– Кирилл Макарович?
На Пушкина замахали носовым платком:
– Куда ему… Всего боится… Тут нужна сильная воля…
– Валерия Макаровна?
Малецкий попытался победно улыбнуться. Но вышло жалобно и слезливо.
– Вот такая история… Осталось дождаться, что будет, когда об этом узнает Макар Иванович…
Это Пушкина нисколько не занимало. Семейные драмы – дело членов семьи.
– Договора оформлял Лазарев?
– Конечно, кто же еще… Так и ходит гордым индюком…
– Об этом известно каждому служащему общества?
– У нас говорят: страховые агенты… Нет, конечно. Митенька мне по секрету разболтал… Обещал протекцию, когда займет место управляющего при тесте… Это он так Макара Ивановича смел называть, прохвост… Представляю, каким франтом ходит сейчас по обществу… Только глупость это…
– Почему? – спросил Пушкин.
– Да потому, что Валерия Макаровна близко его не подпустит… Пустые надежды… Не пойдет она за него. Никогда… Но есть причина куда важнее…
– Господин Алабьев собирается продать общество…
Больного человека заставили удивиться. Кое-как Малецкий справился с кашлем и вытер слезящиеся глаза:
– Вам откуда известно?
– Это логично… Кто покупатель?
– Точно не знаю… Приходил вчера какой-то француз, месье Жано. Будет дожидаться Макара Ивановича, чтобы закончить сделку… Ничего Лазареву не достанется. Выгонят его новые владельцы в шею… Уж поверьте мне…
Не стоило сомневаться, кто к этому приложит руку. Малецкому только бы простуду одолеть.
– Почему господин Алабьев не оставил ключ от главного сейфа? – спросил Пушкин.
– Понятное дело, не доверяет старшему. И правильно делает… Кирилл Макарович дубликат заказал, чтобы выплаты делать, так ведь слесарь обманул…
– Что значит – обманул?
– Не подошел ключ… Хитрость какая-то в нем есть. Не смогли открыть новым ключом. Кирилл Макарович сильно опечален: действительно, денег в кассе мало осталось… Новый заказал, завтра обещали подготовить…
– Значит, выплат по фиктивным договорам еще не было.
– Валерия Макаровна не предъявляла их в кассу, – чрезвычайно аккуратно ответил Малецкий.
– Велики суммы премии?
– Пять тысяч каждая…
Сумма выходила значительная. Столько отец не даст любимой дочери на булавки и шляпки.
– Любите бабочек? – Пушкин указал на короба с насекомыми, которые рядком стояли на полу близ буфета. Как вещи ненужные, которые жалко выбросить.
Малецкий скривился:
– Как не любить… Хозяин бабочек обожает, ну и мы за ним… Все как один…
– Сами ловите?
– Вот еще! – Малецкий отчаянно чихнул. – Спасибо, сказали люди опытные, где купить… А то ведь Макару Ивановичу хочется знать, у кого какие экземпляры…
Если общество будет куплено, на другой день бабочки отправятся на помойку. Никаких сомнений. Судьба засушенных насекомых чиновника сыска не волновала.
– Простите, господин Пушкин, друг наш Лазарев нашелся?
– Лазарев убит, – ответил Пушкин, наблюдая, как смысл сказанного проникает в простуженные мозги. На какой-то миг Малецкий даже излечился.
– Как убит? – пролепетал он.
– Подробности разглашать не могу… Вам, господин Малецкий, настоятельно советую крепко поболеть дома ближайшие дни. То есть за крепко запертой дверью. Никому не открывать. Особенно коллегам… Болеете до возвращения Макара Ивановича. Вам понятно?
Судя по испугу, страховой агент готов был прятаться хоть до лета.
– Непременно… Благодарю… Но как же Митя Лазарев… Бедняга…
– На вечере Валерии Макаровны он появился последним, – сказал Пушкин. – Вспомните, с кем он говорил?
Малецкий пытался вспомнить, старательно пытался, но простуда победила. Он признался, что ничего на ум не приходит: сам был занят игрой, а Митя со всеми болтал, кажется. Хвастался, что поймал удачу…
– И вот как оно обернулось… Но все-таки, господин Пушкин, что мне может угрожать… Я ведь ничего-с…
– В «Гусика» играли?
– Как все, так и я…
– На поле «смерть» попали?
– Такая досада вышла… Откуда вам известно?
– Оставайтесь дома, здоровее будете, – закончил Пушкин.
Он еще раз пожелал Малецкому скорейшего выздоровления и просил не провожать, сам захлопнет. Зачем заболевшему видеть, что случилось с его дверью. Лишние огорчения при простуде смертельно опасны.
Ужинать в ресторане гостиницы было так же естественно, как ужинать у себя дома. Владельцы этих заведений делали все возможное, чтобы большие залы заполнялись не только приезжими. Для постоянных гостей держали любимые столики, официанты знали их по именам и любимым блюдам, даже музыку исполняли ту, что предпочитал уж очень дорогой гость.
Исключительно мужскую привычку – не ужинать дома в кругу семьи, а ужинать среди друзей и прочих развлечений – Агата прекрасно знала. Привычка была всероссийской. Во всех городах, в которых ей пришлось побывать, уважаемых господ тянуло вечером в гостиничный ресторан. Что плохо заканчивалось для тех, кто имел несчастье польститься на одинокую красавицу, которой не с кем было скоротать вечер. Иногда Агата оправдывала свой промысел тем, что дает урок мужчине, возвращает заблудшего жене и детям.
Она была уверена, что Алабьев вчера оказался в «Континентале» только ради ужина. Пальто оставил в гардеробе, а не в номере. Шанс был минимальный. И все-таки Агата направилась к стойке портье. Разговаривать с этими господами она умела прекрасно. Портье сразу угадывали, что красивая мадемуазель не залетная бланкетка, а нечто иное. Когда же Агата аккуратно подкладывала в книгу регистрации ту или иную купюру, в зависимости от того, что ей было надо, купюра мигом исчезала. Взамен Агата получала любые сведения. Куда более полезные, чем в газетах.
Портье «Континенталя» не отличался манерами. Благосклонно улыбнувшись мадемуазель, сразу установил взаимный контакт. Две десятирублевки растаяли буквально на глазах, после чего портье стал проверять книгу регистрации. Господин Алабьев, который был нужен, действительно проживал у них последние четыре дня в номере на третьем этаже. Агата наградила его одной из самых ярких улыбок. Портье и впредь готов был служить такой приятной даме. Жаль, его услуги теперь ей были не нужны. Не то что пару месяцев назад…
Оказывается, Алабьев жил в гостинице. Удача не забывала Агату.
Перед тем как подняться, она взглянула на себя в зеркало. И осталась довольна: голод и мороз освежили лицо. В отражении мелькнули проходившие постояльцы. И тут Агата невольно вспомнила зеркало в темной прихожей. Тогда она спешила подняться в гостиную. Но теперь забытое вернулось. Если бы Пушкин утром так не выспрашивал, она бы никогда не обратила внимания на подобную мелочь. Честно говоря, вспомнить было нечего. Сущий пустяк… Неужели из-за этого на нее покушались? Нет, глупость, да и только.
На третьем этаже находились не самые роскошные номера. Нужный был в конце коридора. Подойдя к двери, Агата чуть встряхнулась, приведя себя в боевую форму, и уверенно постучала. Дверь раскрылась так, будто ее ждали.
– Что вам угодно?
Лицо господина Алабьева было достаточно близко, чтобы не ошибиться.
Она была права!
– О, простите… – сказала Агата, тонко играя удивление знатной дамы, при этом старательно изучая черты стоявшего на пороге. – Это какая-то ошибка, вероятно… Мне нужен господин Саратовский… Теперь, наверное, вижу, что ошиблась… Прошу простить за невольное беспокойство…
– Никакого беспокойства! – господин Алабьев широко улыбался. – Напротив, очень приятно… Позвольте, мне кажется, мы знакомы…
– Не думаю, – строго ответила Агата, как полагается даме.
– Нет, точно… Я же вспомнил… Во Франции на Лазурном берегу… Валерия показывала вас издалека, но не представила лично… Вас зовут… Позвольте вспомнить… Баронесса фон Штейн…
– Фон Шталь, – поправила Агата, удивляясь, что Валерия втайне указывала на нее отцу. Наверное, на улице, издали. Память у господина Алабьева отличная. Как и полагается страховщику.
– Верно! Баронесса фон Шталь… Позвольте возобновить приятное знакомство…
Алабьев почтенно нагнулся, прося ручку. Даже в такой позе он возвышался над Агатой. Баронесса не отвергла жест вежливости.
– Прошу вас, проходите! – Алабьев гостеприимно отступил, при этом удерживая ее руку в своей лапище.
Как же похожи мужчины. И этот с примитивными повадками. Агата не слишком готова была заходить в гости, но незаметно для себя оказалась в номере. Первое, что она увидела – собранные чемоданы, которые стояли у дивана. Еще один, самый крупный, лежал раскрытый. Только теперь она поняла: разгадка простейшая – господин Алабьев позволил себе день-другой свободы. Без семьи, без детей и жены. Не важно, что молодой и красивой жены. Свобода для мужчины важнее обязательств.
Не зная, как рассказать об этом Валерии, Агата резко поменяла настроение. Она попыталась освободить руку. Ее удерживали крепко.
– Отпустите, мне больно, – без тени кокетства сказала она. – Или я закричу…
Агата успела заметить движение за спиной, после чего нечто тяжкое опрокинулось на затылок, и ее уволокло в глухую тьму.
– Что, Ванечка, места себе не находишь, – сказал Лелюхин, наблюдая за хождениями юного Актаева по приемной части сыска.
– Продумываю, Василий Яковлевич, – последовал ответ.
– Что же ты продумываешь, друг раздражайший?
– Что делать с вами будем, если вдруг Пушкин не явится к сроку…
Вопрос был, конечно, любопытный. Отпуская Кирьякова, Лелюхин как-то упустил из виду, что его приятель может не явиться. Найдет себе дела интереснее, чем трясти француза. Может, из Пресненского участка его перехватили. Судя по записке, застрянет там надолго. До вечера – точно. И как потом выкручиваться перед Эфенбахом? К тому же французским Лелюхин владел настолько, чтобы вечно читать одну и ту же страницу романа.
– Будем действовать по обстановке, – наконец ответил он, более рассчитывая на сыскной авось. От прочих авосей полицейский отличался тем, что не только выручал от обер-полицмейстера, но и выводил из безнадежных ситуаций. – Придет Пушкин, никуда не денется…