— Ой, ты глянь, какая красота! Сюда как раз встанет мой шкаф. Он прямо создан для этой прихожей.
Через минуту бледнеет от ужаса:
— А если он в дверь не пройдет? Шкаф-то антикварный. Не на теперешние двери рассчитанный. Дверную коробку тут, я гляжу, на новую поменяли.
Родственница жужжит утешительно:
— Ну, если не встанет здесь или в большой комнате, то увезем ко мне в Кунцево.
Молодая дама раздраженно подпрыгивает:
— Как это к тебе увезем? Я не собираюсь с ним расставаться. Мы его только в прошлом году отреставрировали! У меня под него в прихожей вся мебель подобрана. И светильники… Ты что такое говоришь?
— Ну, ладно-ладно, — примиряюще лепечет родственница. — Это я пошутила, чтобы тебя развеять. Принесем в другой раз рулетку, обмерим шкаф, а потом дверной проем. И сразу будет видно — пройдет или нет.
После дамы бегло осматривали остальное и исчезали навсегда. Хотя вид их показывал недвусмысленно: если вопрос с внедрением шкафа решится, то это и окажется квартира, о которой они мечтали всю жизнь.
Раньше Вера, наблюдая такие вспышки интереса, уверенно решала, что квартира пристроена. А там уже и сделка, и главное — зарплата не за горами! В голове мигом выстраивался длинный список. Ботинки — мужу (он еще был в наличии), куртка — сыну, свитер — себе. Новый пылесос… Не считая мелочей… Когда предполагаемый покупатель пропадал, Вера, запершись в ванной, подолгу рыдала. Но постепенно смирилась. Поняла, что граждане артистически вживаются в любую квартиру, которую смотрят. Им нужно себя в ней вообразить, наглядно представить, как они в ней разместятся. Примерить её словно новое платье или пиджак. С годами она и вовсе перестала принимать этот театр за реальность.
С квартирой на улице Хомякова надежды были призрачные. Хозяйка излучала наивность и хитрость одновременно. Всё пыталась что-то выгадать, — видно, верила в магическую силу слова. Не соображала, что когда дойдет до оформления документов, все слова рассыпятся в прах. Пока Вера с Китом её раскусили, ушло время. Поначалу женщина убежденно твердила: 'Мы выпишемся к мужу еще до сделки'. 'Да, да они с дочкой ко мне выпишутся', - поддакивал голопузый мужчина в линялых тренировочных. Появление первого же покупателя, пожелавшего внести аванс, заставило владелицу признаться, что выписываться некуда.
— А муж-то как же? Вы же собирались в его квартиру! — напоминает ей Кит.
Выясняется, что квартира, конечно, есть. И муж почти есть. Но их брак не зарегистрирован. Никита хватается за голову. Успокоившись, аккуратно уточняет:
— А нельзя ли быстренько зарегистрировать ваше совместное проживание? Это тут же решит проблему.
— Да, да! — всей душой и телом поддерживает идею хозяйка.
Зарегистрироваться она и сама давно мечтает. Вот только муж не разведен с предыдущей женой. А так она очень даже не против.
— Ну, люди дают! — театрально закатывал глаза Кит за порогом. — С прошлым не разобрались, а туда же — собираются в новую жизнь.
Отделавшись от показа безнадежной квартиры, Вера вспомнила о любимой институтской преподавательнице. В теперешнем смятении из-за Марининого отъезда ей был жизненно необходим разговор с понимающим человеком. С кем-то, кто хорошо представлял их обеих. А Маринка хоть и по другой кафедре писала диплом, но Светлана Савельевна помнила её по своему семинару. Да и ходили подруги обычно вместе — как нитка с иголкой.
Набрав номер, Вера извинилась за пропадание, напросилась в гости. В ответ всплеснулось радостное:
— Замечательно. Жду. Только часика через полтора, ладно?
Что ж, придется блуждать по городу. Хорошо хоть погода налаживается. Надоедливо-дымчатое небо оживили голубые пятна. Сквозь облака пробивалось размытое, бледное, луноподобное солнце.
Вера свернула в ближайший переулок, и у нее перехватило дыхание. Отреставрированный, без единой трещины или пятна, с внезапным тупым углом и разномастными, ассиметричными окнами, навстречу ей выплыл дом в стиле 'модерн'. Клубничного цвета многогранник, обращенный к улице срезанной частью, с изысканными балконными решетками в форме листьев и цветочных изгибов. Еще недавно дом был заляпан белилами и почти не виден под строительными лесами. А теперь расцвел как шиповник у дороги.
Рядом ютился невзрачный 'пролеткульт' с нелепым навесным лифтом. Обсыпавшиеся углы и потрескавшиеся стены подкрашены едко-зеленой краской. Издалека сочетание розового с зеленым выглядело так же естественно, как в саду или на грядке. Но вблизи соседство этих двух зданий шокировало несообразностью. Проигрывали оба.
Вскоре Вера добралась и до окрестностей Тверской, где жила Светлана Савельевна. Решила покружить по соседним переулкам, но с каждым шагом вглубь района нарастало чувство потерянности. Её обступила ранняя сталинская архитектура — еще довоенная. Внушительные дома подавляли не только размером, но и цветом. Со всех сторон нависали могучие кубы — болотные, коричневатые, горчичные, цвета мокрого асфальта. Один из домов в конце переулка оказался бежевым. Но это не был веселый бежевый, напоминавший о какао и молочном шоколаде. Скорее, тусклый цвет высохшей земли, из которой ушли все соки.
Землистые глыбы, столпившиеся по краям узких улочек, смотрелись величественно, но слишком напоминали гробницы, склепы. Сходство усиливало помпезное оформление мемориальных досок, облепивших фасады. Вера сразу почувствовала духоту. Тяжесть мрачных громад, торжественных как могильные плиты, совсем её доконала. Беззащитные улочки будто стали её собственными венами и сосудами. Чем сильнее их сдавливало, тем труднее самой Вере было дышать и двигаться.
Накатил беспричинный страх и мысль о том, что Марина права — невозможно жить среди этих саркофагов. Везде жизнь, только не здесь… Ускорив шаг, Вера вырвалась из переулков на бульвар. Ей не терпелось впитать аромат скудной травы и насладиться очертаниями робких особнячков. Они-то не пытались оспаривать пространство у земли и неба. И потому украшали его, а не пожирали. Приветственно затрепетавшие деревца помогли Вере сбросить с плеч тяжесть каменных плит. Жадно вдыхая, она пошла по дорожке.
Шины шваркали по ушам не равномерно, а через паузу. Монотонный шуршащий шорох по обеим сторонам бульвара нарастал издалека. Сменялся на звук царапающего скольжения по асфальту. Его лишь слегка смазывало чавканье хлюпающей грязи. Вера шла, обескураженная чувством неуюта в родном городе. Никогда еще раньше она так остро его не ощущала. Вроде бы на бульваре стало полегче, а всё равно как-то безрадостно. Не на чем глаз остановить.
На фоне облаков вырос задумчивый тёмный силуэт — Пушкин с непременным голубем на голове. Через минуту к нему подлетел и спикировал рядышком второй. Приглядевшись, Вера заметила и третьего. Птицы уютно устроились на голове поэта, видимо, приняв его кудри за вполне пригодное гнездо. Один голубь был темно-сизый, а два других — белесые как облачное небо.
В Верины мысли вторгся звонок от неугомонного Егория. Жажда деятельности не позволяла ему спокойно ждать, пока риелторы подыщут новые варианты. Оказалось, Егорий успел обойти кое-какие дома в интересующем его районе. Порасспросил соседей, пообщался с участковым, залез на чердак. И готов сообщить номер подъезда, в котором ему понравилось. Вера, чертыхаясь, сделала вид, что записывает.
Вскоре она добрела до нужного дома, где её уже ждали. Почти бегом — на второй этаж трехэтажного особнячка. Аккуратно поскреблась, памятуя, что звонок не работает. Светлана Савельевна, накинув старенькую кофту поверх байкового халата, открыла дверь.
Вера с нежностью и печалью оглядела знакомую обстановку. Здесь всё осталось таким же, каким было на её памяти 20, 15, 5 лет назад…. Поцарапанная, испещренная мелкими выбоинами мебель. Шаткие стулья, трехстворчатый просевший шкаф. Это все — тёмное. Сервант же, в котором вместо посуды хранились книги, — вызывающе светлый, цвета игрушечного цыпленка. Все плоские поверхности завалены расползающимися горами книг, вот-вот готовыми обрушится. На обеденном столе — тоже книги.
Светлана Савельевна присела на утративший первоначальный цвет диван. Из-под обшивки во все стороны лез поролон. На диване стопами ютились книги и связки тетрадей. Вере она показала рукой на продавленное кресло, прикрытое вязаным ковриком. Сняв с кресла кипу книг и положив ее прямо на пол, Вера устроилась на освободившемся месте. Обеспокоено принялась расспрашивать о жизни, о здоровье.
— Ну, сама понимаешь — профессорская зарплата, — Светлана Савельевна почему-то указала рукой на желтые поролоновые крошки на полу. — Что уж тут обсуждать… Пойдем-ка лучше чай пить.
Прихлебывая бледную заварку из кружки с отбитой ручкой, Вера все собиралась с духом, чтобы рассказать о Марине. Но почему-то оттягивала. Вместо этого задавала вопросы об институтских делах и общих знакомых. Как бы невзначай поведала и о своем разводе, хотя старалась не слишком на этой теме задерживаться.
Старенькая клеенка в клеточку была вся истерзана ножом. Вера, беседуя, механически водила пальцем по глубокому разрыву в клеенке. Иногда спохватывалась, что раздерет еще больше. Потом снова принималась теребить махрушки, торчащие по краям разреза. Скромное угощение — гладенькие сушки, дешевые карамельки, перемежалось ломтями принесенного гостьей торта.
Вера десятки раз за время учебы и после бывала в этом доме. Но только теперь, после затянувшегося перерыва, поразилась тому, насколько тут ничего не изменилось. Все вокруг — у нее самой и знакомых — за последние годы перевернулось до неузнаваемости. А здесь… По обстановке и характеру разговора не покидало ощущение, что родной ей человек остался в 'прежнем времени', - в эпохе социализма, оголенных прилавков и разгоряченных споров на кухнях. Отрешился от всего, что осталось за стенами. Укрылся за глухими шторами. Впрочем, штор-то у Светланы Савельевны как раз не было (так же, как и карнизов или прочих излишеств). Книги, заполонившие подоконник, позволяли обходиться без занавесок.