И вот здесь я увидел на лице Нины Петровны то, что не рассмотрел вначале. Я увидел в ее глазах лютую ненависть ко мне, и в моем лице – ко всем мужчинам в этой комнате, в этом ресторане, в этом городе, в этой стране и во всем мире. Она ненавидела нас всех вместе и по отдельности. Она не переносила нас физиологически. Она нас презирала за свою, как ей казалось, поруганную жизнь.
Глаза Нины Петровны помутнели, и она завыла как корабельная сирена: «Ох-ра-на! Ох-ра-на! Ох-ра-на!»
На этот вой примчались трое отставных служак из гардероба в прекрасной спортивной форме, и мои ребра забеспокоились, будто по ним провели палкой, как по батарее. «Будет заваруха», – подумал я. Но никакой заварухи не случилось. «Охрана» (а лучше сказать «стража») взяла меня под белы рученьки и мирно препроводила по служебной лестнице во двор ресторана, где уже каким-то непостижимым, загадочным образом нас ожидала машина УАЗ-469 с надписью «Милиция».
Городок у нас небольшой (после Москвы любой город России кажется небольшим), так что через короткое время мы приехали в отделение. Лейтенант сопроводил меня до дежурного и произнес:
– Оформляй. Дебошир из «Аэлиты».
– Оформляем. Дебошир из «Аэлиты», – отозвался дежурный и, взглянув на меня, спросил: – ФИО – фамилия, имя, отчество, значит, ваши? Год рождения, место рождения, прописка, значит, ваша?
Я посмотрел на лейтенанта, стоявшего безучастно рядом со мной, на дежурного и запротестовал:
– Что значит «оформляй»? Что значит «дебошир»? Я ровным счетом ничего не сделал, не нарушил, а вы что же – меня арестовать собрались?
– Так и запишем, – произнес дежурный. – Ничего не сделал. Ничего не нарушил. А арестовывать вас, гражданин, никто и не собирается! Вы просто задержаны до выяснения обстоятельств. Так что, будьте добры, выложите все из карманов. Снимите часы, ремень и шнурки из ботинок для описи.
– Какие шнурки из ботинок? Вы что, ненормальные, что ли? Я же вам объясняю: я ничего не сделал, не нарушил! – проговорил я ошарашенно.
– Вот видишь, лейтенант, – обратился дежурный к сопровождавшему меня лейтенанту. – Набирайся опыту. Все они, дебоширы, такие! Сначала дебоширят, хулиганят, а потом: «Я ничего не сделал, не нарушил». Я-то их повидал на своем веку немало – все одинаковые.
– Так! – проговорил я нервно. – Я требую адвоката!
– Завтра будут вам и адвокат, и дознаватель, и следователь. А сегодня – баиньки в обезьяннике, – монотонно, с привычной улыбкой ответил мне дежурный.
– Что значит «завтра»? Отведите меня к начальнику! Я хочу говорить с руководством, – почти прокричал я в волнении.
– Начальство все отдыхает после рабочего дня. Завтра будут вам и начальство, и адвокаты, а теперь не шумите, и – в обезьянник. Вам же лучше будет, – подытожил дежурный.
– Вы что, мне угрожаете? – проговорил я растерянно, вспомнив про недавнюю отсидку по просьбе Шалико.
– Никто вам не угрожает, гражданин. Следуйте правилам – и все будет в порядке, – произнес дежурный, глядя на меня. Затем нажал на кнопку приборной доски и добавил: – Наряд, на выход.
И тут же за моей спиной выросли трое здоровяков в форме. Я понял, что дело дрянь, и тихо проговорил:
– Разрешите хотя бы позвонить маме, гражданин начальник! У нее сердце больное. Я должен предупредить ее, что не приду домой.
– Не положено звонить, – проговорил дежурный мирно. И снова обратился к молча стоявшему рядом лейтенанту: – Вот видишь, лейтенант, все они, дебоширы, такие, все одинаковые. Как дебоширить, хулиганить – так смелые. А возьмешь их за яйца – «дайте маме позвонить».
Ночь в среднереченском обезьяннике мало чем отличалась от обезьянника московского. И хоть здесь меня никто не бил, боли от несправедливости и невозможности что-либо сделать было не меньше. Гораздо легче переносить наказание, если оно заслуженное.
Утром меня отконвоировали к дознавателю по фамилии Жабина. Немолодая уже женщина с какой-то мукой на лице терпеливо, нудно и долго расcпрашивала меня, сколько я зарабатываю на концертах, какие еще имею источники заработка. (Это ее выражение.) А когда я спросил ее, какое это имеет отношение к моему задержанию, почему-то разозлилась и, собрав бумажки на столе в папочку, ответила:
– К вашему задержанию, гражданин, имеет отношение все. – Посмотрела на вошедшего в форме сотрудника и добавила: – Товарищ прапорщик, отведите задержанного – пусть подумает.
И тот отвел меня обратно в обезьянник. Через пару часов меня сводили на допрос к следователю, который что-то долго писал, не обращая на меня внимания и ни о чем не спрашивая. После чего попросил меня ознакомиться с протоколом допроса и расписаться. И меня опять отвели в обезьянник. Ну и ближе к обеду доставили задержанного, то бишь меня, к начальнику райотдела милиции.
Начальник – моложавый брюнет-подполковник с игривой улыбкой на лице – мне как-то сразу не понравился. Звали его Хабибулин Ринат Ахметович. Вел он себя со мной доброжелательно, культурно и даже заискивающе. Все переживал: мол, зачем же такому известному артисту понадобилось дебоширить в родном городе, который им гордится? Не следовало бы хулиганить и оскорблять на рабочем месте уважаемых жителей родного города и все это хулиганство и дебош устраивать в общественном месте, на виду у всех посетителей и сотрудников ресторана, что, безусловно, дискредитирует их авторитет! А уж посетители, простые жители нашего города, как были удивлены и возмущены хулиганскими пьяными выходками своего знаменитого земляка, даже и представить сложно!
Когда же я остановил его жестом и сказал, что все сказанное не имеет ко мне никакого отношения, начальник даже смутился и грустно произнес:
– Да как же не имеет, уважаемый? Вот передо мной заявления граждан с просьбой пресечь ваше недостойное поведение и вынести ваши наглые нападки на руководителей ресторана «Аэлита» на суд общественности. А если мы найдем в ваших хулиганских действиях состав преступления – то и на уголовный суд. С реальными сроками наказания. Всего на вас поступило двенадцать заявлений от сотрудников и гостей заведения, в которых они детально описывают все произошедшее и требуют привлечь хулигана, то есть вас, к ответственности. А это, знаете ли, не шуточки. Это голос общественности с просьбой к нам навести порядок в доверенном нам районе города. Призвать нарушителя к ответственности и восстановить справедливость.
Выслушав всю эту дребедень с заметным волнением, я попробовал призвать свидетелями на свою сторону музыкантов.
– Товарищ подполковник, – проговорил я негромко, – а можно ли опросить моих друзей-музыкантов, к которым я приходил в ресторан пообщаться и которые являются свидетелями всей этой истории?
– Ну, разумеется, можно опросить и ваших друзей-музыкантов, – заявил неторопливо Хабибулин. Взял в руки лист бумаги, поднялся из-за стола и подошел ко мне, стоявшему посреди его кабинета. Протянул мне листок и добавил: – Только опрашивать их незачем. Вот и их показания, уважаемый.
Я взял исписанный лист, пробежал его глазами – и мне аж поплохело. Там черным по белому было написано, что я распивал в ресторане спиртные напитки, грубо оскорблял директора Нину Петровну и метрдотеля Франческу Романовну. Вел себя вызывающе, ругался матом. Пытался завязать драку с сотрудниками охраны и прочее, прочее, прочее… В конце заявления стояли четыре подписи: руководитель оркестра… (Карлсон), барабанщик… (Дятел), гитарист… (Лиса), певица коллектива… (Эльвира).
Я оторвал взгляд от писанины и спросил начальника:
– А где еще одна подпись? Подпись пятого участника коллектива – басиста Шланга?
– Представления не имею, о ком идет речь, о каком таком Шланге. Знаю, что один музыкант уволен из ресторана за профнепригодность, – ответил Хабибулин, взял у меня из рук телегу и направился на свое место за длинным столом. Уселся и весело произнес: – Вот такие пироги с котятами, уважаемый. Но ведь это еще не все! Вы, оказывается, у нас злостный неплательщик алиментов!
Я от удивления чуть не присел, где стоял, и, заулыбавшись как дурачок, спросил:
– Как это – злостный неплательщик алиментов?
– Так это! – ответил мне в тон Ринат Ахметович. – Вы уже много лет не платите алиментов на ребенка. Вашего ребенка, между прочим, уважаемый. И я почему-то сразу вспомнил Пралю, вытер испарину со лба и заговорил неуверенно:
– Но ведь я даже не знаю, кому платить! Куда платить? Я вообще не имею представления, где они!
– Да тутося они. Неподалеку. Живут себе спокойненько и дальше бы жили, если бы вы их вчера не оскорбили смертельно, не обидели до глубины души! – проговорил жизнерадостный подполковник Хабибулин.
– Как это? – спросил я, опять заулыбавшись, как дурак.
– Так это! – весело передразнил меня Хабибулин и уставился на меня. А я уставился на него и смотрел не мигая, пока вдруг не надумал спросить:
– Товарищ начальник, вы мне можете объяснить, что здесь происходит? Улыбка с лица подполковника моментально слетела, и Хабибулин заговорил:
– Во-первых, я вам никакой не товарищ. Во-вторых, прекратите здесь ломать комедию, уважаемый! Хоть вы и артист, но это уже слишком. Вы прекрасно знаете, о ком идет речь и о каком ребенке я здесь говорю.
Я вытаращил глаза и пролепетал, волнуясь:
– Да я как ушел в армию, больше Пралю не видел никогда и дочку тоже. Они как в воду канули. Наташа – краса наша рассказала несколько лет назад, что живут они где-то за границей. Но я правда ничего о них не знаю, гражданин начальник.
Теперь уже подполковник Хабибулин вытаращил на меня глаза и заговорил, сбиваясь с русского на татарский:
– Ой, шайтан… Щюту матеро… Ай, злой шайтан… Зачем крутишь-вертишь? Какая Краля? Какая заграница? Дочь тут твой… Жена тут твой… Бывший жена тут.
– Так и я говорю про бывшую жену и про дочь, но они где-то за границей, – ответил я, ничего не понимая.
– Я хорошо знаю твою бывшую жену. Давно знаю. И она меня знает, и все мне рассказала про тебя. А вчера заявление на тебя написала. На, читай! – прокричал Хабибулин и протянул мне бумагу.