– Ну вот, Грыже опять самопал достался! Всем боевое, хорошее оружие, а Грыже – самопал! Стреляй, Грыжа, сколько хочешь – все равно не попадешь! И грыжу тебе вместо нормального пестика! – огорченно проговорил Грыжа, когда Смятый раздал пистолеты.
– Да тебе и стрелять не надо – тебя и так все боятся как ошарашенные, только заслышат про твою грыжу! – весело отозвался Смятый. И продолжил: – Сегодня возвращаемся домой по одному, контрольное время сбора – двадцать один час.
И все молча двинули в разные стороны.
На следующий день после окончания стрельб в районе обеда к Смятому пришел какой-то неказистый типчик. Они поговорили о чем-то наедине, и он отвалил. А Смятый вернулся на кухню, где ели Грыжа с Сергеем, и положил перед ним конверт со словами:
– Ну вот, Серега, ты больше не Серега, а Григорий Иванович Грузов. Паспорт настоящий. Прописка областная, тоже настоящая. Возраст почти такой же – на год помоложе. Только фоточку сменили и штампик подрисовали. Гуляй – не хочу, никто не остановит. Но только два паспорта одновременно не носи. Бывали случаи: заметут хлопчика, примут, а по какой ксиве оформлять – не ведают.
– Да мы теперь тезки с тобой, Серый! Два Гриши лучше, чем один Грыжа! – радостно провозгласил Грыжа.
Сергей без улыбки взял конверт, достал из него паспорт, раскрыл и все внимательно прочитал, запоминая. После чего аккуратно вложил паспорт обратно в конверт и проговорил спокойно:
– Надо бы узнать, в какой гостинице Тамаз с Веселым чалятся, если еще не свалили в Москву.
Наступила неожиданная тишина. Смятый уселся бочком за стол, протянув изувеченную ногу, и заговорил, глядя на Сергея:
– Здесь они, Серега. Никуда не девались. Живут в гостинице «Центральная», в двухкомнатном номере на втором этаже. Обошли все малины и твоих бывших друзей-музыкантов. Ищут они тебя и скоро найдут. Примак сказал, будто блатные наши в курсе, что ты в пересылке в одной хате торчал с Обломом на соседних шконках. Значит, и они уже в курсе, и скоро пожалуют. Надо быть готовченко – эти черти тертые и знают, как брать, когда, знают где. У нас теперь выбор один, Серега: быть убитыми или убить самим. Ты готов?
– Готов, – ответил коротко Сергей и поднялся за чайником. Взял его, потрогал рукой и разлил по кружкам, стоявшим на столе.
– Надо бы дежурство организовать, грыжу им в зад! Три часа один, три часа другой, три часа третий. Чур, я первый! – проговорил с усмешкой Грыжа.
– Ты прав, Гриша, надо. Только эти козлы ушлые и борзые. Они придут, когда их не ждут. Другие бы часика в четыре утра подкатили, втихаря, чтоб шито-крыто, а эти нет – этих надо пасти и в любую минуту быть готовыми к встрече. Умные шибко и хитрые, да на хитрую жопу есть хрен с винтом! Надо их перехитрить, – задумчиво произнес Смятый. Помолчал и продолжил: – Начнем с того, что включим во всех комнатах свет и закроем на замки все двери. Пусть гадают, где мы и сколько нас. Если пойдут внаглую через центральный вход, надо секретки насверлить – отверстия для стволов и для глаз. Когда в них стены начнут стрелять, мало не покажется. Хуже, если пойдут с двух сторон, а то и с трех, – черт знает, сколько их будет!
Сергей удивленно посмотрел на Смятого, но не так удивленно, как в прошлый раз, и проговорил тихо:
– Смятый, ты извини, конечно, но это война не ваша. Давайте я уйду, а вы им скажете: ушел, мол, куда – неведомо. Или, на крайняк, вы уходите, а я отстреляюсь как-нибудь.
– Ну, насчет уйти тебе я думал. Запытают они нас, замучают похлеще мусоров – все расскажем: и когда ушел, и куда, даже если знать не будем, куда ты дернул. Так что это не годится. А если нам с Грыжей уходить, так совсем смешно получится – уходить из своего дома, у нас ведь другого нет, да и братва не поймет – предъявит. Ведь Облом кент наш, и если он тебя прислал – значит, должны помочь. Кроме того, должок у меня остался: должен я Облому за то, что меня спас когда-то, а долги надо возвращать. В общем, я никуда не ухожу, остаюсь с тобой, сам ведь на твою войну напрашивался – зло покарать хочу. Грыжа же пусть сам решает, уходить ему или остаться. – Смятый посмотрел на Грыжу и добавил: – Здесь, Гриша, свалить не западло. Дело жизни твоей касается, и все поймут правильно.
– Ну вот, опять! Всем воевать, а Грыже свалить! Другим, может, и не западло, а мне в падлу даже слышать это от тебя, кентуха! Мало мы с тобой, что ли, в передрягах были, Смятый? Грыжу им во все места, чтобы я своих дружков бросил в случае кипеша? Не было такого! Где ты, Смятый, там и я. Остаюсь я, Серый, по своей воле – ты мне по душе пришелся, да и идти-то некуда. Хоть и страшновато, ссу маленько, но остаюсь, – засмеялся Грыжа. Все улыбнулись и замолчали, пока молчание не прервал Сергей:
– Я, может, опять что не то скажу – так звиняйте. Смятый, может, ты попробуешь предсказать, когда они придут, как, откуда? Ведь как-то у тебя это получается – сам видел.
– Да не могу я, Серега, по заказу это делать, по желанию своему. Оно само приходит, накатывает, когда надо и не надо. Я ведь не колдун какой и не ясновидящий, я обычный калека. Это братва по зонам пустила слух, что я экстрасенс, знахарь, чародей. Да все это брехня! Накатывает иногда на меня что-то непонятное, будто видения какие, – так я потом и сам их плохо помню, что это было. Болит после нестерпимо и опустошает, будто высасывает силы из меня до капельки.
Смятый замолчал, а Грыжа заговорил:
– Ты знаешь, как ему хреново после этих припадков, Серега? Идти не может, стоять не может, сидеть не может, весь мокрый. Уж я-то знаю. Навидался. Грыжу ей за щеку, этой напасти!
– Понятно, – проговорил Сергей. – Тогда вам все же лучше уйти. Я понимаю, что не годится хозяев гнать из дома, но по-другому не получается. Они придут сюда меня искать – я их и встречу один. Хватит с меня невинных жертв!
Сергей поднялся и, больше ни слова не говоря, вышел из кухни, прошел на второй этаж в отведенную ему комнату и лег на койку. Через какое-то время к нему поднялся, прихрамывая, Смятый. Присел на кровать напротив, выставив ногу, и заговорил:
– Я знаю не понаслышке, Сергей, как тебе тяжело сейчас. Кажется, что весь мир рухнул, все изменилось и жизнь кончена. До тебя никому нет дела, и тебе ни до кого. Но это не так. Я это сейчас понимаю. Мир наш наполнен людьми – разными людьми, но людьми. Каждый из нас может быть оглушен жизнью, изжален гнусными людишками или съеден хищниками вроде Шалико, но существуют и другие люди. В нас живет разум предшественников, разум тысячелетий. Это и сохранило человечество. Взаимопомощь, сострадание, дружба, истина – не простые слова. Этими качествами одарил людей Бог, чтобы они могли выжить и остаться людьми в мире животных страстей и инстинктов. Не отвергай силу людей малых, нас с Грыжей, – может, эта сила сделает тебя по-настоящему сильным, большим, великим и поможет свершить правосудие, высшее правосудие!
Сергей в очередной раз поежился, пораженный странным красноречием Смятого, уселся на своей кровати, посмотрел на него и дерзко спросил:
– О каком правосудии ты здесь говоришь, Смятый? Ты – человек, нарушивший все основные заповеди Его? Он говорит: не возжелай жену ближнего своего! Не прелюбодействуй! Не убий! А ты что?
– Я за это наказан, – ответил Смятый дрожащим голосом. – Жестоко наказан. Не тюрьмой наказан, а самой моей жизнью. И даже не жизнью, а нестерпимым одиночеством. Я ведь тогда влюбился по-настоящему. У меня ведь до нее никого не было. Ты, Серый, еще не познал одиночества, не изведал его. Сейчас ты в битве, в событиях, которые мешают тебе осознать свое одиночество. Я прошел через это. Только потом ты ощутишь его, свое одиночество, в полной мере. Когда осознаешь, что ее нет и больше не будет НИКОГДА! Увидишь чуть похожую на нее – и тебе будет казаться, что это она, но это не она! Ее – ту – ты уже не увидишь, уже не найдешь и не встретишь. Может, когда-то и оживет твоя душа понемногу, и морок с нее спадет, но не излечится она. Это горе изживается потихоньку в безмолвной памяти вечности.
Смятый произнес все это на одном дыхании, с широко раскрытыми глазами, и в изнеможении уронил голову на грудь. Сергея будто током шибануло. Он вдруг осознал, что Смятый это говорит ему о нем и о Василине, его жене, – и Сергея затрясло как в лихорадке. Его бил озноб, из глаз беспомощно полились слезы. А Смятый неуклюже завалился набок с вытянутой вперед ногой и смотрел на Сергея мутными, ничего не видящими глазами.
Видимо, почуяв неладное, в комнату вошел Грыжа и закричал:
– Смятый, не вырубайся! Тебе нельзя – ты можешь не очнуться, мне врач говорил! Смятый, ты меня слышишь? – Грыжа принялся трясти завалившегося друга и орать ему в ухо: – Только не вырубайся, Смятый, падла ты хромая, грыжу тебе в ухо! Серега, ты что наделал? Что ты натворил, паскуда? Он же умирает! Смятый, гад, не вырубайся!
Сергея, видимо, привел в себя истерический крик Грыжи, и дрожь потихоньку кончилась. Он поднялся, не совсем понимая, что происходит, со своей кровати и подошел к орущему и трясущему из стороны в сторону Смятого Грыже. Тот глянул на Сергея и еще громче заорал:
– Серега, беги на кухню – там банная шайка стоит. Наполни ее холодной водой и тащи сюда скорее, грыжу тебе в пах!
Сергей неуверенно двинулся на кухню и притащил оттуда таз с холодной водой. Грыжа схватил таз, аккуратно поставил его на кровать, где лежал Смятый, и медленно опустил его голову затылком в воду, не снимая спортивной шапочки. Потом стянул с него шапку, приговаривая:
– Пашка, друг, не умирай! Я что здесь без тебя делать-то буду? У меня ведь и нет никого, кроме тебя, инвалида долбаного! Ты че, собака, надумал?
А Сергей стоял и смотрел, как завороженный, на сильно пульсирующий, уродливо вытянутый, неестественно лысый череп Смятого, на суетившегося, нервно кричащего Грыжу и не знал, чем помочь. Смятый застонал и стал дергаться, пытаясь вырваться из рук Грыжи. Тот радостно заорал:
– Очухался, дохляк! Давай, давай двигайся, можешь разок мне и по морде смазать – от меня не убудет, грыжу тебе в глаз! А ты, Серый, иди сюда – держать его надо. Нельзя вставать сейчас Смятому – доктор говорил, кровоизлияние может быть. А он же, собака, сильный, и драться лезет! Мне одному тяжеленько будет с ним, с боровом хромоногим, справляться, грыжу ему в пятак! Ты че ему давеча наговорил-то, чего он осатанел? – спросил Грыжа Сергея.