В общем, я решила и правда поехать к Майкиной маме за клубникой, вместо того чтобы целый день разыскивать новых риелторов и их клиентов. Завтра найду. Ну или погибну в неравном бою с хозяйским сыном-уркой.
Майкина мама, тетя Света, жила на Бауманской. Мой любимый район Москвы. Особенно с тех пор, как там закрыли на ремонт метро и таким образом значительно сократили количество неприятных людей в округе. Уютный район, уютный дом из старых, якобы охраняемых государством, неожиданно современная квартира с ремонтом, который Майкин папа успел сделать до того, как отказало сердце… Мы всегда любили бывать у тети Светы с дядей Славой. А после его смерти стали заезжать реже – боялись лишний раз соприкоснуться с чужим горем. Эгоистки несчастные – ругала я себя, пока звонила в тети-Светину дверь.
Она открыла мне, такая же улыбчивая и гостеприимная, как всегда. Обняла, расцеловала, отняла кастрюлю и пообещала кофе с тортом. В квартире пахло клубникой и солнцем. На круглом деревянном столе в гостиной, устроившись точно посередине, спал британский кот Ватсон. Ему было очень хорошо.
– Это и есть торт? – спросила я тетю Свету. – Красивый!
Мы пили кофе, Ватсон лениво играл с солнечным зайчиком, клубника постепенно переезжала в мою кастрюлю. Я очнулась, когда тетя Света вдруг в ужасе воскликнула: «Так тебе негде жить?» Оказывается, я рассказала ей все. Забылась, «поплыла» в уюте.
Повисла тишина. Я пыталась шутить – мол, у меня еще целый день, и Джек Бауэр за 24 часа успевал мир спасти, не то что найти жилье. Но тетя Света, во-первых, не знала про Джека Бауэра, во-вторых, терпеть не могла, когда обижают детей, а меня привыкла называть и считать ребенком. Минуты три она сидела молча, потом решительно подошла к шкафу с посудой, вытащила оттуда хрустальный кувшин и, наклонив его, вытряхнула что-то звенящее себе на ладонь.
– Пойдем, – сказала тетя Света. – Клубнику потом заберешь.
– Куда пойдем? – Я вопросительно оглянулась на кота, ища поддержки. Ватсон вылизывал себе зад и помощь оказывать не торопился.
– В нехорошую квартиру, – вздохнула тетя Света. – Будем снимать проклятие.
В лифте мы снова молчали, потому что с нами ехал годовалый мальчик, желающий обнимать мою ногу, и его мама, желающая это немедленно сфотографировать на айфон. На улице тетя Света сердечно попрощалась с соседями, а мне предложила идти пешком.
– Это недалеко, на «Курской», не хочется там парковку искать, – объяснила она и быстрым шагом двинулась по Старой Басманной в сторону Садового кольца. Я решила наводящих вопросов не задавать – наводить их было пока некуда.
У Разгуляя тетя Света, видимо, собралась с мыслями, потому что начала, наконец, рассказывать:
– У Майки был дедушка, художник Шишкин. Другой художник Шишкин. Не такой известный, как тот, что с медведями, но тоже хороший. Отец дяди Славы.
Я хотела было блеснуть школьными знаниями и сообщить, что тот Шишкин медведей как раз не рисовал, но почему-то промолчала.
– Так вот, – продолжала тетя Света. – Художник Шишкин и дядя Слава не общались много лет, совсем. Потому что художник полюбил какую-то юную то ли горничную, то ли учительницу, ушел от дяди-Славиной мамы и стал жить с молодой любовницей в квартире на Садовом кольце. А квартиру на Бауманской оставил жене. Дядя Слава был гордый, за мать обиделся, с отцом все отношения порвал, психанул и уехал работать на Север. Я все пыталась его убедить помириться с отцом, но дядя Слава же упря-ямый, ни в какую. А когда художник Шишкин умер, все ждали, что та юная учительница-горничная начнет претендовать на квартиру, но она вместо этого просто исчезла, а ключи нам передали соседи. Порушила, в общем, горничная сценарий. Дядя Слава расстроился, ключи швырнул в шкаф и сказал, что та нехорошая квартира ему нипочем не нужна, папа Шишкин все равно человек бесчестный, и наследство его проклятое. Потом умерла свекровь, мы вернулись с Севера и стали жить на Бауманской, ну и дальше ты знаешь… Вот и стоит нехорошая квартира как памятник то ли предательству, то ли любви – горничная-то ведь так и не нашлась, стало быть, любила старого художника Шишкина за просто так. Я бывала в той квартире. Огромная, темная, заваленная хламом, рамками, кистями, и все комнаты странной формы, как из тяжелого сна. Правда нехорошая какая-то. Но на Садовом кольце, на Земляном Валу. Может, тебе понравится?
Я не знала, что ответить. Как-то мне раньше не предлагали квартир на Садовом, даже проклятых.
– Бог знает, – улыбнулась я растерянно. И тут зазвонили церковные колокола.
Мы с тетей Светой, видимо, пришли. Свернули с Садового, прошли в арку и теперь стояли на лестнице, которая, как мы думали, ведет во двор дома. Но она туда не вела и заканчивалась тупиком. А колокола звонили – громко, призывно – и мешали думать. Тетя Света велела мне оставаться на месте и побежала искать другие пути. А я озиралась и пыталась понять, откуда звон – рядом ни куполов, ни крестов, ни вообще здания, напоминающего церковь. И я нашла: колокола звонили из дома внизу, из открытого окна на втором этаже. Их даже было видно с моего поста на лестнице. А уж как слышно! И мелодию они вызванивали красивую, необычную, даже немного рокерскую. Я все ждала, что сейчас подключится гитара, но она не подключилась, зато вернулась довольная тетя Света.
– Пойдем, – сказала она и, взяв за локоть, потянула вперед. – Я все забыла. В дом можно войти с улицы, а эта лестница ведет к школе, видишь табличку?
Действительно, мы стояли у небольшой школы, пустой по случаю июня. В окнах ее явственно различались парты и доски. Колокола замолчали. Мы спустились, вернулись на шумное Садовое, подошли к величественному девятиэтажному дому с эркерами и колоннами. Надо же, я и не думала, что в таких домах кто-то живет, входит с улицы в самую обычную дверь с синей табличкой «Подъезд 2 кв. 25–40». Тетя Света приложила к кодовому замку ключ-таблетку. Дверь запищала, мы оказались в пугающе огромном холле с очень парадной лестницей и золотой люстрой, нашли лифт и поднялись на восьмой этаж. На лестничной клетке было всего две квартиры, друг напротив друга. Дверь в правую квартиру выглядела как вход в правительственный бункер, зато левая мне понравилась – она была старенькой, обитой темно-синим дерматином и без номера. Рядом с ней, под полузакрашенным белилами звонком, было тоненько выведено ручкой «Ш. 37». Я сразу поняла, что нам туда.
Тетя Света открыла синюю дверь, помучившись немного с ключами, и мы вошли в прохладную прихожую.
Я думала, мне будет страшно или неловко. Но я глубоко вдохнула воздух Нехорошей квартиры и поняла, что пахнет здесь так же, как у нас в Белогорске пахло при бабушке. А все связанное с бабушкой – хорошо и не страшно. Поэтому я взяла тетю Свету за руку чуть выше кисти, хотя никогда людей за руки просто так не хватаю, и сказала:
– Спасибо вам большое. Здесь очень красиво. Я пойду, – и, почти не споткнувшись о подрамники, уверенно побежала к лифту.
– Ребенок, стой! – скомандовала тетя Света, и я моментально поняла, кто у них в семье все эти годы был главным – раньше думала, дядя Слава. – Давай торговаться.
Пришел вызванный мной лифт. Двери открылись, потом снова закрылись. Тетя Света ждала. Я не входила в лифт, но и в квартиру не возвращалась. Тетя Света подошла ко мне и сказала:
– Я готова тебе ее сдавать. За такие-то деньги (она назвала сумму, за которую я собиралась снимать квартиру сына-урки). Ты будешь их переводить мне, а я – беречь для Майки. Потому что никаким Майкиным мужьям я больше не верю. Этот ее Марко вроде бы хороший человек. Вот и пусть. Чем лучше я подстрахуюсь, тем более хорошим он мне будет казаться. Богатств у меня нет, зарабатывал всегда дядя Слава, зато есть эта квартира.
– Которую вы можете сдать за сто миллионов крон, если призовете фантазию и риелтора, – убеждала я ее под скрип закрывающихся дверей лифта. – Или продать – и тогда Майке ни один муж не страшен.
– Могу. Но не хочу, – сказала тетя Света спокойно. – Дядя Слава столько лет не разговаривал с отцом, а потом они умерли с разницей в два года. Так глупо! Мне уже хочется, чтобы эта дурацкая квартира принесла хоть кому-то хоть какую-то радость. Как будто они взяли и помирились. Как будто живы. Славка жив…
Я поняла, что стою такая гордая у лифта, пока женщина, которая никогда не перестанет плакать по умершему мужу, разными способами уговаривает меня принять от нее дорогущий подарок. Лифт опять уехал.
– Для начала надо прибраться и пересчитать комнаты, – сказала я и шагнула обратно в квартиру. – Их тут, на первый взгляд, штук пятьдесят. Хорошо, нам с Кузей как раз хватит. Не знаете, у художника Шишкина был веник? Или, может, большая кисть, которой можно выметать мусор? Чтобы перевезти сюда свое барахло, придется немного сократить количество подрамников на квадратный сантиметр.
– Вот и хорошо, – сказала тетя Света и обняла меня. – Вот и славно.
3. Перевод продукта
Наступил июль. Стояла приятная жара с ветерком, мыть окна в Нехорошей квартире было очень удобно. Окон было много и выходили они и во двор, к колоколам церковной общины, и на Земляной Вал. Я открывала их настежь, вставала на широченные подоконники, брызгала на стекла суперсовременным средством и потом вытирала старыми газетами, которых в квартире обнаружилось даже больше, чем подрамников. Иногда я выходила на балкон, под которым гудело Садовое, и читала там желтую в самом прямом смысле, от времени, прессу – о том, как хорошо советским гражданам, а американскому народу, наоборот, плохо, о том, как решения правительства претворяются в жизнь, а надои неуклонно растут. Все в рамках курса на импортозамещение, будто сегодня напечатано. Потом я уставала мыть окна и шла есть клубнику из старенького холодильника. Холодильник чудесным образом удалось, пусть и не сразу, включить, он оказался темпераментным и служил мне с благодарностью и рвением. Иногда, особенно ночами, он, видимо, пытался выйти в космос – трясся и гудел всеми моторами, только что лампочки не мигали. Зато мне не было одиноко. Мы с квартирой вообще как-то быстро подружились. Я ее отмыла, выбросила тонну хлама, переставила легкую мебель, а с тяжелой стерла пыль. Жила я, правда, пока только в кухне и примыкающей к ней маленькой спальне, которую сразу себе выбрала. Там была большая торжественная кровать с шишечками и исправные часы с кукушкой, а что человеку еще надо? Остальные комнаты я так и не пересчитала. Они шли веером вокруг просторного холла, который условно делил квартиру на правую сторону – окнами во двор и левую – окнами в город. Все комнаты были разного размера, с произвольным количеством углов. Попадались и тайные, прикрытые дверями и занавесками. В одной такой – видимо, гардеробной – качались штук тридцать деревянных вешалок, в другой – я назвала ее кастрюльной – громоздилась на полках посуда. А считать ли полноценной комнатой маленький треугольный закуток между прихожей и холлом? Неизвестно. Кузе я решила предоставить взрослый выбор –