– Да нет, я просто думал, что ты жаворонок, – улыбнулся он, будто извиняясь. – Выбирай, конечно, кофе.
И положил передо мной меню, полное волнующих слов: лунго, харио, аэропресс.
Он меня помнит, но совсем не знает – поняла я. Для Антона я как это меню – вроде бы буквы знакомые, но что они означают, когда складываются вместе, ни черта не ясно.
Конечно, раньше я казалась ему жаворонком. Просыпалась, когда просыпался он, жила в его ритме, старалась дышать потише и с ним в унисон. Это было легко и совсем не больно – любовь действовала как анальгетик. А потом прошло семь лет, и я так же легко согласилась встретиться с ним в несусветную рань после двух часов сна. На автомате, по привычке – привычке любить Антона и зависеть от него. Он и не знал, что меня тошнит от недосыпа – откуда ему это знать, разве в 20 лет можно вообще произнести слово «тошнит» при любимом человеке!
Я поняла это все, пока читала меню и выясняла, что некоторые кладут в кофе огурец.
– Капучино, – объявила я. – Самый большой. Без огурца.
И захлопнула бы меню, если бы оно было книжечкой, а не листом шершавой бумаги, пришпиленной к деревяшке.
Когда мне принесли кофе, мы наконец стали разговаривать. Неловкость пропала, страх ушел. Но у меня было странное ощущение – что я одновременно участвую в беседе и вижу ее со стороны. Как будто я отправила на встречу с Антоном своего официального представителя, который задает вопросы, выслушивает ответы, правильно реагирует на все реплики, вовремя улыбается, кивает головой, рассказывает о себе. А в это время я, настоящая Антонина, вишу над столиком невидимым облаком и наблюдаю. И грущу.
Мой официальный представитель слушал Антона.
Живет в дальних Химках, недавно купил квартиру. К нему приехала младшая сестра, учится в Вышке, завела кролика и бойфренда, о которых нельзя рассказывать маме Гале. Бойфренд – прораб, делал у Антона ремонт. Кролик любит прыгать с дивана. Антон временно на фрилансе. Раньше работал на телевидении корреспондентом – сначала в расследовательской журналистике, потом в новостях, потом на бизнес-канале. Даже вел собственную программу об экономике. На канале сменилось руководство, старую команду уволили, передачу Антона закрыли. Он собирается вернуться в новости – знакомые обещали устроить на центральный телеканал, ждет вакансию после Нового года. А пока ездит в пресс-туры по разным странам, пишет статьи в тревел-журналы – одним из них руководит его бывший лысый начальник из программы о расследованиях – и продает им свои фотографии. Вот решил написать книгу о том, как строить бизнес, – за время работы на деловом канале разобрался в теме, познакомился с кучей предпринимателей.
Настоящая Антонина-облако понимала: он фотографирует и пишет книгу, потому что его не пускают в кадр. Тоскует по своему телевидению, хочет обратно и глушит тоску как может. Бедный мальчик. Отличная мы все-таки были пара – два зависимых человека, один от работы, другой от любви.
Кафе заполнялось все новыми модными посетителями, и многих из них Антон знал. Они подходили, здоровались с ним, некоторые обнимались и целовались. Он в ответ с готовностью улыбался – специальной улыбкой, в которой было чуть больше энтузиазма, чем хотелось бы. Я вспомнила, как раньше ненавидела эту улыбку для нужных людей. Мне тогда казалось, что он меня ею предает.
А он просто налаживал связи и делал карьеру.
Мы заказали еще кофе, и мой официальный представитель рассказал Антону о том, как я живу без него. Получалось, что неплохо живу. Работаю в журнале, воспитываю сына, люблю читать и смотреть кино.
– Надо же, твоему ребенку уже шесть лет. Скоро в школу. Как его зовут?
– Кузя, – ответил мой официальный представитель.
В этот момент Антонина-облако с тихим звоном растаяла в воздухе.
А я снова стала собой. И ясно поняла: больше я ни капельки от Антона не завишу.
Это было удивительно – мне даже хотелось себя ощупать, убедиться, что я все еще живая и настоящая. Так, говорят, бывает с людьми, когда они просыпаются после серьезной операции и понимают, что у них теперь не болит то, что долго болело.
У меня больше не болел Антон.
Именно поэтому я не сказала ему, что назвала ребенка в его честь: это казалось лишним, да и вообще неправдой. Также поэтому я не стала ввязываться в спор о телевидении и говорить, что в наше время и в нашей стране работать там просто стыдно. Моя зависимость излечилась, а его – нет. Зачем обижать человека.
Мы еще часа два завтракали. Говорили о его будущей книге – это не очень интересно.
Потом поехали ко мне и не выходили из моей квартиры до утра – это уже интереснее.
Не знаю, зачем я это сделала.
Немножко ради девочки по прозвищу Нафаня – она еще скучала по Антону, а у меня в тот день то и дело случались раздвоения личности.
Немножко ради самого Антона – он казался очень одиноким, и мне хотелось его утешить.
Немножко, как ни смешно, ради Гоши – чтобы наша с ним поездка на Кипр отменилась не просто так.
Ну и наконец, Антон был красивый мужчина, нравился мне, и борода ему шла.
Для того чтобы провести с кем-то ночь, совсем не обязательно захлебываться от любви к нему и умирать от ненависти к себе – вот главное открытие октября.
Утром Антон рано встал – нужно было ехать сначала в Химки, потом в Корею. Ходил по квартире босиком в одних джинсах, шутил, варил кофе. Высокий, стройный, смуглый. Я им любовалась.
В дверях я крепко его обняла, потерлась носом о ткань рубашки, подпрыгнула и поцеловала в ухо.
– Пока, Антон! – сказала я.
Я не могу произносить вслух имена людей, в которых влюблена. Антона я назвала Антоном впервые за одиннадцать лет нашего знакомства.
И он уехал.
Оставшись одна, я медленно побрела в комнату, где всего неделю назад мы большой компанией детей и взрослых ели Жозефинины брауни и Борину чиабатту.
С тех пор лет сто прошло. А я вон сколько успела: развестись с мужем, переспать с бывшим любовником, разрушить едва начавшиеся отношения, отредактировать текст про матрасы.
Квартира показалась мне вдруг необычайно огромной и пустой. И моя жизнь – тоже. Но меня это почему-то не пугало. Скорее озадачивало, удивляло. Мне было интересно, что дальше.
Я пришла на кухню. На столе стояла чашка, из которой Антон пил кофе. Одинокая такая.
Когда мне было девятнадцать лет, я думала, что в двадцать девять наконец-то выйду замуж за Антона и тогда начнется мое престарелое тихое счастье.
Вениамин говорил, что, когда Кузя пойдет в школу, надо будет родить второго ребенка – чтобы я ушла в декрет и у меня было время на младенца и первоклассника. Это тоже должно было произойти в этом году.
Семен Грановский разводился с женами раз в семь лет. Значит, сейчас как раз пришла очередь его жены Вики. Где-то и он ходит, свободный и вечно виноватый, ждет моего звонка. Возможно, ночует в квартире с правильно выставленными тапками – более новые квартиры он обычно оставлял женам.
Мой школьный парень Денис Давыдов в одиннадцатом классе утверждал, что к тридцати годам уедет в Америку и возьмет меня с собой. Тридцать ему исполнилось позавчера – я помню все дни рождения всех бывших. Пока он не покинул даже Белогорск. Работает там в автосервисе.
Столько вариантов у меня было – и ни один не сбылся. Хожу по квартире художника Шишкина, вытаптываю себе новую точку отсчета.
Я вышла на Белую лестницу. Села на диван, погладила его старую кожаную обивку.
Взяла телефон, написала Гоше сообщение: «Я на Белой лестнице. Давай ты снова сюда приедешь?» Ни на что не надеясь, отправила. Просто почувствовала, что надо.
Еще надо сделать на Белой лестнице ремонт, придумать, что здесь можно устроить: библиотеку детских книг, кабинет зельеварения, мини-театр, комнату ссор и примирений, зону для тех, кому нужно отоспаться. У меня не очень хорошо с пространственными решениями, но место явно волшебное, лучшее во всей квартире, обидно, что простаивает, что нет там никакой жизни, а есть только старый диван.
«А зачем?» – ответил мне Гоша. Я обрадовалась: не ожидала, что он вообще прочитает мое сообщение.
«Пока не знаю», – честно написала я. Могла бы придумать что-то более мотивирующее, но именно придумывать-то и не хотелось. Я и так сожалела о том, что наврала ему в «Бурато». О том, что не поехала на Кипр и полчаса назад проводила Антона, поцеловав в ухо, не жалела. Вот такая у меня теперь загадочная совесть.
Я вернулась с Белой лестницы в квартиру, в большой мир. Вымыла Антонову чашку и стала жить дальше.
Часть четвертая
1. Chemical Sisters
Осень пролетела как один большой желтый лист – впрочем, над листопадами преобладали снегопады. Я забыла, что когда-то в Москве было лето, а в моей жизни не было Пеленгас, пресс-релизов и фальшивых интервью.
Я купила теплый черный пуховик – во-первых, постоянно мерзла, во-вторых, у него была веселая розовая подкладка с мультяшными хрюшками. «Маме в куртку подложили свинью!» – смеялся Кузя, а я радовалась, что ребенок шутит с филологическим уклоном.
Пеленгас решила, что нашей редакции необходимы еженедельные планерки по скайпу. Назначила она их на пятницу – и пятница перестала быть моим дополнительным выходным. Планерки проходили в разное время – оно зависело от того, в каком часовом поясе находилась Пеленгас. Мы с Диной, Инной и секретарем Линочкой были обязаны оказываться на связи, а Линочка – еще и вести протокол собрания и утверждать его с начальницей. Зарплату мне теперь давали так же, как и всем, – изредка и по чуть-чуть. В ответ на напоминания о деньгах Пеленгас злилась и требовала переписывать пресс-релизы по много раз.
Я, конечно, искала другую работу. Знакомые то и дело устраивали мне собеседования, но я не устраивала потенциальных нанимателей. В интернет меня не брали из-за отсутствия опыта, а в журналы – из-за того, что опыта было слишком много. «Ой-ой, вы же главредом работали!» – покачала головой одна сотрудница отдела кадров так, будто уличила