– Всех зовут Лена, – вздохнула Лена, протягивая мне руку. – Надеюсь, вы не будете нас путать.
Интересно, она в курсе, что отличается от всего населения Земли несусветной красотой?
– Я Паша, – почти закричал лысый мужик с кудрявой бородой и подвинулся, чтобы я села рядом с ним. – Павел Серов.
– Наш с Риббентропом друг, – уточнил Гоша. – Из Воронежа. Там дальше группа «Рыжие» из Калининграда. Будут сегодня выступать в клубе.
Со всей страны люди приехали на праздник люстры. Умеет Боря-Риббентроп создавать инфоповоды и развлекать публику.
– Бородатый человек у окна – наш звукорежиссер Хан, – закончил Гоша представление.
– Звукоинженер, – поправил лохматый Хан и больше не произнес ни слова.
– А почему ж вы, девушка, такая бледная и грустная? – спросил меня Паша из Воронежа. Он-то был разговорчив. – Солнца в вашей Москве не хватает небось. Серотонина. И что-то я имени вашего не расслышал.
Я серьезно отрекомендовалась:
– Серотонина Козлюк. Очень приятно.
Паша завис, а Гоша улыбнулся, на этот раз вроде бы мне.
– Вы на такси приехали? – поддержал светскую беседу Павел. – Дорого у вас?
– На метро, дешево, – ответила я. – Не люблю таксистов. Нервные, руль держат плохо, слушают дурную музыку и не могут помолчать. Я и сама такая же, но хотя бы осознаю это и машину не вожу.
Пришел Боря, принес штопор с вензелями – по виду платиновый. Все задвигались, потянулись к бутылкам и еде. Дора Иосифовна через стол уточнила у меня, можно ли Кузе газировку. Кузя возмущенно гарантировал, что, конечно, можно. Таня попросила папу сделать ей коктейль из колы и фанты. Звукоинженер Хан молча хлопнул шампанским. Красавица Лена протянула мне бокал – у нее оказался лишний (конечно, к некоторым природа стабильно щедра!). Паша спросил, белое вино я буду или красное, а пока положил в мою тарелку гору крабового салата. Решил, значит, ухаживать. Прекрасно. Павел Серов из Воронежа. Уеду к нему, мы объединим финансы, усилия и фамилии, откроем закусочную «Серенький козлик».
– Дорогие друзья! – Боря, только было усевшийся, снова встал во весь рост. Он почти задевал люстру головой. – Нам пора выпить. У всех бокалы наполнены?
Дети нестройным дуэтом закричали, что да, у всех.
– Отлично, – продолжал Боря. – Я хотел бы произнести первый тост. На правах хозяина и автора идеи. Я очень рад, что все вы побросали свои дела и явились сюда в середине рабочей недели, некоторые даже из других городов. И вас можно понять! Мы все семья, и повод великолепный.
– Ага, – перебил его бородатый Паша. – А в следующем году и отмечать нельзя! По русской традиции.
Да, в России не принято каждый год праздновать водружение люстр. Удивительно.
– Тебе виднее, Паш, мы с Петровичем больше по нерусским традициям, но я все-таки договорю, – Боря задумался, посмотрел наверх, на люстру, собрался с мыслями. – Тост посвящается тебе, мой друг. Лучший друг. Главный в моей жизни.
Я опустила глаза в тарелку. Вот это уже неловко. Фарс какой-то – называть люстру лучшим другом в присутствии настоящих друзей.
– Мы познакомились, когда я стукнул тебя в песочнице лопаткой, а ты меня в ответ – ведром…
Это как?!
– …и с тех пор не сделали друг другу ничего плохого. Я всегда мог на тебя положиться. Не знаю никого прямее, честнее и порядочнее, чем ты. Любой из присутствующих подтвердит – ты человек без подвоха.
Человек?!
– …Сегодня тебе тридцать девять лет. Поздравляю тебя с этим и умолкаю, пока никто не зарыдал. С днем рождения, дорогой Гойко!
– Что? – ахнула я тихо, а на самом деле очень громко.
Жозефина, сидевшая рядом, опустила руку на мое колено и прошептала: «Ну прости!»
Гоша чокался с гостями, принимал поздравления. Я тоже оторопело протянула в его сторону бокал. Дзынь.
Пока все засыпали именинника добрыми словами и пожеланиями, Жозефина и Паша в стереорежиме, с двух сторон пытались мне что-то втолковать. Было трудно сосредоточиться, в голове шумело, вино я выпила залпом.
– Я весной открываю магазин саженцев. Всякое там будет, и помидоры разные, и георгины. Уже и помещение снял, а мать моя продавцом встанет, она в растениях разбирается. Дело верное, дачники точно набегут! – это Паша говорил.
– Я просто хотела, чтобы ты пришла. А ты бы не пришла, если бы знала про его день рождения. Люстру реально недавно повесили! – а это Жозефина.
Мне очень хотелось их остановить, как-то выключить обоих.
– Назовите магазин «Побеги из Шоушенка», – предложила я ему.
– Ненавижу тебя, – сказала я ей.
Они замолчали, обдумывая мои слова. Я стряхнула с одного колена руку Жозефины, с другого – руку Павла (оказывается, он ее уже там пристроил) и медленно пошла на кухню. Можно, конечно, запрыгнуть в угги и умчаться в Нехорошую квартиру переживать позор, но здесь мой ребенок. Коварная Жозефина все предусмотрела.
А вот, кстати, и она. Вошла тяжелой поступью, разъяренная, с раздувающимися ноздрями. Пихнула меня на барный табурет.
– Хватит истерить! – приказала сестра Ж., которую мне в тот момент совсем не хотелось называть сестрой. – Не за что тебе меня ненавидеть.
– Конечно, – легко согласилась я. – Просто ты не хочешь целоваться с Борей, а бывать на его вечеринках хочешь. И тебе удобнее ходить туда со мной. Ну, как в клуб с некрасивой подружкой. Поэтому ты решила выставить меня идиоткой – некрасивые подружки для этого и нужны. Я только что поклонилась люстре и вручила имениннику восемь светодиодных ламп.
Выстрелом грохнула входная дверь.
– Идиотка! – подтвердила Жозефина мои слова. – Я могу ходить на вечеринки одна. Я не хочу, чтобы ты была одна. Ну натворила ты дел с этим своим Антоном. Закрыла гештальт. Бывает. Теперь, для равновесия, сделай что-то умное. Пойди поговори с Гошей. Он же тебе нравится.
– Нет, не нравится! – выпалила я. – Совсем даже не нравится. И он меня… подавляет своим равнодушием.
– Он просто взрослый. И честный – человек без подвоха, как Боря и сказал. Нет, он не будет за тобой бегать и отвечать на многозначительные СМС, туманы твои руками разводить. Ты сказала «нет», и он это понял как «нет». Ему, блин, тридцать девять лет, как мы выяснили.
– Да. А мне почти тридцать! Это тоже до фига!
– Ах, деточка, хотела бы я вас поддержать в этом заблуждении.
В кухню вошла гардеробщица Анна Иосифовна. Налила себе воды, поправила камею на платье. Стройная, гибкая, с царственной осанкой. Я невольно залюбовалась ею – наверное, в молодости она была такой же красивой, как администратор Лена. В клубе у Гоши работают самые эффектные женщины Москвы. А я там не работаю.
– Мне уже пора уходить, девочки, – сказала Анна Иосифовна. – Концерт через час, нужно подготовиться, открыть гардероб.
– Вас проводить? – Я с надеждой рванулась вперед.
– Нет, моя умница. У меня три кавалера, юных и веснушчатых, как весна. Группа «Рыжие», слышали таких? Если нет, услышите сегодня в 22.20.
Сестра Ж. взяла у Анны Иосифовны стакан, поставила под кран, быстро вымыла.
– Что сегодня читаете? – спросила я.
– Данте, «Божественную комедию». Ад – это очень смешно, когда тебе больше тридцати лет. До свидания, дорогие мои мадленки.
И пошла. Я заметила, что она в замшевых туфлях с пуговками. Три рыжих кавалера, должно быть, понесут ее до клуба на руках.
– Напишите на гардеробе «Оставь одежду, всяк сюда входящий»! – крикнула я ей вслед. Она подняла изящный кулачок и показала знак «ок».
Мы с сестрой Ж. снова остались вдвоем. Я ее немножко ненавидела, но очень хотела обнять. Мы молчали.
– Зря я все затеяла, – тускло произнесла она наконец и села на соседний табурет. – Получается, он тебе не нравится.
– Гоша? Нет, – я была рада, что она меня поняла. – Абсолютно.
Сестра Ж. кивнула.
– Позови его, – попросила она. – Я ему все объясню и извинюсь.
Позвать из другой комнаты. Сказать: «Гоша, подойди, пожалуйста, моя сестра поведает, почему на твоей вечеринке так много лампочек и антонин».
Я открыла рот и не смогла ничего такого произнести. Споткнулась на слове «Гоша». Не получается называть его по имени, будь ты еще раз проклята, Жозефина Козлюк, любимая моя сестра, мерзко улыбающаяся с табурета.
– Что такое? – тихонько уточнила она. – Не выходит? Но он же абсолютно тебе не нравится. Кстати, он за бокалами для шампанского пошел. К себе в квартиру. Один.
И я побежала. Стукнула ее легонько по затылку, валенки свои надела и побежала.
Несколько ступенек всего, тут особо не разбежишься. Вот она, башня дракона, квартира на шестом этаже пятиэтажного дома. Маленькая, однокомнатная, со студией, где записываются бедные рыжие музыканты и любит спать девочка Таня, которой я плела косички.
Самые счастливые часы этого года прошли здесь. А что, 23 декабря, можно уже подводить итоги.
Я лежала тогда под распахнутым окном, укрытая пледом, меня расспрашивали, слушали, целовали и поили чаем с зелеными травами и голубыми цветами. Говорили, что у меня маленькая рука, имея в виду, что я красивая и нежная и заслуживаю только хорошего.
– Привет, – сказала я. – С днем рождения.
Гоша стоял у окна спиной ко мне, что-то высматривал.
– Привет. Там экскаватор-папа учит экскаватора-сына убирать снег, – сказал он.
Я подошла к стеклу. И правда – два оранжевых экскаватора, маленький и большой.
– Ты за бокалами для шампанского? – вежливо поинтересовалась я и тут же забыла о вежливости. – А пофиг. Прости, что не поехала с тобой на Кипр. Надо было поехать. Но мне пришлось разбираться со старой любовью, и теперь она наконец заржавела… Я сегодня отказалась от прекрасной работы с лучшим в мире начальником. У него очки блестят, волосы блестят, кабинет блестит и щетина четко трехдневная, как в сказке. И он зовет к себе. А другой такой работы у меня не будет. В лучшем случае – «дружная команда энтузиастов», которая высоко ценит офисные смузи и печеньки, пишет слово «трибьют» через «е», делает пять ошибок в слове «Боуи», путает артрит со стрит-артом и боится в жизни только спойлеров к «Игре престолов». Их религия – ягоды годжи: говорят, это какой-то особенный барбарис, Санта-Барбарис. Творчество в презервативе, резиновая женщина, изображающая настоящую, – вот моя перспектива. Когда я открываю очередной безграмотный пост их СММ-щиков и критикую его, я чувствую себя человеком, который один идет под зонтиком, когда дождь уже закончился. Старой себя чувствую. Сериал Newsroom закрылся год назад, и тогда же для меня закрыли журналистику. А мне и тридцати нет, понимаешь? Я хотела сделать много классного. Впрочем, век у меня сразу не задался. Моя баб