким закалывали материю, прежде чем метать стежок.
– Выбирайте, какая глянется…
Пушкин вытащил ближнюю и воткнул в отворот пальто. Он еще хотел спросить разрешения осмотреть вещи Лазарева, но милая Авдотья Семеновна стала тревожно посматривать. Будто о чем-то догадываясь. Он скомканно обещал дать знать, если получит известия, и покинул дом.
Даже у чиновника сыскной полиции, черствого и бездушного, иногда истощаются душевные силы. Быть черствым и бездушным – непростое это дело. Порой…
Сторожка дворника приютилась в дальнем углу двора. Пушкин резко распахнул дверь. Порыв ветра налетел на свечи, пригибая огоньки.
– Ох ты, мать… Испугали, – проговорил Охрушев с полным ртом. Дворник ужинал блинами с чаем. – Доброго вечера, господин полицейский… Дверку притворите.
Каморка был тесной. Пушкин кое-как уселся на табуретку, что жалась к столу.
– Что со щекой?
Заботливость полиции ничего хорошего не обещала. Дворник потрогал платок, который повязал вкруг лица так, что на затылке торчали заячьи ушки узла.
– Печку растапливал, дровишка стрельнула… Ожегся, что хоть плачь… Нет сил терпеть, пойду завтра к доктору, попрошу мази какой…
– Сегодня в дом к Лазаревым приходил мальчишка, – сказал Пушкин. – Видел его?
Дворник прожевал жирный блин.
– Мальчишка? Вот не припомню… Да мало ли кто во двор заходит…
– Лазарев сегодня или вчера появлялся? Отвечать честно, иначе отправлю в участок.
Такой строгости Охрушев ничем не заслужил. Да за что же?
– Митьку вчера утром видел. Вышел из дома сияющий, что твой рубль. Поздоровался, говорит: такая удача выпала, что скоро съедет отсюда…
– Какая удача?
– Говорит, большой куш сорвал. Не иначе в картишки. Или невесту богатую нашел. Да только верить ему нельзя.
– Почему?
– Митька соврет – недорого возьмет. Хвастун, одним словом…
Пушкин отодвинул тарелку с блинами, которая дразнила ароматом.
– Лазарев видел тело Ферапонтовой?
Дворник тронул больную щеку и скривился.
– Куда там… Это я спозаранку встаю, так ее, бедную, и нашел… Карета санитарная увезла… А Митька поспать любит… Не спешит… Куда спешить: у них контора в десять открывается. Хорошее дело: деньги загребать…
– Он спрашивал про погибшую?
Охрушев только плечами пожал:
– Посмеялся только… Говорит: сдохла ведьма… Нехорошо это, не по-людски… Покойница, конечно, была не сахар, но уж когда преставилась, какие счеты… И пошел Митька довольный, грудь колесом… А со вчерашнего не являлся… Видать, куш сосчитать не может…
Выйдя в переулок, Пушкин подозвал городового. Ревунов ничего не мог ответить: а был ли мальчик? Он исполнял приказ: поджидал Лазарева. На прочее внимания не обращал.
Как только Пушкин вышел из кофейной «Эйнем», ровно через девятнадцать минут после того, как туда вошел, Агата быстро-быстро вздохнула, чтобы дыхание сбилось, и стремительно вбежала в зал. Перед Валерией упала на стул почти без сил.
– Простите, моя милая, случилась невольная задержка…
– Я не скучала. Меня нашел ваш друг, некий Пушкин из сыскной, – ответила Валерия с улыбкой. – Предлагал услуги и помощь.
– О да, он такой, – Агата поманила официанта, чтобы принес шоколад. – Как Алексей вам показался?
– Слишком официален, ничего человеческого… Как ледышка.
Агата была совершенно согласна. Когда сама так называла Пушкина. Как только Валерия произнесла ее мысли вслух, Агата ощутила обиду.
– Забудем, – сказала она немного резко. – Расскажите подробности моей роли.
Мадемуазель Алабьева стала кусать ногти. Чего раньше не делала.
– Сегодня на моем вечере будет тот самый человек…
– Любовник вашей мачехи? И у него хватит дерзости…
– Неоднократно посещал мои праздники, – Валерия улыбнулась. – Иначе как бы я смогла его заманить. И приручить. Вы же знаете: друзей надо держать близко, а врагов – еще ближе.
Еще раз Агата убедилась: Валерия ничего не делает просто так. Вечера – не просто масленичное веселье, а часть плана. На них присутствует любовник мадам Алабьевой. Вот почему Лидия Павловна не заходит в гостиную: избегает трудной для себя встречи. Как умно и просто Валерия решила сразу обе задачи.
– Если я случайно столкнусь с вашей мачехой… – начала Агата.
– Она уйдет в дальнюю часть дома. Поверьте мне…
– И кто же ее любовник?
– Вы видели этого человека, – ответила Валерия. – Он выражал вам свое почтение. Тем проще будет подманить его…
Вот как, Лидия Павловна завела молодого любовника среди служащих мужа. Дерзко и просто.
– И все же, кто он? – спросила Агата, испытывая к мадам Алабьевой нечто вроде холодной ненависти: такая женщина заслужила получить урок на всю жизнь. Приговор вынесен окончательный.
– Пусть это будет для вас приятной неожиданностью, моя дорогая баронесса…
Агату незаметно поставили на место. Мадемуазель слишком умело вертела ею.
– А что же ваш брат?
Валерия поняла вопрос.
– Мой брат ничего не видит… Он был вынужден занять место отца. Что отняло все его силы и разум. За несколько дней, как батюшка отбыл, Кирилл заработал насмешки служащих. Мне рассказывают об этом под большим секретом… Он ничего не может. Ни на что не способен. Куда ему разглядеть любовника мачехи под собственным носом.
– Об этом знают служащие?
– Боюсь, что да… Пришло время, Лидия Павловна заплатит по всем счетам. – Валерия встала из-за столика и нежно обняла баронессу. – Простите, мне пора. Жду вас вечером… Можете опоздать!
На прощание она помахала ладошкой.
Агата осталась наедине с чашкой шоколада. Из его черной глубины поднялся пузырек и лопнул. Она невольно подумала, что стоило бы предупредить Пушкина. На всякий случай. А еще ей показалось, что на той стороне улицы мелькнула Агата Кристафоровна. Чего быть не могло: почтенная тетушка дома пьет чай со свежими блинами Дарьи и волнуется, куда пропала ее гостья. И тут Агате мучительно захотелось блинов. Но возвращаться на Тверской бульвар было лень. Чтобы в Масленицу в Москве не найти блинов поблизости? Да быть такого не может.
В приемном отделении сыска было хорошо потому, что пустынно. Старик Лелюхин, опираясь на спинку стула, читал «Графа Монте-Кристо» по-французски. Который месяц один и тот же разворот. Что Василия Яковлевича не смущало. Он потягивал ликер и был вполне счастливым человеком. Потому что не гнали исполнять служебный долг или новые фантазии обер-полицмейстера. Заметив Пушкина, Лелюхин отложил томик и задвинул на лоб очки. Отчего стал похож на портного.
– Вот так сюрприз на ночь глядя пожаловал…
– До ночи далеко, Василий Яковлевич, ранний вечер, – отвечал Пушкин, открывая шкаф, где хранились подшивки газет. – Рано темнеет. Где коллеги?
Оказалось, что Актаев в бегах, филерит за французом. Кирьяков тоже занят важным делом: ушел обедать и не вернулся. Впрочем, господин Эфенбах занимался ровно тем же. Хотя сообщил, что едет по важнейшему поручению обер-полицмейстера.