Тамаз мотнул головой, и они направились на кладбище. Но Сергей с Грыжей уже ехали на трамвае на железнодорожный вокзал, а Байрон мчался на автобусе-экспрессе в аэропорт.
На Майский Сергей с Грыжей добрались уже к вечеру и, не заходя в пивнуху «Русалочка», направились к Смятому на хазу. Смятый был на месте и как будто поджидал их. Грыжа во всех подробностях рассказал обо всем и с гордостью заявил:
– Грыжу им в гланды, козлам рогатым!
Смятый помолчал в раздумье и произнес:
– Значит, кавказец этот – сам Тамаз, правая рука Шалико. А второй – Веселый, которого все боятся как огня пуще Шалико. Киллер он у них штатный – зверюга и садист, каких свет не видывал. И если эти оба козла здесь, надо готовиться к худшему. Завтра на стрельбище двинем – тренироваться. Ты когда-нибудь из «макара» стрелял, Серега?
– Из карабина в армии стрелял, а из пистолетов не приходилось, – мрачно ответил Сергей.
– Карабин хорош, но не транспортабелен. Надо тебе пистолет освоить и нож – самое незаменимое оружие на близких дистанциях и в рукопашном. Завтра с утречка и поедем за город, в лес. Там у меня схрон имеется с дулами и перьями разными – вот и потренируемся на скороту. А спортом каким занимался? Вижу по заточке, что имел отношение, – неожиданно спросил Сергея Смятый.
– Да так, немного хоккей, немного бокс по юности, но серьезно ничем не занимался, я ведь музыкант, – ответил Сергей.
– Музыкант, говоришь? Что-то не то! По-моему, ты в первую очередь боец, а музыкант – в охотку. Хотя одно другому не помеха. Тут все определяет натура – дух мужицкий и характер, – а это проявляется только в экстремальных ситуациях, в испытаниях, которые жизнь подкидывает. Вот приперла тебя житуха – и взялся за молоток, да не готов оказался. Это ведь не просто – человека по башке огреть. Это в кино все так просто, гладко да баско. Сценарист все продумал, прописал. Режиссер актеров подобрал, отрежиссировал. Оператор отснял, кадр выстроил. Актер сыграл красиво и умно все сказал, с выражением. И все смелые такие – знают, куда бежать, что делать. И кровища на весь экран, и никто из хороших не погиб – все по правилам. Правда победила, справедливость восторжествовала, зло наказано. Да жизнь – не кино. Кто готов, тот и побеждает. И справедливость тут по барабану. И мерзко все, некрасиво как-то, неэстетично, но правда своя есть. Эта правда Им – Всевышним – нам послана. Он и дает силы за нее биться. Дает иногда тому, на кого и не подумаешь, а Он дает безошибочно, и тот побеждает. И торжествует правда Его. Негромко, без фанфар, но торжествует, потому что без правды той жизнь в ад превратится. – Смятый замолчал, будто иссяк, и удивленно посмотрел на Сергея с Грыжей, сидевших напротив и как-то необычно взиравших на Смятого. Смятый смутился и спросил: – Вы ели чего? Грыжа, мотани к Светке – пусть соберет туесок со жратвой. В пивнуху тебе, Серый, лучше не соваться. Языки-то у нас длинные, а уши у них острые.
– Ну вот, опять: Грыжа, мотани, Грыжа, принеси… А пиво-то тащить, или чего покрепче? – спросил ворчливо Грыжа, поднимаясь.
И тут заговорил Сергей:
– Смятый, я с Грыжей пойду – мне в Москву позвонить обязательно надо.
– Ну, идите вместе, и с бухлом сами решайте. Хотя лучше бы не надо. Руки трястись будут на стрельбище, – ответил Смятый.
И Сергей с Грыжей ушли, а Смятый опустил голову на грудь и затих. И увидел он, как Грыжа с Серегой пришли в «Русалочку». Грыжа сразу направился к Светлячку (так он ее всегда называл), а Сергей отправился в кабинет директора Демидыча – звонить. Увидел, как Светлана с тихой улыбкой собирает туесок с едой, а Грыжа ей что-то привирает. Увидел, как Сергей набрал номер телефона Жилы – какого-то своего друга в Москве. И лицо Смятого побагровело, сделалось лилово-синим, а потом стало серым, как засохшая без дождей земля. Смятый явно различил слова Жилы:
– Да Василину же убили! Убили ножом в сердце, а дочь твою похитили! Ты что, охренел совсем, Серый, что ли? Куда ты подевался-то, брат? Мы все здесь в шоке! Вся Москва в шоке! Серега, ты меня слышишь, Серега?
И увидел Смятый Сергея, который от такой вот внезапной вести о кончине своей жены Василины будто ослеп. Его ослепили страшная боль и ужас. Его сердце обмерло, обледенело, треснуло, и разум помутился. Ему было так больно, будто вырвали ногти, и в глазах его было темно – так темно, словно выкололи глаза. Его переломили пополам, сломали позвоночник и все кости одновременно. Раздавили череп на мелкие куски и порвали все внутренности. Сергей поднял руки, намереваясь что-то сделать, ощупать себя, потрогать, но не смог ими пошевелить. Они не двигались, и он заревел. Он ревел безмолвно, изредка шмыгая носом и вытирая лицо руками. Ревел долго, будто хотел выплакать все и за всех сразу. За мать. За Василину. За дочь. За Колю Быка. За себя.
Вдруг слезы внезапно кончились. Сергей потряс головой, будто выходя из оцепенения, из оторопи. Он огляделся, развернулся и пошел на выход. Он вышел из кабинета, обернулся еще раз, внимательно огляделся и резко двинулся прочь, будто похоронив навеки свою печаль и свое горе за этой дверью.
Смятый разомкнул тяжелые, отекшие веки и прошептал:
– Господи, теперь у него нет никого и ничего, кроме Твоей милости! Помоги ему, Господи! Возьми мою никчемную жизнь, если понадобится, но помоги ему, Господи! Умоляю Тебя: помоги ему!
И Смятый опять сомкнул глаза, а его травмированный череп пульсировал под шапочкой, как оголенное сердце.
В помещение вошел Сергей, ничего не видя и не слыша. Он прошел мимо Смятого, поднялся на второй этаж, в комнату с четырьмя выходами, куда его определили. Лег на кровать ничком и затих.
Вскорости вернулся и Грыжа с авоськой харчей. Он перекинулся со Смятым парой слов и поднялся к Сергею.
– Серега, – проговорил Грыжа негромко, – поесть бы надо. Весь день не жравши. Спускайся, мы тебя ждем.
– Не ждите. Я не буду. Завтра поем, перед стрельбищем, с утра, – отозвался так же негромко Сергей. И Грыжа ушел, погасив свет и прикрыв за собой дверь.
В семь утра Сергей спустился на первый этаж в общую кухню, где Грыжа со знанием дела заваривал чай, а Смятый жарил картошку на подсолнечном масле с луком. Сергей поздоровался и уселся за стол, не зная, чем помочь. Все вели себя обычно, будто ничего и не произошло. Сострадание у людей, прошедших испытания, ассоциируется с шарлатанством и не приветствуется. Смятый поставил на фанеру, лежавшую на столе, сковороду и спросил Сергея:
– Вареное яйцо будешь?
– Нет, – ответил Сергей. – Я картошечки немного с чаем.
– Тогда налетай. Вон бутеры с колбасой и сыром. Ешь плотнее, до обеда далеко, – проговорил Смятый.
Сергей молча взял бутерброд, вилку и стал ею цеплять картошку со сковородки.
Грыжа разлил по кружкам чай и промолвил:
– Серега, а какой у тебя размер обуви? Сапоги тебе надо подобрать резиновые. С одеждой-то проще – лишь бы не давила, – а обувь нужна аккурат по размеру, не то мозоли будут – грыжа им в портянки.
– Сорок второй, – ответил Сергей, неторопливо жуя и запивая чаем.
– Сорок первый и сорок второй – самые ходовые размеры. Что-нибудь подберем поновее и без дыр. И носки шерстяные подберем. Сапоги надо обязательно с шерстяным носком носить. И мягко, и тепло, и не потеешь. Какие-то сейчас термоноски изобрели. Говорят, новые технологии. Какое там! Два раза надел – и выкидывай! А вот шерстяные, из собачьей шерсти, всю жизнь носить будешь. Потом другой возьмет, постирает и еще столько же проносит. Ни мозолей тебе, ни грыжи в паху! – весело закончил Грыжа.
– Тебе бы, Серега, – заговорил Смятый, – не только одежду и сапоги надо выправить. Тебе бы надо новую ксиву изладить. Уж больно твоей личностью интересуются все в последнее время. А для этого фотки нужны. Так что после стрельбища зайдите с Грыжей в фотосалон.
– Опять за свое: сходите с Грыжей! А без Грыжи никак нельзя? Грыжа у вас самый незаменимый? У меня, может, своих дел навалом! – заголосил Грыжа. Потом посмотрел на Сергея и мирно добавил: – Ну да ладно, Серый, для тебя я всегда время найду, сходим.
Стрельбище находилось далеконько в лесу. Вначале они доехали на трамвае до конечной остановки. Потом километра три шли пешем до леса и по лесу парочку. И наконец, пришли на большую поляну, через которую протекал ручей. Смятый остановился и сказал спутникам:
– Отдыхайте.
А сам похромал в гущу невысоких елочек. Вскоре вернулся оттуда с брезентовым рюкзачком в земле и в траве, вытряхнул из него сверток в клеенке. Развернул клеенку – и там оказались три пистолета (один самодельный и два настоящих «макара»), обоймы к ним и коробки с патронами. А также четыре ножа разной величины и формы. Все оружие было заботливо вычищено и смазано. Смятый серьезно посмотрел на него и произнес:
– Вот и весь арсенал наш – чем богаты, тем и рады.
– А вот мой арсенал – грыжу от него нажил уже! – проговорил Грыжа и вытряхнул из своего рюкзака, с которым пришел, целую кучу пустых консервных банок, взятых у Светлячка накануне. – Будем палить по ним, как по врагам народа.
И они занялись делом, следуя строгим инструкциям Смятого.
Тренировки продолжались неделю, невзирая на погоду, с утра и почти до темноты, с перерывами на перекус. И все это время Смятый, наблюдая за Сергеем, только удивлялся, как тот быстро схватывает и с какой легкостью ему все дается. Более того, Сергей будто обладал телепатическим даром. Только Смятый подумает, что уж больно долго Сергей целится, и напряжен сильно, и курок рвет, и выдохнуть забывает перед выстрелом, – как Сергей, посмотрев на него, моментально исправляет эти недочеты. Смятый только хочет сказать, чтобы Сергей бросал нож не силой, а хлесткостью – как Сергей тут же начинал исполнять несказанное. Одним словом, учитель и ученик понимали друг друга без слов.
Через неделю Смятый сказал, что учить ему Сергея больше нечему. Попросил собрать все стреляные гильзы, пробитые банки и закопать их в кустах. Объявил, что стрельбы закончены и оружие они берут с собой.