Вернулась к себе, поставила молоко и коктейль на стол, взяла первый попавшийся учебник и, невозмутимая и сосредоточенная, пошла в комнату Антона. Постучала, услышала шаги. Они точно совпадали с ударами моего сердца.
Антон открыл дверь, уже не в рубашке, а в домашней майке, но все равно красивый.
– Добрый день, – вопросительно улыбнулся он.
Я вас люблю, чего же боле, что я могу еще сказать?
– Здравствуйте! – сказала я. – У вас нет учебника Прохорова «Введение в теорию журналистики»?
– Э… кажется, нет.
– Отлично! А у меня есть!
И я помахала книгой. Надеюсь, кокетливо. Антон улыбнулся, отошел от двери, пропуская меня в комнату.
К вечеру я уже была его девушкой.
Когда у человека сбывается большая и яркая мечта, он в ней часто разочаровывается. Понимает, что не такой уж она была большой. Так, на троечку. Летишь к сверкающему золотому дворцу, как муха на телевизор, а вблизи дворец оказывается в лучшем случае позолоченным. Видны все трещины, все сколы. Там ржавчина, тут паутина, и на окнах грязь, и цветы в горшках искусственные, и хочется прорыдаться и найти себе новый дворец и новую мечту.
Так вот, ничего подобного я не испытывала. Ну вообще! Была страшно благодарна судьбе и оглушительно счастлива. Каждый день просыпалась и думала: надо же, как все получилось. У меня есть Антон. Настоящий, живой, даже лучше, чем в мечтах. За прошлый год в университете у него не появилась девушка, хотя определенно должна была, – и это тоже чудо. Он выбрал меня. Вернее, согласился с моим выбором, когда я, вооруженная учебником Прохорова, пришла знакомиться. Эта книжка теперь лежала у меня в тумбочке в верхнем ящике и имела статус, приближенный к Библии.
Майка однажды попросила:
– Одолжи мне учебник по прохерне! – Фантасмагорический курс «Введение в теорию журналистики», изобретенный профессором Прохоровым, студенты поголовно и, увы, заслуженно называли прохерней.
– Ох. Ну ладно, бери, – сказала я, поколебавшись, загробным тоном. Я не хотела жадничать, в общежитии даже последнюю сосиску делили на всех, но боялась, что Майка потеряет мою священную книгу так же, как теряет все, что попадает ей в руки, – от ключей до бабушек. (Однажды она действительно забыла свою бабушку на вокзале! Встретила с поезда, забрала у старушки чемодан, отвела ее в туалет, а сама преспокойно уехала с чемоданом в маршрутке. «Просто наша маршрутка редко ходит», – оправдывалась Майка. «А бабушка зато медленно!» – бушевал Майкин папа. Ох, тогда все, все были живы и зачем-то ссорились…)
В общем, учебник Прохорова не потеряла даже Майка – только немного залила его кофе. А Антон на нашу первую годовщину подарил мне новое издание с надписью: «Книга, которая не рассказала мне, что такое журналистика, но показала, что такое любовь». Он был романтичным, мой Антон.
Ночевали мы то у него в комнате, то у меня. В зависимости от того, где было меньше соседей. Мои девчонки иногда уезжали – Майка к бабушке, неохотно простившей ей историю с вокзалом и чемоданом, Барац-Лисицкая – на работу в рекламное агентство и к хитрому Лисицкому, снимавшему квартиру прямо около ее офиса. Антон жил со своим одногруппником, панком Митей, который часто не приходил домой вовсе, а когда приходил, ничего не слышал – или нам так хотелось думать. Спать вдвоем на маленькой кровати казалось нормальным и привычным. А летом, после сессии, все соседи разъехались по родителям, и мы жили одни, как настоящая семья. Сдвинули две кровати, поставили их спинками к стене. Получился один большой king size. И два счастливейших месяца.
Антон ездил домой редко. Его мама и две младшие сестры жили в городе Воткинске, в Удмуртии. Отец умер – как я поняла, от воткинской водки, денег не хватало, просить у мамы на билет Антон не мог, и устроиться на хорошую работу пока тоже.
Он мечтал о телевидении. Это была его идея фикс. Ему хотелось работать в кадре, чтобы мама однажды увидела его на экране и услышала, как он говорит в микрофон: «Антон Поляков, специально для программы “Такие-то новости”». Эту тайну я узнала от него в одну из тех минут, когда ближе становиться уже некуда и вы делитесь самым сокровенным, самым стыдным. Я в ответ сказала Антону, что хочу за него замуж.
Все казалось логичным – мы любим друг друга, давно встречаемся (год), взрослые люди (по девятнадцать лет, я на полгода старше), имена у нас трогательно совпадают, а живем почему-то не вместе и вынуждены скрывать от соседей свои чувства за покрывалами, перегораживающими комнаты.
Но Антон жениться не собирался, о чем мне честно и сообщил.
– Я хочу купить квартиру, встать на ноги, помочь маме и сестрам, и только тогда заводить свою семью, – сказал он незнакомым безапелляционным тоном. – Это случится не раньше двадцати девяти лет. Если мы тогда еще будем вместе, я с удовольствием на тебе женюсь. А пока мне нужно найти работу.
Из всей его тирады я тогда услышала только одно – «если мы будем вместе» с упором на «если». Это был удар по моему выстраданному и, как мне казалось, выстроенному счастью. Я помолчала, оглушенная, а потом устроила Антону скандал на всю ночь. Кричала, что в двадцать девять лет я уже буду старухой, что он меня гадко использует, что ему со мной, дурочкой из общежития, удобно проводить время, готовясь к блестящему будущему, и он явно не собирается меня туда с собой брать. Чем больше я орала, тем холоднее и отстраненнее он становился, просто каменел с каждым моим словом. На обвинения не отвечал, успокоить не пытался.
– Я для тебя ничего не значу! – бросила я последний, как мне тогда казалось, убийственный аргумент и, закрыв лицо руками, но подглядывая сквозь пальцы, стала раскачиваться из стороны в сторону. Я очень хотела, чтобы он обнял меня, назвал одним из сотни нежных прозвищ, которые были у нас в ходу всего десять минут назад, и возразил: конечно, значишь, ты что!
– Конечно, значишь, – сказал он тихо и твердо. – Просто не всё.
В тот момент я поняла, что закрывать лицо руками без толку. Придется смотреть правде в глаза. Он приехал в Москву, чтобы поразить маму Галю (само собой, ее звали именно так) и город Воткинск. Меня в изначальном плане захвата столицы не было, я сама пришла. И теперь уже не способна уйти, потому что люблю до дрожи каждую его клеточку и завишу от этой любви, как астматик от ингалятора. Я не могла без Антона жить. А он без меня мог. И хотел купить квартиру. Имел право, в общем-то.
Мои слезы высохли. Я подвинулась к Антону, взяла его руку в свою. Он не возражал.
– Ладно, – сказала я. – Давай поищем тебе работу, а потом разберемся.
Он вздохнул с облегчением, заметно подобрел, выключил напугавший меня режим отчуждения. Назвал малышом – не слишком лично, но ласково. Заверил, что, конечно, мы наверняка будем вместе все предстоящие десять лет, а как только у него появятся деньги, он снимет платную комнату на пятом этаже ДАСа, и нам не придется прятаться от соседей. Тогда оживилась уже я. Пятый этаж – это, конечно, не замуж, но в сложившихся обстоятельствах тянет на приз. И мы стали вместе мечтать о том, чтобы Антон нашел хорошую работу.
А пока взялись за плохую, обещая друг другу, что это временно. Предложений, на первый взгляд, было много – студенты журфака, даже дневного отделения, всегда работали, и руководство факультета это молчаливо, а иногда и вслух, одобряло. Считалось, что университет должен дать нам фундаментальные знания, а не научить журналистике, которой, в принципе, научить нельзя. Идите, пробуйте, пробивайтесь. Вот вам спецкурсы главных редакторов и полезные знакомства, вот доска объявлений о стажировках и отдел практики. Сможете зацепиться – молодцы. Только на лекции не забывайте заходить и экзамены иногда сдавать.
Но зацепиться было, честно говоря, особенно не за что. Во всех приличных местах (читай – настоящих редакциях), куда мы отправляли фантазийные, полные несуществующего опыта резюме, нам отказывали. Летние стажировки на телевидении проходили весело (нас отправляли снимать сюжеты о том, как в Подмосковье революционным способом моют коров), но заканчивались ничем – спасибо, детишки, сочините себе сами отчет о практике и бегом учиться. На радио часто искали ведущих. Мы несколько раз записывали демокассеты со своими голосами, но по телефону нам вежливо и неизменно отвечали: к сожалению, ваш голос не подошел. Чем мы с Антоном только не занимались следующий год. Засовывали листовки под дворники машин. Обзванивали конторы, изготавливающие пластиковые окна, для интерьерного каталога. Искали экспертов по лечению акне для затрапезного журнала о косметике. Редактировали брачные объявления для желтой газеты. Продавали водку на фестивале рекламы. Встречали в аэропорту гостей международной конференции (я потеряла одного йеменца и металась по Шереметьево, а за мной бегал активный израильтянин Женя и кричал, что с йеменцем в одной машине ни за что не поедет).
Жили мы между тем хорошо и весело. Часто ходили в театр по входным билетам, реже – в кино и кафе, с каждого заработка покупали друг другу маленькие подарки. Бравировали неудачами и соревновались, кто из нас ниже пал. Я считала пиком своей карьеры работу секретаршей у вьетнамского бизнесмена, продававшего противотуманные фары. Офис у него был в зеленом сарайчике на диком севере Москвы, и однажды по дороге туда я заблудилась в зарослях борщевика. Антон тем летом работал няней у рыжей лохматой морской свиньи по имени Чак Норрис. Знакомые знакомых уехали на два месяца к морю, и Чака надо было кормить и содержать в чистоте. Ключ от их квартиры в Лефортово, что примечательно, нужно было каждый раз брать у соседки, согнутой пополам старухи, а потом ей же сдавать. Так знакомые знакомых хотели обезопасить свое жилище – чтобы никакие студенты у них не ночевали и не показывали свину плохой пример. Почему они не попросили соседку кормить Чака или не отдали его Антону в общежитие, не знаю. Возможно, свинья была против.
В конце августа вьетнамец меня неожиданно уволил. Пряча глаза, объяснил, что его жене не нравятся мои короткие юбки, а она как раз беременна. Жену я видела всего раз, юбками ничего лишнего сказать не хотела, но в тайне обрадовалась – прогулки по борщевику меня порядком утомили. Я получила деньги и поехала в общежитие. Ночевать мы должны были у Антона в комнате – последний раз перед возвращением его соседа. По дороге я купила в одной палатке курицу гриль, а в другой – два глянцевых розовых помидора. Хотела отпраздновать мое увольнение, зарплату и окончание лета. Пришла, накрыла стол и села ждать Антона.