– Прекрасно, прекрасно. Талант, значит, не расплескала, умница. Всегда знал, что из тебя получится отличный редактор. – Ох, не то вы знали, Роман Львович. – Антонина, а кстати, ты сильно загружена? Подработку, случайно, не берешь?
– Беру! – не задумываясь, ответила я и хлопнула ладонью по стене. Все-таки сегодня мой день, определенно. Оклахома, я люблю тебя.
И тогда Роман Львович произнес очень простые слова, которые вроде бы не должны были разрушить ничью жизнь:
– Тогда слушай. Мне тебя прямо литературный бог послал. Мы сейчас осваиваем рынок нон-фикшн. Так надо. И один автор пишет книгу о том, как открыть свой бизнес. Журналист с телевидения. Пишет неплохо, но, увы, как телевизионщик. У него получается большой сюжет, а не книга. А редакторов у меня мало, и все заняты. Ты могла бы взяться, направить его, добавить тексту литературности? За гонорар, конечно. Я тебе доверяю, а человеку с улицы нет. Автора зовут Антон Поляков, возможно, ты слышала это имя, он довольно известный журналист, работал на…
Антон Поляков. Антон. Сердце мое дернулось, забилось, как старый будильник, и встало намертво.
Чертова Оклахома.
9. Святой Антоний
Когда-то мне было семнадцать лет. Я окончила школу, сходила на выпускной и поехала поступать на факультет журналистики МГУ. Мама считала, что лучше штурмовать филологический – там-то настоящее образование. Но мне нравилось здание журфака на Моховой. Оно казалось центром жизни, островом радости и свободы, хорошо удаленным от Белогорска. Вот настоящий Московский университет – чувствовала я, и не нужны мне ваши золотые Воробьевы горы. В общем, я вырезала семь своих статей из газетки «Вечерний Белогорск», с которой сотрудничала в школе, получила от редактора, маминого приятеля дяди Вахтанга, характеристику («Антонина пишет легко, образно, по-взрослому…»), взяла аттестат с пятерками и отправилась подавать документы.
И там сразу влюбилась. Прямо перед дверью приемной комиссии.
Раньше со мной такого не случалось. В школе у меня, конечно, были мальчики – один из них, кстати, остался в Белогорске, звали Денис Давыдов, как поэта и героя Отечественной войны 1812 года. Я и в подъезде целовалась, и в подушку плакала, и стихи писала о том, что никто меня не понимает, а «снег на фоне фонарей – это титры любви твоей и моей». Все как положено, прививки по возрасту. Но в любовь с первого взгляда я не верила – да и какая любовь с первого взгляда, если знаешь всех с первого класса!
А на журфаке меня для начала ударили столом. Энергичному и сильному старшекурснику надоела толпа абитуриентов у двери приемной комиссии. Он вытащил из кабинета тяжелый стол, перевернул его столешницей вперед, набычился и двинул на нас с криком «Отошли отсюдова на десять метров!». Я было начала думать о том, как на журфак мог поступить человек, говорящий «отсюдова», но мысль не закончила, потому что получила столешницей по ногам. Чуть не упала, инстинктивно отпрянула в сторону, к стене. А там уже стоял молодой человек. Перекладывал в своей папке документы, шевелил губами, серьезный такой, сосредоточенный, ни на толпу, ни на общее возмущение, ни лично на меня никакого внимания не обращал. Ну я и влюбилась.
Он, конечно, был красивый. Высокий, смуглый, темноглазый, с ресницами, от которых на лице лежали тени. И в очень белой рубашке с закатанными до предплечья рукавами.
В кино есть такой прием: на экране много людей, но камера «ведет» одного героя, и зрители только его и видят. Я с той секунды у стены не видела никого, кроме парня в рубашке. Чуть не забыла, что пришла поступать.
Он тоже был абитуриентом, документы сдавал прямо передо мной. Так я и узнала, что его зовут Антон Поляков – увидела папку с именем на столе усталой девушки из приемной комиссии. Заговорить с ним я не могла физически. Только постоянно оглядывалась по сторонам, искала его, находила и падала, падала, падала куда-то вниз.
Пошли экзамены. Сначала творческий конкурс – сочинение на относительно вольную тему и собеседование с комиссией, потом основные – новое сочинение, по школьной литературной программе, и английский. Я ездила, сдавала, писала про Татьяну и Онегина, ходила узнавать результаты, даже волновалась. Но в голове все время звучало: Антон, Антон, Антон, как будто все белогорские электрички разом научились выстукивать это имя тяжелыми своими колесами. Антон тоже сдавал экзамены. На сочинении он сидел передо мной, я умудрилась заглянуть в его работу и увидела, что у него еще и почерк красивый, понятный. Из сплошных достоинств состоял человек.
Он поступил, а я нет. Недобрала один балл. Стояла у двери факультета, смотрела в вывешенные списки и не верила. Как же так, почему у меня тройка с четверкой за Татьяну с Онегиным, если я как раз переживала то же, что героиня, – «ты чуть вошел, я вмиг узнала, вся обомлела, запылала и в мыслях молвила: вот он!».
«Тема раскрыта не полностью» – такой вердикт вынес проверяющий моему сочинению. По русскому мне поставили четыре, потому что вместо «запылала» я написала «заплыла».
Мама, в прошлом преподаватель литературы, возмущалась и уговаривала меня подать апелляцию. Но я отказалась. Расстроилась, сникла, испугалась конфликта – на показе работ один грозный профессор буквально швырнул в меня моим сочинением со словами «А что вы хотите, внимательнее надо быть, это МГУ, а не ПТУ!». Школьный аттестат с пятерками тоже никого не впечатлил, не помог. На платное отделение у нас с мамой не было денег.
Когда я приехала забирать документы, у памятника Ломоносову перед зданием факультета шумела группа поступивших. Они были взволнованны, шутили, смеялись, обсуждали ближайшие планы – где брать направление в общежитие, какие книжки прочитать за лето, чтобы не вылететь на первом курсе. Счастливые беззаботные люди, заслужившие право на беззаботность. Среди них был Антон – в синей рубашке, а не в белой. Она ему шла еще больше. Я быстро прошла мимо них и двинулась к метро. Меня догнал раскат смеха – кто-то, наверняка Антон, удачно пошутил, но мне показалось, что они смеются надо мной.
Я поступила в педагогический институт на филфак. Становиться учителем я не собиралась, хотела пересидеть там год и получше подготовиться к МГУ. Институт про себя звала чистилищем. Экзамены сдала легко, получила комнату в общежитии на ВДНХ, подружилась с соседками, близнецами из Таганрога. Училась без особенного напряжения – в чистилище оказались отличные преподаватели литературы, а с однокурсницами, влюбленными в книги девочками, было интересно разговаривать, гулять по Хамовникам, где находился корпус филфака, и сочинять хором стихи – то гекзаметром, то с древнерусскими оборотами. По выходным я ездила в Белогорск, там встречалась с Денисом Давыдовым. Он тоже учился в Москве, в каком-то странном платном институте, которых тогда много развелось, и среди недели был всегда занят. Скоро я узнала, чем именно – моя лучшая белогорская подруга Юлька рассказала. Забежала в гости одолжить плеер. Плохо скрывая волнение и, что меня поразило, радость, сообщила:
– Антонина, я твой близкий человек и должна говорить правду. Денис тебе изменяет с другой. Он привозил ее сюда и шел с ней за руку. Я ее видела. Очень стильная девочка, они хорошо смотрятся…
И Юлька оглядела меня с любопытством. Я поняла: девочка я не стильная и нет у меня уже ни бойфренда, ни лучшей подруги Юльки.
Коварный Денис Давыдов был разжалован из героев и отправлен в отставку по телефону, я немного поплакала для порядка, вернулась в чистилище и стала мечтать об Антоне, мальчике в рубашке. Я и так-то его не забывала, при живом Денисе Давыдове. Но свои чувства держала про запас, в законсервированном виде, как помидоры, на которых надо продержаться зиму. Была спокойно уверена, что это любовь, но не спешила вытаскивать ее на свет божий: пусть полежит, окрепнет, вот поступлю на журфак – и тогда…
Что будет тогда, я слабо представляла. Понимала, что у Антона миллион красивых умных (и поступивших!) однокурсниц, но почему-то не считала это проблемой.
Следующим летом я снова приехала на Моховую с документами. И на этот раз все получилось: поступила. Писала не про Татьяну с Онегиным, а про Наташу с Пьером. Может, в этом секрет. Или в педагогическом институте я набралась литературного опыта и уверенности и поняла, какие сочинения нравятся московским преподавателям. Уходить из чистилища было жалко. Я вообще не очень люблю перемены, да и люди там были хорошие, а здание факультета – красивое, с колоннами и амфитеатром. Соседки-близняшки плакали, когда я забирала вещи, и сделали мне на прощание торт из вафельных коржей с двумя видами сгущенки. Но Антон, то есть журфак, был мечтой, и я к ней устремилась.
В сентябре я заселилась в общежитие МГУ на улице Шверника – легендарный ДАС, Дом аспиранта и неведомого стажера, в комнату на седьмом этаже второго корпуса. Познакомилась с новыми соседками – Майей Шишкиной и Ольгой Барац, впоследствии Лисицкой. С ними у нас тоже случилась любовь с первого взгляда – вторая подряд и к тому же взаимная. Майка была трогательная и юная, поступила на журфак в шестнадцать лет, в ужасе разглядывала исписанные дасовские стены и инфернально длинные коридоры, поначалу часто плакала и хотела к маме – тетя Света еще жила на Севере. Барац-Лисицкая, дама с историей, приехала из Питера, где бросила юридический факультет аж после четвертого курса. «Передумала», – коротко объяснила она в наш первый общий вечер за распитием чая с рижским бальзамом. Бальзам ей подарил настоящий взрослый (и даже женатый!) мужчина Лисицкий. Он примчался за ней из Питера, бросив все, включая жену, – нас с Майкой это очень впечатлило. Ольга принимала его ухаживания, но держалась холодно, а значит, с достоинством: говорила, что в Питере он разводиться не собирался и теперь должен заслужить ее доверие.
В первом корпусе ДАСа был магазин, где продавали то, что могли купить студенты. Яйца и сосиски поштучно, например, и алкогольные коктейли «Хуч» из-под прилавка. Однажды днем я пошла в магазин за молоком (и «Хучем»), а на обратном пути в обложенном кафелем и пропахшем хлоркой коридоре между корпусами увидела Антона. Узнала по фигуре и рубашке – на этот раз серой. Замедлила шаг, сорок раз умерла, потом воскресла и проследила за ним.