Ему очень не хотелось расставаться с «бэхой» Сергея. Он пересел на нее после смерти Коли Быка. Жила закурил сигарету и продолжил:
– Чувиха, ты че, не читала «Московский комсомолец»? Там недвусмысленно намекают, что чувак сам грохнул Василину из ревности и сбежал куда-то с грудной дочерью. Хоть лажа все это полная, Ленка! Не верю я этим засранцам-журналюгам! Но, может, Серега и правда в бега ударился и его ищет милиция?
– Женя, мы оба знаем, что это не так, – спокойно, но твердо произнесла в трубку Елена. – Никто Сергея не ищет – мне об этом сказали в милиции. Они его прячут. Он под защитой свидетелей, и Машенька тоже. Только ты об этом никому не говори, Женя. И, пожалуйста, сделай все, о чем тебя просил Сергей, – это очень важно. И попроси его обязательно перезвонить мне.
У Жилы аж вытянулось лицо от услышанного:
– Охренеть! – ответил он. – Детектива какая-то! Ты не шутишь, Ленка?
– Я не шучу, Женя, все очень серьезно, – ответила Елена и положила трубку.
Следователь Калинкин смотрел на меня с неподдельным интересом и поддельным сочувствием, совершенно не реагируя на мои слова о потерявших меня сотрудниках, пока я не спросил его:
– А сейчас я могу позвонить маме?
– Пожалуйста, уважаемый, звоните, но недолго, – ответил капитан.
Я набрал номер и тут же услышал маму:
– Алло, кто это?
Я чуть не выронил трубку, когда заговорил родной голос, и произнес:
– Мама, это я, здравствуй. Вы почему не уехали?
– Сереженька, сыночек мой! Тебя выпустили? Я знала, что это страшная ошибка! Ты где, Сереженька? – взволнованно запричитала мама.
– Мама, так ты знаешь, что я задержан и под арестом? – спросил я нервно.
– Конечно, Сереженька. После того как ты не пришел домой вечером, Владимир Николаевич утром пошел тебя искать – и нашел в милиции. Ему сказали, что ты нахулиганил в ресторане «Аэлита». Владимир Николаевич сходил туда, и там музыканты рассказали ему, что ты вовсе не хулиганил, а тебя все равно забрали. Я ходила к начальнику милиции Хабибулину и говорила ему, что это ошибка и что ты не хулиган вовсе. Но начальник сказал, что на тебя поступили заявления и он вынужден реагировать на жалобы граждан. Я ведь и к папе твоему ходила, Сереженька, – он тоже обещал похлопотать за тебя. Он ведь теперь замдимректора завода по производству, Сережа, его все уважают, – проговорила мама и замолчала.
– Мама, а почему же вы не уехали-то? Мы же договорились! – спросил я чуть не плача.
– Куда же я уеду, Сереженька, когда такое горе? Владимир Николаевич с девочками уехали – ему же на работу выходить, – а я нет. Я и в Москву звонила Василине, чтобы предупредить, чтобы она не теряла тебя, но там никто не отвечает, Сережа, – промолвила мама, волнуясь.
– Они в Ялту уехали, мама, не переживай, – соврал я, чтобы успокоить маму, и подумал: «Хорошо, хоть там все в порядке». И тут же заговорил дальше: – Мама, дорогая, ты бы уехала к Байрону с девочками! И я к вам приеду скоро. Меня вот-вот отпустят, я и приеду – дело-то пустяковое.
– Нет, Сережа, я никуда не поеду. Я буду тебя ждать столько, сколько придется. Мы ведь все так переживаем за тебя и папа твой тоже, Сереженька, – сказала мама и заплакала.
– Все, заканчиваем говорить, – скомандовал следователь Калинкин. – «Тикай, тикай, ай-люли!», как сказал актер Миронов. Кладите трубку, уважаемый!
– Мама, дорогая! Успокойся, мама, я скоро, – заговорил я быстро. И капитан Калинкин нажал на рычаг, прервав разговор.
– Позже наговоритесь, – произнес он и вызвал конвой.
Неля Ивановна сидела перед телефоном в большой комнате на краешке дивана и ждала, что Сергей вот-вот перезвонит, как это обычно бывает, когда связь прерывается. Но Сергей не перезванивал.
«Что же это такое? – думала она. – И Сталина никакого давно уже нет, и социализма, у них во всем виноватого, тоже нет, а людей все так же арестовывают и сажают ни за что ни про что. Быть такого не может, чтобы Сережка кого-то обидел, надебоширил! Он с самого детства у меня доброжелательный парень, серьезный, не занозистый, а тут вдруг хулиганом стал? Выпил, говорят, и давай дебоширить. За выпивкой он еще добрее становится – будто я не знаю, чего они брешут!»
Размышления Нелли Ивановны прервали два длинных звонка, но не телефонных, а дверных. Она поднялась, прошла в прихожую и открыла дверь.
На площадке стояли двое мужчин. Один – крупный, угрюмый, кавказского вида, а другой – доброжелательный, с улыбкой – сразу представился сотрудником московского уголовного розыска и предъявил удостоверение.
– Можно войти? – спросил вежливо улыбчивый.
– Проходите, – неуверенно ответила Нелли Ивановна.
Мужчины вошли в квартиру, прикрыв за собой дверь.
– Нам нужно снять с вас показания. Где бы могли это сделать? Как вас зовут? – спросил доброжелательный.
– Нелли Ивановна меня зовут, – не удивившись, ответила мать Сергея, зная, что он в тюрьме, и предложила гостям пройти в большую комнату. Все трое уселись возле стола, и жизнерадостный спросил:
– Я гляжу, Нелли Ивановна, вы одна? А где же домочадцы?
– В деревне они – уехали отдыхать, – не стала откровенничать Неля Ивановна.
– А Сергей где, не знаете? – спросил гость из уголовного розыска.
– Вы не хуже меня знаете, что Сережа в тюрьме сидит, в первом номере. Сами же посадили ни за что ни про что – и спрашивают, бессовестные! – горько ответила Неля Ивановна.
Мужчины переглянулись, и допрашивающий весело обратился к ней:
– А за что же все-таки сидит ваш Сергей? Уточните, пожалуйста, Нелли Ивановна.
– Начальник милиции Хабибулин сказал, что Сережа учинил дебош в ресторане, нахулиганил. Но это не так, – расстроенно ответила Неля Ивановна.
– Конечно не так, Нелли Ивановна. Начальник вам сказал неправду о вашем Сергее. Пожалел вас начальник. Сергей ваш, Нелли Ивановна, убил собственную жену Василису и куда-то дел свою дочь. Грудного, месячного ребенка, девочку, внучку вашу! – выпалил допросчик все с той же доброжелательной улыбкой, глядя на испуганную женщину. – Поэтому мы здесь. Мы ищем ребенка, и вы немедленно нам скажете, где дочь вашего садиста-сына!
Услышав столь невероятные, дикие, бессмысленные обвинения, высказанные с такой же безмятежной улыбкой, Неля Ивановна даже подумала на миг, что это какой-то черный юмор, глупая шутка, но, посмотрев в глаза пришельцу, она вдруг поняла, что этот гад шутить не умеет. В его черных свирепых глазах за внешней веселостью прятались страшное горе, неотвратимая беда и ужас. Неле Ивановне стало плохо. Грудь пронзило горячими иглами. Боль перекинулась на плечи, руки, в шею и даже в скулы. Ей стало трудно дышать. Она с мукой в глазах потянулась к телефону, стоявшему на столе, но весельчак все с той же гнусной улыбочкой отодвинул его рукавом. Неля Ивановна обхватила горло руками и упала ничком к ногам пришлых.
Тамаз поднялся и вышел в коридор. Веселый, побыв еще какое-то время в комнате, вышел следом. Посмотрел на Тамаза и заговорил с ухмылкой:
– Чего пялишься, Тамазик? Молодец баба – сама все сделала! Не буду же я ее спасать, чтобы потом грохнуть! Валим отсюда по-тихому.
Веселый глянул в глазок на лестничную площадку, открыл носовым платком собачку замка, они осторожно вышли, затворили дверь и тихо спустились по лестнице. Вышли на улицу, прошли пару кварталов, и Веселый спросил у прохожей, где находится междугородний переговорный пункт. Ему рассказали, как доехать. Они сели в попутку и отправились по адресу. Позвонили в Москву, и Веселый отчитался перед Шалико за работу: – Здравствуйте, Шалико Иосифович! Оторву вас от дел буквально на пару минут. Значит, мать клиента спит – будить не стали. Все остальные домочадцы в деревне, а клиент на киче. Навестить мне остальных?
– Гдэ клиэнт? – раздался в трубке удивленно мурлыкающий голос Шалико.
– На местной киче, – радостно ответил Веселый. – Ну так что с остальными?
– Нэ надо их навэщать, – промурлыкал Шалико. – Ищитэ этого музыканта. И дай трубку нашему другу.
Веселый повернулся к Тамазу, стоявшему рядом, и протянул трубку.
– Алло, – проговорил Тамаз.
– Мой друг, дорогой! Зашлы на кичу маляву[4]. Ты же знаэшь, как с кровныками поступают? – пробурчал, шипя, Шалико и положил трубку. Тамаз, никак не отреагировав, повесил трубку и направился на выход. Веселый, последовав за ним, спросил с улыбкой:
– Ну и куда теперь?
– В гостыныцу, – процедил Тамаз.
На следующий день, после прогулки в тюремном дворике, Облом осторожно развернул туго скрученную записку размером со спичечный коробок.
– Кеня, посвети, ни хрена не вижу! Скоро очки понадобятся эти малявы читать, – проговорил он.
Кеня зажег спичку, и Облом углубился в чтение. Дважды перечитал маляву и замер с озадаченным видом. Кеня ожидающе смотрел на Облома. Не выдержал и спросил:
– Ну, че там?
– Да шняга какая-то, – ответил Облом. И, закурив, продолжил, глядя на Кеню: – Ты не в курсе, наш дубак завтра на коридоре?
– Вроде да, а че такое? – тревожно спросил Кеня, сверкнув глазами.
– Надо будет ему втихаря эту маляву слить. Пусть хозяину настучит требования братвы, – хмуро проговорил Облом.
На самом деле никаких требований братвы к хозяину не было, а было требование к честной братве от вора в законе Шалико. В маляве было сказано, что Шалико объявил кровником Сергея, который убил Василису, сестру Шалико, из ревности и должен ответить за это по понятиям жизнью. Кровную месть вора может совершить любой честный бродяга, так как сам Шалико не может отомстить, но благодарность его всем известна. Это грев до конца срока, покровительство в зонах и деньги на воле, если выйдет. Еще Шалико объявил Сергея пидором, а это означало не просто смерть, а позорную, мучительную, зверскую смерть в ближайшее время, сразу после того, как Облом обнародует эту маляву и отправит копии во все концы. И именно это он обязан был сделать.