Между тем веселая парочка прошлась по холлу, собирая удивленные и завистливые взгляды, швейцар распахнул перед ними дверь, и они вывалилась на Театральную площадь. Агата Кристафоровна решила испить горькую чашу до конца. Она поспешила и успела как раз, когда Алабьев крикнул извозчику везти в ресторан. Шапочка Агаты виднелась у его плеча. Сидеть ровно пьяная мадемуазель не могла.
Актаев с Лелюхиным, сытые и довольные, показывали пальцами и строили рожи. Без их помощи Пушкин заметил человека, сидевшего около его стола. Еще с лестницы заметил, не заходя в приемную часть.
Кирилл Макарович выглядел ужасно. От лоска англомана не осталась ничего. Галстук держался кое-как, будто несколько раз срывали и вязали, рубашка измята, волосы всклокочены. Даже трубка криво торчала из кармашка. Сам он казался помятым и замученным. Что подтверждали щетина и явные следы бессонницы под глазами.
Пушкин сел напротив него.
– Что случилось, господин Алабьев?
Кирилл Макарович поднял покрасневшие, выплаканные глаза.
– Лера… Ее нет… Так и не пришла домой… Не ночевала дома… Я с ума схожу…
– Искали?
– Объехал всех ее подруг, всех наших родственников – никто не видел.
– К дяде заглядывали?
Кажется, Кирилл Макарович не понял:
– Какому дяде?
– Брату вашего отца… Михаилу Ивановичу.
– Ах, это… И в голову не брал… Зачем? Батюшка с ним в ссоре лет пять. Лера его на дух не переносит…
– Где же она?
– Даже боюсь представить, что могло случиться… Умоляю, господин Пушкин, найдите ее… Она говорила, что через ее знакомую, баронессу фон Шталь, предлагали помощь… Сейчас эта помощь до крайности нужна… А уж мы за ценой не постоим… Не поскупимся…
Деловой человек в любой ситуации думает о деньгах. И мерит все деньгами. Даже то, что не меряется никогда. Пушкин простил попытку купить его. Надо было дать поблажку: от усталости и печали Кирилл Макарович не до конца понимал, что и кому говорит.
– Когда вы видели Валерию Макаровну последний раз?
– Вчера утром, за завтраком…
– Тогда испачкали воротник…
Управляющий замялся.
– У Леры с Лидией Павловной вышла стычка, я бросился между ними и получил варенье… Теперь это кажется такой глупостью…
– Какие у нее были планы?
– Не имею понятия… Вечером обычный праздник для наших… Но Лера не пришла…
– Она часто брала вашу одежду?
Кирилл Макарович выразил на лице все изумление, на какое был способен.
– Вы шутите? Зачем Лере моя одежда? Ходит в одном черном, до сих пор в трауре по матери…
– Глубоко переживает трагедию в Ницце?
– Очень… До сих пор живет ею.
– Постоянно ссорится с вашей мачехой?
– Они не замечают друга друга… Как стеклянные… Мне очень тяжело… Я люблю сестру, мы очень близки… Лера не хочет слышать никаких резонов…
Пушкин помолчал, будто осмысливал нечто важное.
– В вашем доме только Матвей увлекается бабочками?
– Это увлечение батюшки, – сразу ответил Кирилл Макарович. – Брат ему помогает.
– Валерия Макаровна тоже им увлечена?
– Нет, она равнодушна. Предпочитает настольные игры, «Гусика» и прочее… А вот Лидия Павловна увлеклась. Помню, в Ницце ходила с батюшкой по полям, ловила дамским сачком…
– А вы?
– Бабочки? – переспросил Кирилл Макарович. – Они милые, но собирать их не доставляет мне удовольствия… Так вы поможете с Лерой? Я могу надеяться?
Нельзя было обманывать и нельзя сказать правду. В таких ситуациях Пушкин предпочитал находить третий путь.
– Господина Алабьева вчера видели в Москве, – сказал он.
Как ни был печален Кирилл Макарович, но тут усмехнулся. Печально усмехнулся.
– Это ошибка… У отца слишком важные дела в Ярославле. Прислал телеграмму, что будет во вторник.
– Телеграмма при вас?
– Зачем? Где-то дома лежит, если не выбросили.
– Макар Иванович решил продать страховое общество французам?
Если бы Актаев подкрался и взорвал под стулом у Алабьева хлопушку, даже тогда не случилось бы такого: Кирилл Макарович вскочил, отчаянно замахал руками, будто налетел рой пчел, плюхнулся на стул и схватился за сердце.
– Это ложь! – крикнул он. – Не верьте! Батюшка никому не продаст «Стабильность». И думать не смейте! Все ложь! Конкуренты слухи распускают! Мы крепки, как никогда!
Москва такой город, в котором все становится известно: что в Сущевском участке шепнули – тут же в Серпуховском услыхали. Ничего нельзя утаить. Управляющий так старался разогнать подозрения, которые могут просочиться даже из сыска, что перегнул палку. Чем больше отрицал, тем яснее становилось: продадут «Стабильность», никаких сомнений. Надо будет обрадовать Эфенбаха. Сейчас Пушкину было не до прибылей раздражайшего начальника.
– Баронесса фон Шталь больше не покушалась на вашу мачеху?
После взрыва чувств Кирилл Макарович тяжело дышал.
– Вы про тот дикий случай с кофе? Я говорил Лидии Павловне, что это глупость… Баронесса милейшая и воспитанная дама. Наверняка ошиблась, приняла ее за кого-то из своих недоброжелателей…
– Может быть, Валерия Макаровна у баронессы?
– Вероятно! Только я не знаю, где баронесса живет… Такая скрытная.
– Постараюсь проверить, – сказал Пушкин, вставая и тем самым показывая, что встреча окончена. – Отправляйтесь домой, ждите меня. Приеду с любыми известиями. Даже очень поздно. Надеюсь, праздничный вечер уже отменили…
Прощаясь, Кирилл Макарович умолял найти и спасти его сестру. Чего бы это ему ни стоило. Когда Алабьев наконец покинул приемную часть, Пушкин спросил, кто может ему помочь. Готовы были оба. Чтобы не обидеть ни одного, Пушкин попросил Василия Яковлевича выяснить адрес, по которому проживает Михаил Иванович Алабьев, а юного чиновника сыска – съездить по этому адресу и привезти Алабьева в сыск. Даже если тот будет решительно возражать. В случае чего – вызвать на помощь ближайшего городового и доставить силой. Дело слишком серьезно.
Как ни просил Лелюхин объяснить, что случилось, Пушкин не поддался. Даже старшему другу иногда надо оставаться в неведении. Слишком опасным может оказаться знание.
Тетушка знала, что от Пушкина можно ожидать чего угодно. Сдержанность и спокойствие обманчивы. Любимый племянник может показать себя с неожиданной стороны. Недаром сама учила его математике и решению ребусов. Когда в прихожей Агаты Кристафоровны оказался инспектор французской полиции, лучшей в мире, по ее мнению, она не удивилась. Подала руку и выслушала поток комплиментов в свой адрес. Каких от любимого племянника не дождешься.
– Чудесно, что вы зашли! – сказала она, быстро вспоминая французский. – Моя повариха Дарья только что напекла блинов. У нас Масленица, надо есть блины.
Сегодня месье Жано слышал это уже в третий раз. И в третий раз готов был есть. Его организм, воспитанный на другой кухне, вдруг заявил, что обожает блины, мало того: жить без них не может. И уже тонко различает. Так, блины в «Славянском базаре» были изумительны. В полицейском участке – грубоваты, но хороши. Осталось узнать, как готовит домашняя кухарка. О чем с большим энтузиазмом сообщил инспектор полиции. Все равно он толком не знал, зачем оказался в доме тетушки. Пушкин отвечал на этот вопрос немного уклончиво.
Все прошли в гостиную.
– Прошу простить, месье Жано, мне надо обсудить с тетушкой частный вопрос, – сказал Пушкин. – Я буду говорить с ней по-русски…
– О, никаких проблем! – Инспектор был сама любезность: хорошо, что его знание языка осталось в тайне. Всегда может пригодиться. – С вашего разрешения осмотрю рисунки.
И он отошел к столику с портретами Агаты.
– Где наша знакомая? – спросил Пушкин, не желая при французе называть имена.
К счастью, тетушка была достаточно сообразительна.
– Мой милый… Мне тяжело об этом говорить… – начала она. – Но я вынуждена забрать назад все добрые слова об этой женщине. Ты был прав: она лживая, гадкая, мерзкая, отвратительная дрянь. Воровка останется воровкой. Гнилое нутро, погибшая душа. Если посмеет явиться, немедленно выставлю вон. Больше не подпущу на пушечный выстрел! И тебе запрещаю иметь с ней дело.
Агата Кристафоровна редко когда отзывалась о ком-то плохо. Настолько резко и однозначно – никогда.
– Тетя, прошу, объясните, что случилось…
– Нет, не упрашивай. – При постороннем тетушка пыталась улыбаться. – Тебе лучше не знать.
– Я служу в сыскной полиции, а не в институте благородных девиц. Прошу от вас правду.
– Правду? Ну хорошо же, ты сам напросился. – И тетушка подробно выложила все, что видела в гостинице.
Пушкин выслушал с удивительным спокойствием.
– Вы постучались в номер Алабьева и вам открыли?
Тетушка обмахивалась платочком – история бросила ее в жар.
– Ты прав, мой милый…
– Открыл Алабьев?
– Нет, какой-то незнакомый человек.
– Можете описать?
– Плохо разглядела, был еле виден в дверную щель. Скажу только: не выше меня ростом…
– Наша знакомая вышла под руку с Макаром Ивановичем?
Тетушка фыркнула:
– Вышла – это мягко сказано. Она была пьяна как сапожник, в стельку, еле ноги переставляла, повисла на нем, как тряпка, чудовищное зрелище… Никогда не испытывала такой позор… Забудь эту дрянь. Пусть живет, как хочет…
– В какой ресторан они поехали?
– Слышала, что в «Яр»…
– Она была пьяна до безобразного состояния, – сказал Пушкин и перешел на французский: – Месье Жано, наши планы немного поменялись. Оставляю вас гостем моей тетушки. Блины у нее восхитительны. Наш вечер будет иметь продолжение. Постараюсь вернуться как можно скорее…
И не дожидаясь вопросов, Пушкин покинул гостиную.
Что оставалось месье Жано? Наговорив хозяйке комплиментов, он с некоторым волнением стал ожидать блинов. Настолько ли хороши будут? Блины – дело тонкое.
…Поймав извозчика, Пушкин погнал на другой конец города, в ресторан «Яр». Официанты, которым показал рисунок из блокнота, в один голос уверяли: такой барышни с крупным господином не было. Тем более барышню в сильном подпитии в зал бы не пустили. Когда Пушкин назвал фамилию Алабьева, ответ получил однозна