Боже, ну нет. Он не заслужил этих гадких слов и мыслей. Он нарисовал мне ежика. В кафе всегда старался сесть так, чтобы в спину дуло ему, а не мне. А когда мы однажды решили заночевать в отеле, скрываясь от детей и родителей, и нам достался последний номер с двумя кроватями, он первым делом их сдвинул, даже куртку не снял. Серьезный такой, сосредоточенный, как будто делал важнейшее дело.
А может, мы не от детей тогда скрывались? И с Таней в ту ночь осталась вовсе не Дора Иосифовна, а родная мать? И тогда, получается, певица Лея живет у него уже недели две. В однокомнатной квартире с одним большим диваном, который ни раздвинуть, ни разделить на два.
Пожалуйста, пусть найдется хорошее объяснение. И пусть он сам его даст. Спокойно, с улыбкой, как добрый доктор, вылечит меня от подозрений и даст справку: «здорова, в здоровых отношениях».
Но можно ли считать эти пару месяцев отношениями? Он долго привыкает к людям. К своей жене, значит, давно привык…
Мысли догоняли одна другую, строились по росту и бегали кругами – кругами ада.
Гардеробщица Анна Иосифовна в прошлый раз читала «Божественную комедию».
Я вошла в клуб и остановилась у входа. Дальше ноги не шли. Мой измученный мозг, видимо, посчитал задачу выполненной: довел тебя до клуба, все – дальше сама.
Дальше мне надо было сдать Анне Иосифовне куртку, улыбаясь и перешучиваясь с ней на книжные темы, чтобы она ничего не заподозрила, потом легко и уверенно направиться в Гошин кабинет. Я там несколько раз уже была, найду дорогу.
Но что еще я там найду, вопрос.
Не певицу ли Лею на коленях у Гойко Петровича, клубного менеджера и саунд-продюсера?
Я, конечно, хотела ответов, но не таких развернутых.
Пожалуй, поеду домой, волоча за собой остатки достоинства. И если их прищемит турникетом в метро…
– Здравствуй, Мадленка! – приветствовала меня Анна Иосифовна. Заметила, значит. Назад дороги нет.
Я, соорудив убедительную улыбку, сняла куртку и подошла к стойке гардероба.
– А у меня сегодня «Утраченные иллюзии», – продолжила Анна Иосифовна весело, кивая на книгу в сиреневой обложке. – Не божественная в этот раз комедия, а человеческая.
Нет, это у меня утраченные иллюзии. И человеческая трагедия.
– Удачно, – сказала я вслух. – А я через неделю как раз достигну бальзаковского возраста. И вероятно, начну рыдать. Это будет самый громкий в мире хлюп.
– А я говорю, не реви! – в тему возразила Анна Иосифовна. – Пока тебя волнует вопрос возраста, ты молода. В самом расцвете сил.
Я взяла у нее номерок, встала и зажмурилась. Номер 55. Как квартира Гоши, который живет под крышей, – вероятно, не один.
Я вздохнула и пошла вперед, в его кабинет, к своей погибели.
Дверь была открыта, но я все равно постучала. Если певица Лея сидит у него на коленях, пусть встает, соблюдает приличия.
Гоша был один. Увидел меня, удивился, но, кажется, даже обрадовался. Встал из-за стола, улыбнулся, махнул мне – проходи.
И улыбался, пока я не выпалила:
– Привет, а я брала интервью у певицы Леи, и она сказала, что вернулась к мужу, а он не против.
Скороговоркой произнесла – и как мне только воздуха хватило.
Ну ответь же, Гоша. Скажи – что за ерунда, не возвращалась ко мне никакая певица, потому что у меня теперь есть такая замечательная Антонина, рыжая на солнце.
Но вместо этого он плотно закрыл дверь кабинета. И улыбку потушил.
– Сядь, пожалуйста, – сказал он ровным голосом.
А я не захотела садиться. Спасибо, я постою. И выстою. Плохие новости мне давно даются проще, чем хорошие.
Он тоже остался стоять. И пока я молчала, оглушенная, пытаясь смириться с полным своим поражением – нет, никаких «это ерунда», надежда пропала вместе с улыбкой, – он начал рассказывать. Издалека.
– Мы с Лейсан учились на одном курсе в ИСАА. Тогда просто дружили, никакого романа не было, она даже с Борей пару раз на свидания ходила. Получила диплом и вернулась в Казань, родители настояли, у нее очень авторитарный папа. И должна была выйти там замуж за парня, на котором они тоже настаивали, но вместо этого нашла себе другого, рок-музыканта, гитариста, и они собрали группу. Приехали из Казани в Москву, разыскали нас с Борей, мы тогда только думали открывать клуб. Они устроили в Бориной квартире концерт, она пела…
– И ты влюбился, – подытожила я обвинительным тоном. – Посмотрел на нее другими глазами. Или что там у вас – услышал другими ушами?
– Да, – согласился он коротко. – Она долго не могла бросить своего гитариста из Казани, встречалась с нами обоими. Выбрала меня. Все страдали, группа распалась, я нашел новую. Они с Лейсан записали альбом, но он не прославился, и все снова страдали. Она решила писать сольник, но дело не шло – и опять страдания. Потом между страданиями родилась Таня. А Лейсан разлюбила рок и полюбила джаз. Стала часто ездить в Питер, пела там в клубах. Один чувак, джазовый продюсер, очень в нее верил. Говорил, что ей нужно делать карьеру только в Питере, если хочет славы. Обещал помочь. Лейсан разрывалась между Москвой и Питером, между карьерой и ребенком.
– И страдала, – напомнила я. Я внимательно рассматривала карандашницу на его столе. Глиняную, кривую, неумело раскрашенную яркими цветами. Подарок Тани.
– Угу, – согласился он. – В общем, мы решили, что она поедет в Питер и попробует стать звездой, а Таня останется со мной и будет приезжать к ней на праздники. К ним.
Уточнив это, он откашлялся.
– Джазовый продюсер давно и очень сильно в нее верил, – кивнула я. Интересно, Гоша понимает, как непросто мне выслушивать их с Лейсан историю любви? Как это больно вообще-то – каждое слово бьет в солнечное сплетение.
– Она уехала, и действительно добилась успеха. Относительного.
– И главное, все перестали страдать, – подсказала я и сразу же спросила быстро: – Ты ее до сих пор любишь?
– Нет, – пожал он плечами. Надо же, я уже смотрю на него, а не на карандашницу. – Давно разлюбил, еще до Питера. Я и джаз не люблю. Просто у нас с Лейсан хорошие отношения. Мы друзья.
Я вернулась глазами к карандашнице. Давай, Гоша, я очень жду твоего большого «но».
Но он молчал.
И я молчала. Смотрела сквозь карандашницу и думала. Соединяла в общий сюжет все, что узнала о Лейсан за два часа интервью, и о Гоше – за четыре месяца знакомства. Обрабатывала информацию и делала выводы. Я редактор, я умею. Наконец картина стала ясной, а я нашла в себе силы заговорить.
– Твой друг Лейсан вернулась из Питера, потому что джазовый продюсер уже не так сильно в нее верит, а у тебя появилась я. Каким-то образом она об этом узнала. Или почувствовала. И сказала, что хочет начать все сначала в Москве. Ради Тани, – я кивнула на карандашницу. – Да? Она так и сказала – ради Тани? Конечно. Потому что Таня – твое слабое место. А друзья хорошо знают слабые места друг друга.
Гоша медленно сел на край стола. Тяжелую ношу мы с Лейсан на него обрушили.
– Еще она, наверное, сказала, что очень соскучилась по Тане. И если ты не готов начинать все сначала в Москве, она увезет ее в Питер, а ты будешь получать дочь по праздникам. По-честному предложила, по-дружески.
– Она не совсем так сказала, – попытался он ее защитить. Конечно, ее, а не меня. – Она сказала, что нашла в Питере хорошую школу для Тани.
– Да, – вздохнула я. – Образование – это очень важно для ребенка.
И мы снова молчали две невыносимые минуты. Он опустил голову, а я почему-то вдруг подумала неуместное: надо же, а он красивый. Странно, что раньше я этого не замечала. Грусть ему к лицу.
– Пойми меня правильно, – сказала я так спокойно, как только могла. – Она мне понравилась. Очаровательная женщина, талантливая, умная. Очень харизматичная. И наверное, неплохая мать. Я, как ты понимаешь, исторически не осуждаю матерей, которые уезжают в Питер и оставляют дочерей с теми, кто их любит… Но ты должен знать кое-что важное. Она тебе не друг. И у вас не хорошие отношения.
Он молчал, а я устала. Так устала, что решила пойти уже домой.
– Постой, – сказал он. Подошел ко мне, взял за руки. – Я не хочу, чтобы ты уходила. Никуда.
– Верю, – ответила я. – А я не хочу быть гитаристом из Казани.
Освободила свои руки и медленно пошла к выходу.
Я знала, что второй раз он меня останавливать не будет. А он остановил, надо же:
– Что мне сказать, чтобы ты осталась? Не сейчас, а вообще.
– Не надо ничего говорить. Подумай и сделай выбор.
И он сказал:
– Хорошо. Я подумаю.
Браво, Антонина.
Ты отлично выбираешь мужиков.
Главное, они всегда и во всем с тобой соглашаются.
«Нам надо расстаться, Антон!» – «Да, я как раз люблю Лизу и работу!»
«Давай разведемся, Вениамин!» – «Конечно, не вопрос, съезжай 28-го числа!»
«Подумай, кто тебе дороже – бывшая жена или я!» – «Ага, я подумаю!»
Я бросилась в гардероб. Теперь Гоша точно за мной не пойдет – не представляю, чтобы он устроил прилюдное выяснение отношений. Сунула Анне Иосифовне номерок, взяла куртку и побежала с ней в руках на улицу. Буркнула только «до свидания» – считай, не попрощалась.
Я боялась, что по закону жанра столкнусь в дверях с певицей Леей. Она ведь сегодня выступает в клубе. В рок-клубе – с джазовой программой. Он ни в чем не может ей отказать.
Но нет, ни с кем я в дверях не столкнулась. В полном темном одиночестве добралась до метро. Доехала до «Баррикадной», перешла на «Краснопресненскую» – наверное. Точно перешла, потому что следующий час каталась по Кольцевой линии. Каталась и придумывала новые убийственные аргументы для Гоши, те, что должна была ему предъявить там, в кабинете, но не сформулировала вовремя.
Ты не потеряешь дочь, даже если откажешь Лее. Таня тебя любит, у вас прекрасные отношения. С Лейсан – плохие, а с Таней – прекрасные.
И у нас с тобой отношения. Маленькие и новые, но хорошие. Посмотри, все твои люди – за меня. Твой лучший друг приходит ко мне есть фрикадельки. Твой папа живет в моей квартире. Твоя дочь с недавних пор сама просит меня заплести ей три косички, и я на радостях заплетаю четыре. Твой звукоинженер учит моего брата. Твои ялтинские подопечные каждый день пишут мне «ВКонтакте». Анна Иосифовна зовет меня Мадленкой, а Дора Иосифовна поит лавандовым рафом. Лейсан – твое прошлое, в котором все бесконечно страдали. Таня – твое слабое место. А я могу быть сильным. Могу быть будущим. И ты не потеряешь меня, если просто скажешь чуть больше, чем «я подумаю».