арнее. (1Автоматическая винтовка FN-2000)
Полевой ветер умело скрывал остальные звуки, поглощая их и сплетая воедино, превращая в монотонное гудение и похлопывание, в котором таяли без остатка и голодные рыки крадущейся где-то по обочине твари, и отчаянное трепыхание не успевшей укрыться от внезапного урагана летучей мыши, и натужное скрипение все никак не желающих отделиться от корня деревьев, и чей-то крик о помощи…
Все съедал ветер. Все вдыхал ветер.
Шлема Стахов не брал с собой практически никогда. Даже когда это было необходимо. Не брал, и все тут. В чем-то они с Андреем относительно шлема думали одинаково. Во всяком случае, оба они его ненавидели. Только если Андрей не мог смириться с его неудобностью, для Стахова причина там была всего одна — через шлем нельзя было курить. А курить ему хотелось всегда. Особенно в такие вот минуты. Особенно сейчас.
Широко расставив ноги, Стахов молча наблюдал за струящимися по дороге в неизведанном направлении волнами пыли, словно бегущими друг с дружкой наперегонки, и боролся с желанием закурить вновь. Ведь только что отправил обжигающий пальцы окурок вслед за волнами пыли, а потребность вдыхать в легкие дым, казалось, только возросла. И, не найдя в себе сил сопротивляться, он вставил в зубы самокрутку. Втянув шею, закрылся воротником костюма и поджег от него же спичку. Закурил, и ветер в тот же миг украл выдохнутый им дым. Затем снял автомат с предохранителя, подошел к Бороде.
— Тихо пока?
— Пока тихо, — эхом ответил ему тот, украдкой взглянув на тлеющую быстрее обычного самокрутку в его зубах.
— Сколько времени еще понадобится, Змей? — наклонившись к ставшему единой с моторным отсеком деталью механику, рискнул спросить Илья Никитич.
— Да заканчиваю уже, — на удивление без раздражительности в голосе ответил тот, поправив фонарик. — Как там на пулемете? Справляется?
— Справляюсь, — ответил темный контур на башне, и прикрепленный к башенному пулемету прожектор тут же вспыхнул, хоть и желтым, но достаточно ярким, противотуманным светом. Выхваченные из темноты две понурые, грубые фигуры с опущенными головами, недовольно прижмурились.
— Эй, поаккуратнее там. — Борода поднял руку, чтобы закрыться от неожиданного света и Юля тут же отвела пулемет в сторону.
— Справится, — заверил Стахов Змея. Затем кивнул Юле: — Ты только смотри там в оба.
— Т-с-с, — приложил палец к губам Борода, и направил свой автомат на обочину. Быстро оглянулся на Юлю, указал рукой в ту сторону, перехватил оружие поудобнее, крепче прижал приклад к плечу. Желтый луч прожектора скользнул в ту сторону, на миг задержался на вросших в дерево обломках спортивного мотоцикла, затем пошарил рядом — ничего.
— Ты это слышал? — не оборачиваясь, обратился Борода к Стахову.
— Что именно?
Илья Никитич напряг слух, но кроме шума ветра, потрескивания сухих стволов деревьев, позвякивания инструментов в руках Змея и протяжного гула, которым отвечал ветру торчащий вверх ствол пушки, он не услышал ничего подозрительного.
— Что именно? — повторил он свой вопрос, но Борода вдруг вскинул руку, как хорошо выучивший домашнее задание прилежный ученик, и резко обернулся в противоположную сторону, посветил Стахову за спину. Из ста самых неприятных моментов, которые приходится переживать сталкерам, этот по праву входит в первую десятку. Или даже пятерку. Когда светят за спину и при этом у того, кто светит, глаза начинают округляться, а ствол в руках дрожать, испытать можно самую контрастную палитру ощущений, начиная от иглоукалывания миллионом игл и заканчивая охватывающим все тело пожаром.
Стахов оглянулся так быстро, как только мог. Осмотрел костяки врезавшихся лоб в лоб когдашних извечных конкурентов, а теперь смирно почивающих «Ланоса» и «Калину», облегченно выдохнул.
— Что ты увидел? — спросил он у Бороды.
— Я… не знаю, оно движется слишком быстро, — ответил тот и снова перевел свой свет на обочину. Затем снова на слившихся в вечном поцелуе легковушек.
Тьфу ты, может померещилось? — надеясь на это всем сердцем, подумал он. — А?
Прожектор на башне незамедлительно повернулся вслед за узкой, тонкой стрелкой света, которая словно лазерный указатель показывала ему направление для атаки. Но, как и прежде, в груде бесполезного железа, угрозы обнаружено не было. Все мертво, как в немецком бункере времен второй мировой.
Даже возбужденному, получившему добротный впрыск адреналина, воображению не удавалось разглядеть признаки жизни ни в трепыханиях оборванных, обгорелых внутренностях сидений, ни в обвисшей обшивке потолка, ни в брызнувших бисером осколках усеявшего асфальт триплекса. Жизненных форм не обнаружено. Все, что попадало под свет прожектора оказывалось палым и неживым — но отчего же тогда так яростно затрепыхалось в груди сердце, а во рту стало сухо и появился этот отвратный стальной привкус? Все верно, это называется предчувствием. Оно бывает разным, но по большей части своей плохим. И уж совсем худо, если оно было таким же мерзопакостным, как сейчас у всех троих.
Если бы взглянуть на ту часть дороги где замерла с открытым моторным отсеком «Бессонница» с высоты птичьего полета, можно было бы подумать, что там вращают своими отражателями три обезумевших береговых маяка: два с тонким лучом и один с широким. Только вращали они ими не по кругу, как положено, а кто куда — беспорядочными рывками то в одну, то в другую сторону, то задерживаясь в какой-то точке, то наоборот — безостановочно мельтеша, будто именно в этом заключался их смысл. Длилось это светопреставление ровным счетом одну минуту. Затем лучи остановились. Нет, не перекрестившись на какой-то одной точке, а по-прежнему устремившись в разные стороны света, как те тоннели из Укрытия — северный, юго-западный, восточный… Но… Что это? Почему так дрожит замерший на одном месте широкий луч? Почему так гулко, что стало слышимо аж в вышине, забилось сердце у пулеметчика? Что он увидел там, вдали, в пыльном вихре? Что разглядел на тле незримой грани, где свет окончательно и бесповоротно проглатывался тьмой, теряя всю свою жизненную силу?
— Там, — указала Юлия в направлении, куда выстреливал луч ее прожектора. — Оно там.
Позабыв о прикрытии Змеевой задницы, Борода сделал пару шагов к середине дороги, встал на разделительную полосу и всмотрелся в то место, куда указывала лучом Юлия. Мелькнувшее в вязкой тьме какое-то огромное двуногое существо напомнило ему то, что они видели минут двадцать назад возле автозаправки, только теперь оно передвигалось уже не на четырех, не как зверь, а на двоих…
Клокочущий рык прозвучал у него за спиной. Сыпкий, неспешный, голодный как у выпущенного из клетки по чьей-то нелепой неосторожности бенгальского тигра.
Что-то выкрикнул Стахов. Достаточно громко, чтобы не расслышать, но все же почти неслышимо. Ветер украл его слова. Или его поглотил отчаянный крик девушки?
Жгучая боль пронзила его спину и плечо. Борода коротко вскрикнул и упал ничком, оказавшись прижатым к земле чьей-то мощной, когтистой лапой.
Загромыхал над головой пулемет. Пули с характерным причмокиванием входили в живое тело, но, казалось, что они просто бесцельно отправляются во тьму. Ибо если они и наносили существу хоть какой-то урон, то он явно был недостаточным для того, чтобы ему рухнуть замертво или хотя бы броситься наутек, зализывая на ходу раны.
Тем не менее, хватка, с которой оно удерживало прижатого к земле Бороду, ослабла. Рустам тут же высвободился из нее, поднялся на ноги и как-то по-звериному ощерившись, оглянулся. Он не почувствовал никакой боли. Только неприятное жжение в плече, так, словно его укусила псевдопчела. Он все еще не понимал, что произошло. Он снова и снова отдавал своей руке приказ направить оружие на возвышающееся прямо перед ним продырявленное десятками пулеметных посланцев бордово-коричневое, поросшее короткой серебристой шерстью громадное тело существа, но все было тщетно. Нет, его автомат исправно стрелял. Палец все еще сдавливал курок, на лету рассеивая пули по ночному небу. Но при этом они уже были далеко от самого Бороды — его рука, по самое плечо, более не принадлежала ему.
Стахов отпрыгнул назад, самокрутка выпала изо рта.
— Оборотни… — тихо повторил он то же самое слово, которое выкрикнул командиру «Бессонницы», прежде, чем одна из этих огромных, в раза три крупнее человека, тварей оказалась у него за спиной.
Рожок в его «калаше» был увеличен укрытскими мастерами в емкости до сорока пяти патронов, но сейчас ему казалось, что все было наоборот — его не увеличивали, а напротив, урезали не менее чем на четверть. Ибо слишком короткой оказалась его роль в первом акте этой смертельной пьесы. Слишком быстро он истощился. Слишком мало нанес он урона существу, которое одним смыканием челюстей отхватило Бороде руку.
Между тем широкий луч прожектора метнулся в другую сторону. Теперь за спину самому Илье Никитичу, и у того вновь все похолодело внутри. Рожок был сменен с такой скоростью, которой позавидовали бы и самые опытные военные инструктора. Загрохотал пулемет, посыпались на асфальт пустые гильзы, из темноты раздался чей-то яростный рев. Полностью доверившись интуиции, Стахов в последнее мгновенье, прежде чем длинная когтистая лапа просвистела у него над головой, бросился на землю, перевернулся навзничь и ударил огнем по двуногому существу.
— В машину! — закричал Змей, закрывая моторный отсек и хватая ящик с инструментами. — Никитич, в машину!
Илья Никитич перекувыркнулся, вскочил на ноги, выстрелил еще раз, целясь в клыкастую, смахивающую на помесь волчьей морды и озлобленного человеческого лица, физиономию, и посветил на то место, где только что стоял лишенный руки Борода. Там было пусто. Лишь неровная лужа крови, и плавающий в ней клок СЗК. Не было нигде и трупа первого оборотня, в которого только Юля всадила, по меньшей мере, пол-ленты. Даже крови его не было видно.
Она что-то кричала, но ее голос потопал в пулеметном грохотании. Она стреляла в совсем противоположную сторону — на обочину, туда, где обрели свой вечный покой обломки врезавшегося в дерево мотоцикла.