— Ты мастер переворачивать лодку кверху килем, — засмеялся я. — Но ты прав. У меня больше нет злобы для этой женщины. А каково ей живется там, в ее новой семье, у меня очень скоро будет возможность разобраться. Благодарю.
Я поднялся, решив, что разговор закончен.
— Постой, Альрик, — несколько пафосно, воскликнул дед. — Ведь ты еще не получил от меня мудрый совет, обещанный тебе.
— Внемлю тебе, о, скальдами воспетый, седой Ингемар, — что-что, а в эту веселую игру я умел играть не хуже предка.
— Внемли же, юный потомок повелителей хмурого моря… Деву ты встретишь, что светом очей ослепит, разгорячит твое сердце. Деву такую, что Силу Богов позабудешь и Волю крови героев…
И снова пауза. Старый скоморох умело играл моими чувствами, как славянские баяны на струнах. И снова я проиграл. Не хватило терпения.
— И что? Что будет, деда?!
— Что-что, — нахмурился и отвернулся старик, чтоб я не видел его смеющиеся глаза. — Хватай ее за хвост и тащи на ложе. Вот чего.
— И все? — удивился я.
— А ты думаешь, это будет так просто проделать?
— Ну, не знаю.
— Вот потом, когда узнаешь, тогда и поблагодаришь старого предка за науку.
Теперь настала пора держать паузу мне. Что-то не верилось, что мы все утро перекидывались драгоценными словами ради этакой-то ерунды.
— Иди, — недовольный моей реакцией, выдохнул старик. — И добавь хоть парочку переплетений в родовое хранилище чар. Или хотя бы выдумай новые сам…
1. Руна Бьяркан
Ваше высокопревосходительство!
Сим довожу до вашего сведения, что поднадзорный А. Л. ныне покинул пределы родовой усадьбы, и прибыл в город хольмгардского права Берхольм.
Имеются косвенные данные, что при себе поднадзорный имеет артефакт Г. (М. К.).
Цели и общие устремления поднадзорного выясняются.
Берхольм мне не понравился.
Город предатель.
Город враг.
Впечатление портил грязный снег.
И люди. Очень, очень, очень много людей. Так много, сколько, наверное, и муравьев нет в их присыпанных сосновой хвоей пирамидах. Я, исследовавший город по картам, схемам и фотографиям в netkerfi[5], был этим, этими троллевыми толпами, весьма разочарован. Не скрою, даже испытал легкий укол ревности, обнаружив сразу столько соперников, столько людей, оспаривающих у меня право назвать этот город своим.
Дом, где жила с новым мужем моя мать, после общего впечатления о Бергхольме, уже не вызвал сколько-нибудь ярких эмоций. Не особняк, и уж совсем не усадьба. Просто дом, каких много в этом, считавшемся достаточно респектабельным, районе. Гараж на две машины и маленький садик, сейчас засыпанный снегом. Все такое маленькое, компактное, что для меня даже комнаты свободной не нашлось.
Муж моей матери и мой официальный опекун, Олеф Бодружич Варгов, подполковник интендантской службы Берхольмского гарнизона, предложил немедля после обеда отправиться в Лицей, где имелось собственное общежитие для иногородних учащихся…
На старой, произведенной чуть ли не в прошлом веке, машине, мы преодолели шестьсот верст по не лучшего качества шоссе. Умудрились не заблудиться в этом огроменном человеческом муравейнике, и в итоге добрались-таки до нужного места. Время приближалось к пяти вечера, последний раз мы с водителем что-то ели в какой-то зачуханной забегаловке на трассе, и уже предвкушали теплый прием, горячий обед и горячий душ.
Понятное дело, мараться особенно было негде. Всей моей заботой в пути было глазеть в окна на унылые зимние пейзажи, да иногда откликаться на реплики не слишком разговорчивого шофера. Это вам не лошадь, где хочешь — не хочешь, а провоняешься потом. Не говоря уж грязи. Если на дороге она, грязь, вообще была, значит к концу даже недолгой скачки, станешь грязным и ты. В салоне автомобиля ничего подобного, конечно же, не было, а вот ощущение не чистого тела почему-то образовалось.
Встречать нас вышли две девчушки лет десяти или одиннадцати. Мои сводные сестры — близняшки. Прежде я только их фото видел и никаких особенных чувств к ним не испытывал. Как, по всей видимости, и они ко мне.
— Здравствуйте, Антон, — сказала правая, с синими лентами в косичках.
— Добро пожаловать, — добавила левая, с красными.
Они совершенно синхронно присели в легком поклоне, и именно в этот момент из дома вышел опекун. Молча протянул руку, дождался моей, кивнул как равному и аккуратно меня обойдя, отправился к водителю.
— Вещи сложите в гараж, и… — тут этот… Тут новый муж моей матери, которая так и не соизволила выйти из дома, с барским видом вытянул из кармана толстый кошель, а из него бумажку казначейского билета в десять ногат. — И можете быть свободны.
Водитель, доставивший меня в Берхольм, у нас в усадьбе служил конюхом. А еще, в силу своего относительно невеликого возраста — ему едва-едва перевалило за сорок зим, был моим неофициальным дядькой. Воспитателем и участником игр. Болтуном его никто бы не назвал, но, как мог, понятия о добре и зле привить мне сумел. Дать ему десятку и выставить вон, это… Это как выкинуть за дверь старого верного пса. Чтоб не пачкал ковры грязными лапами.
Воля и Сила. Одно в нас не может существовать без другого. Или с помощью воли ты подчиняешь себе силу, или сила поглощает, растворяет, извращает тебя в нечто весьма далекое от человеческого вида. Великий божий дар и проклятие, способное обратить тебя в чудовище. И чем больше в тебе силы, тем более мощной должна быть воля. Я уже давным-давно перешагнул порог, когда дар представлял для меня и окружающих опасность. С одним единственным, как всегда все портящим «но». Но для полного контроля мне необходимо было оставаться морально холодным. Не испытывать ярких эмоций. Радость, злость, горе и гнев в больших дозах — это не для меня. И не для окружающих, если хотел, чтоб они оставались живыми рядом со мной. Благо хоть ярость действовала на меня совершенно наоборот. Словно холодный душ в жару. Освежала и прочищала мозги. В ярости мой контроль силы был практически абсолютным.
Но тогда Боги не захотели мне помогать. Или смотрели в другую сторону. Или поспорили между собой — смогу ли я и теперь выпутаться, справиться с собой, или пора отворять врата Хельхейма для приема бестолковой души опекуна.
— Ступай, — сжав зубы, вытолкнул-таки я нужные слова для конюха. — Я стану писать. И спасибо за все.
— Прощайте, молодой господин, — низко поклонился побледневший, как сама Хель, дядька, резво развернулся и запрыгнул в машину. Когда нужно, он был достаточно резвым. Я понадеялся, что он успеет покинуть пределы квартала, прежде чем мой гнев вырвется на волю. Купюру Варгова он так и не взял.
Скомканное какое-то получилось прощание.
Давным-давно, года, наверное, три уже назад, дед подсказал способ, как помочь самому себе обуздать лишние эмоции, и вернуть разуму холодную ясность. Стишок. Несколько что-то значащих строк, отвлекающих пылающий мозг от источника раздражения. Старик предложил всем известную вису Эгиля Скаллагримссона. Ну эту: Þat mælti mín móðir[6]…
Нужно ли говорить, что мне не зашло? Мать? Которую я последний раз видел в шестилетнем возрасте? Корабль? Двенадцатый век на дворе! На орбите Земли уже несколько десятков тысяч спутников и штук пять обитаемых станций! Готовится экспедиция на Луну. Какой, к троллям, корабль? Космический? Дед пофыркал в усы, но согласился, что песня древнего скальда несколько обветшала. А вот другой вариант, тот что с рунами на роге[7] — этот помог.
«Rístum rún á horni…» — выговаривал я грубые слова почти умершего языка, сжимая, скручивая в тугой клубок яростное солнце силы. Мир вокруг как-то сузился, сжался, обесцветился. Только я, волшебные слова тысячелетней давности и непокорная сила, требовавшая навести здесь «порядок».
— Здравствуй, Антон, — изогнула губы в неискреннюю улыбку встретившая у дверей в столовую женщина, числившаяся по документам моей матерью. Не «сын», не «дорогой». Просто — Антон. Боги продолжали меня испытывать.
— Здравствуй, женщина, — прорычал я на сканди. Ну а чего? Она на славянском, ибо родом из славян, и замужем за славянином. А я природный рус, и говорить желаю на родном языке. А если кому-то не по нраву грубое звучание северного наречия, так я…
«…Рунами каждое слово врезано будет крепко…»
Боги! Они с этим мужиком вообще осознавали, по какому краю прошли? Что было бы, не удержи я пламенеющий Силой гнев внутри себя?
В общем, разглядывать обстановку дома, или блюда на столе у меня особенной возможности не представилось. Опекун тут же, за обедом, ни крошки ни одного блюда которого я так и не смог в себя запихнуть, предложил выбор. Либо я ночую в гостиной на диване, ибо свободных комнат в доме нет в наличии, а в учебное заведение едем следующим утром. Либо немедля отправляемся в Лицей, где я заселяюсь в имеющееся там общежитие.
К чести подполковника, он тоже сразу перешел на сканди. Смею надеяться, не потому что решил, будто я славянский вовсе не понимаю, а из вежливости. Хоть чем-то из многочисленных правил вежества же он к своим немалым годам должен был овладеть. Впрочем, мои суровые старцы «тако же» этого опекуна к исходу первой минуты встречи уже клюками бы забили насмерть. За урон чести и достоинства господина, так сказать. Ну да они у меня люди старой закалки. К новым временам, когда сословные границы стали призрачными, а вежество заменили вежливостью, не привычные. Вот и я не стал заострять. Ураган силы только-только стал успокаиваться, и кормить его надуманными и малозначительными обидами было совсем ни к чему.
— Скажи, Антон, — вдруг осторожно поинтересовался Олеф Варгов когда мы с ним уже грузили не слишком презентабельного вида чемоданы в багажник его машины. — Прости, но сгораю от любопытства. Скажи — зачарованный Меч-Кладенец действительно хранился в вашем роду?