— Ну, давай, рассказывай, — потянула она Софью за рукав, тоном ребенка, заждавшегося сказки. — Как там у тебя? Что творится?
Некоторое время тишина нарушалась лишь звучанием хорошо поставленного, благодаря преподавательской работе, баска. Из любой незатейливой жизненной истории Софья ухитрялась слепить новеллу, смакуя детали, живописуя характеры и до конца выдерживая интригу. Но, даже корчась от смеха, Вера успевала подумать: 'Как она ухитряется свои житейские ужасы превращать в уморительный анекдот? Я бы повесилась, если б на меня столько трудностей свалилось. Мне и моих-то достаточно'. Судя по выражению Марининых глаз, она думала примерно то же.
Обе обхаживали Софью чуть-чуть по-детски — подкладывая куски пирога, подливая свежего чая, нежно заглядывая в глаза. Не знали уж, как и выразить ей свое обожание. Но прямо выплеснуть восхищение её личностью почти не удавалось. Она тут же оборачивала всё в шутку, скрываясь за какой-нибудь забавной маской. Подтрунивать над собой Софья никогда не уставала. Друзьям оставалось лишь надеяться, что она чувствует, как те её любят, и смиряться с предлагаемой дистанцией. В конце концов, это была оборотная сторона так восхищавшей их в Софье жизненной стойкости.
По Софьиной голове равномерно пробивала седина — не прядями, а отдельными искрами, отчего волосы у неё стали цвета перца с солью. Вокруг глаз и губ залегли глубокие морщины. Дрябловатая, блёклая, отливающая синевой кожа изукрашена зигзагами сосудов. И сколько бы она не смеялась, глаза оставались серьёзными. Подмечая все эти приметы возраста, Вера считывала по ним степень Софьиной усталости. Догадывалась о том, что оставалось нерассказанным, упрятанным за комичными историями.
Вера вглядывалась в Софью, надеясь получить подсказку. Пробовала за её словами и обликом различить что-то важное для себя… Может, вот как надо жить — упереться в свою задачу, отрешиться от всех и тихо, как крот, рыть свой ход сквозь земную толщу? Ведь и Вера могла бы вернуться к своей научной теме, тупо писать статьи за три копейки. Подрабатывать на пяти работах… Да почему бы и заброшенный диссер не попробовать закончить? Светлана Савельевна будет только 'за'. Формальных препятствий к возвращению в профессию вроде бы не было, кроме соображений о зарплате. По крайней мере, Вере так казалось.
Она перевела взгляд на Марину. Плечи туго обтянуты шалью. Светло-рыжие кудри рвутся на волю из-под тесной дырчатой вязки. 'Как золотая рыбка, забившаяся в сети', - подумалось Вере. Такая чуткая, восприимчивая, даровитая… А куда всё это ушло? Без остатка ли Маринина одарённость растратилась в устройстве домашнего уюта, на нелюбимой, но денежной работе? Не получалось у Веры смириться с тем, что подруга, которую она с юности считала талантливее и во всём превосходнее, слилась с глянцевыми обложками. Ей упорно мерещилось, что дом и внешний вид Марина поддерживает безупречно, а вот свой дар и литературное чутьё совсем не посчитала достойными пестования и ухода.
Бывало, на кухне, между плитой и раковиной, из Марины выплескивались острые наблюдения над прочитанным, образные сравнения, неординарные мысли. Фейерверком рассыпались в воздухе и гасли, не долетая до земли. Она же первая о них и забывала. Когда-то Марина и стихи с рассказами пописывала, восхищавшие Веру. Но заботы и обязательства её слишком далеко от них увели. А друзей — что слушать? Они чем только не восторгаются… Да и зыбко всё это.
Вера сравнивала Марину с Софьей, прикидывая — чей опыт убедительнее. Внешне они казались такими далёкими друг от друга, совсем разными. Ухоженная, женственная Марина, погрузившаяся в свой семейный мирок, — и измученная, стойкая, рано постаревшая Софья. Вера никак не могла определить, чему больше завидует: Марининому быту или Софьиной поглощенности любимым делом. Тайком от себя она безнадёжно завидовала комфортной и уютной Марининой жизни, её покою и женственности. Но Софьина увлечённость, научный опыт и душевная устойчивость тоже выглядели очень притягательно… Хотя умом Вера прекрасно понимала, что на практике одно с другим никак не соединить. Или Софьин аскетизм — или Маринина обеспеченность.
Прихлебывая из чашки, она продолжала кивать и улыбаться, вставляла 'угу' или 'ух ты' в ответ на Софьины рассказы и реплики Марины. Но мысли гуляли далеко-далеко… Ей вспомнились недавние посиделки на Маринин День рожденья, когда собрались их общие знакомые, даже кое-кто из институтских приятелей. Вера с любопытством прислушивалась к тому, как текло застолье: обмен новостями, жизненными результатами — кому что удалось. Со всех сторон — рассказы о турах за границу и тамошних впечатлениях, забавные историйки и корпоративные байки. Смех гудел вокруг стола. Всё это перемежалось разговорами про 'экономические трудности', ожидания ужасов и нестабильность. Стол ломился от яств. Гостей восхищали кулинарные изыски, на которые Марина — признанная мастерица… Все сосредоточенно ели и пили… Немножко по старинке попели под гитару.
Вера тогда весь вечер сравнивала, как сильно изменилось застольное общение со студенческих времён. Раньше они друг от друга чего-то ждали. Казалось, от того, что другой человек понимает и чувствует, жизнь остальных тоже меняется… А последние годы разговоры в гостях выходили почти сплошь показушными. Борьба шла за минутное лидерство, за то, чтобы вызвать общий смех, на миг почувствовать себя в эпицентре… Да и по рассказам о жизненных успехах получалось, что давних приятелей держит на плаву нечто внешнее — обстоятельства, достижения. Заметны были в разговорах и перекрёстные сравнения — у кого дела и условия теперешней жизни лучше или хуже… Вроде видишь, что у другого не лучше (или у тебя — не хуже), уже и спокойнее становится.
Сама-то Вера с первых же минут втянулась в сравнения. Только и подмечала у всех вокруг недостатки, да слабости: этот слишком озабочен новой должностью, та говорит лишь о своей машине и автосервисе… Третья их подруга хвасталась тем, что исколесила полмира, а по лихорадочному поведению было видно, что она всё время с кем-то соревнуется, словно бежит стометровку. Злосчастная заграница оказалась главным козырем в рукаве. Все, кто мог, описали географию своих поездок, поахали или поворчали по поводу какой-нибудь страны или условий отдыха там. В особой цене была пресыщенность от обилия увиденных мест. Те гости, которые уже по много раз побывали в самых заманчивых городах и странах, вроде как оказались на высшей ступени эволюции.
К концу того праздничного вечера Вера совсем скисла. Внутри у неё скулило, и не безобидные кошки на душе скребли, а одичалые собаки кусались и тянули — каждая в свою сторону. Сколько не сравнивала Вера гостей, приходила лишь к одному выводу: всем людям кругом хорошо, а ей плохо. У всех что-то есть: машины, престижные должности, дачи, поездки, развлечения, а у неё — ничего, скудное риелторство. Тяжелее всего была безвыходность: ведь завидовала она, по сути, взаимоисключающим вещам, — вот как сейчас получилось с Мариной и Софьей. Зависть погружала в состояние, что 'у всех всё есть, а у меня ничего нет'. Ну, чтоб пойти и взять это 'всё', что-то для улучшения собственной жизни сделать? В офис, что ли, на фирму какую-нибудь наняться? Нет уж, очень-то надо… Для этого Вера слишком ценила свои крохи независимости.
Она будто угодила в ловушку. Яркие достижения не могли скрыть того, чем человек за них платит. Едва заметно, но упорно просвечивала подкладка: неврозы, страхи, сверхнапряжение, одиночество, зависимость от оценки. То, чем платили за жизненный успех, Вере было совсем не по вкусу. Но отказаться от заманчивых игрушек тоже не получалось. Ничего она не могла взять, и не могла бескорыстно порадоваться за другого… Всех подозревала и выискивала чужую неудовлетворённость даже там, где человек, казалось бы, жил в ладу с собой.
Вот разве что Софья… Вере на минуту представилось, что, может, вот где открывается путь к независимости, к достойной жизни. Ну, и пусть Софья живёт бедно, зато сама себе хозяйка, занимается любимым делом! Впрочем, и тут своя оборотная сторона — болезни, безденежье и опять же одиночество… Нет, не спасла бы Веру диссертация. Наблюдая за Софьей, она вдруг отчетливо поняла, что занятия 'умственным трудом' уже не способны её увлечь. И библиотека не поможет — ходи в неё, не ходи… Упражнять интеллект Вера больше не видела смысла. В молодости — да, это казалось зачем-то нужным и ценным. А теперь, после вороха историй с клиентами, зрелища пошатнувшихся судеб, распадающихся семей и множества других неурядиц, она убедилась, что настоящая жизнь течёт далеко за пределами интеллекта и совсем по другим законам.
Люди на Вериных глазах часто действовали себе во вред, вопреки собственным убеждениям и установкам. Для того чтобы сдвинуть их с места или спасти сделку, требовался не интеллект, а звериная чуткость, способность схватывать суть происходящего нутром. Ну, и готовность положиться на это внутреннее 'руководство' — вопреки разуму и страху… Но в душе Вера и от риелторства выла. Тогда что же ей надо-то в жизни? Куда деваться, если за что не возьмись, — всё не по тебе, а заново начинать уже поздно?
Она вспомнила, как напустилась на Кита в китайской чайной. Мысленно увидела себя, взахлёб и рагорячённо спорящую с ним. Тогда Вера самоуверенно твердила о возможности влиять на других — в ответ на вздохи напарника о недоступной загранице. А к концу того же дня сдулась, словно проколотая шина, и чувствовала себя полным ничтожеством…
'Что же, что может служить нам ориентиром? — мысленно прикидывала Вера. — Довольство человека собственной жизнью? Ну, таких 'довольных' — кругом тьмы… А копни глубже, и окажется, что почти все силы брошены на отвлечение — чтобы заглушить в душе ноющее чувство неудовлетворённости собой. И даже не чем-то конкретно люди недовольны, а просто непонятно откуда внутри с годами разрастается дыра. Расщелина, из которой дышит пустотой… Полынья'.
Вера представила, что умри она прямо сию минуту, ничто в мире не шелохнётся. Ни на ком, кроме сына Петечки, это не отразится. Да и то потому, что он слишком мал ещё и во многом зависит от мамы… Но в целом нигде и ничто. Ну, Кит вздохнёт, но найдёт себе нового напарника. Ну, Марина погрустит, и будет жить дальше. Вера и не мнила себя настолько значимой персоной, чтобы претендовать на широкое внимание. Пусть мир себе стоит недвижимо. Однако утекать в песок, таять в воздухе, даже не успев почувствовать, что ты на самом-то деле 'был', - вот с этим невозможно смириться! Только ради этого Вера и барахталась, надеясь поймать в воздухе отгадку — как сделать так, чтобы не растаять вместе с первым снегом.