ялся за весла и переплыл на противоположный берег залива, образовавшегося от встречи двух рек – Килимяра и Оленькá. Там поставил палатку, коротко перекусил всухомятку и, положив карабин вдоль спальника, завалился спать с уверенностью, что утро вечера мудренее и утром он разберется с мотором, как по нотам.
Проснулся Сергей ранним утром от холода и, выглянув наружу, подумал: «Вот и пришли первые холода». Прибрежная вода подернулась ледком-припоем. Зато не было дождя. Выбравшись из палатки, он первым делом занялся костром. Лиственница хорошо горит в любую погоду, и Сергей быстро управился с этим. Костер на севере – главная драгоценность. Огонь дарит тепло, а значит – жизнь. Он вскипятил в котелке воду и заварил чай, поглядывая на неисправный мотор и соображая, что бы там могло сломаться. Попил чайку с бутербродами. Достал из-под сидушки ящик с инструментами и, сняв крышку с мотора, уставился на его внутренности.
В это время метрах в десяти от берега что-то сильно булькнуло. Быстро повернувшись в сторону всплеска, Сергей увидел лишь круги на воде, но какие это были круги! Он быстро схватил торчавший из лодки спиннинг все с той же блесной-вертушечкой четвертый номер и бросился к берегу.
Первый признак, что большая рыба находится рядом, охотясь на мелочь, – это ее сильные всплески. И здесь не зевай! Сергей подбежал к воде, на ходу отстегнул блесну, подмотал леску, откинул скобу на катушке и сделал заброс. Блесна, совершив дугообразный полет над туманной дымкой, упала в воду и тут же была схвачена невидимым хищником. Сергей, сделав подсечку, стал вываживать рыбу и сразу понял, что это не таймень – борьба не была столь жесткой и упорной, как у гиганта с Пура. Он довольно легко справился с добычей, но, когда вытащил рыбу на берег, был сильно удивлен ее размером и красотой. Это была нельма – килограммов на десять чистейшего серебра. Рыба столь же красивая, сколь и вкусная. Пожалуй, самая вкусная из северных пресноводных. Сергей, очень довольный уловом и собой, присел возле нее и, прижав рыбину к земле, освободил ее от блесны. Нельма, видно, пришла на нерест, потому как была полна икры. Сергей хотел было отпустить и ее, но, вспомнив, что по пути предстоит ночевка в Тюмяти, решил усыпить и взять с собой в подарок хозяевам. Так он и сделал. А потом положил нельму и спиннинг в лодку и занялся ремонтом двигателя. Провозился час-другой безрезультатно и, поняв, что ему не справиться, решил тащить лодку до Тюмяти на чалке, как бурлак. Сварил кашу с тушенкой, пообедал, сложил в лодку все имущество и тронулся в путь. До Тюмяти было не меньше пятнадцати километров. А сколько точно, никто не знал, поскольку военные карты этой местности, которые только недавно рассекретили, были, мягко говоря, приблизительными – возможно, для того, чтобы дезинформировать противника.
Сергей тащил лодку вброд и с тоской вспоминал черного жеребца-вожака: «Вот бы кого запрячь – через час были бы на месте!»
Небо совсем потемнело, и снова пошел дождь, на этот раз со снегом. Подул сильный холодный ветер с Ледовитого океана, чуток помогая Сергею тащить лодку, потому что дул в спину.
Изможденный, промокший снаружи и изнутри, он к вечеру все-таки дотащился до Тюмяти-Склада и рухнул у Васьки Качка спать, не ужиная. Васька, зауважав Николу уже не только за спиртик, сходил на берег к лодке и за десять минут починил мотор. А утром, когда Никола-Серега проснулся, пришел к нему в сруб с трехмесячным щенком на руках. Сел на табуретку у стола, поглаживая и дразня щенка, и спросил:
– А где поломался-то, Никола?
Сергей-Никола, поднявшись, сел на кровать и ответил:
– У Утюга поломался.
– Прилично тащился, – проговорил Васька Качок, поглаживая собачонку. И снова спросил: – А когда туда шел, в Таймылыр, подношения-то делал Утюгу?
– Какие подношения? – удивленно переспросил Сергей.
– Как какие? – усмехнувшись, проговорил Качок. – Подношения духу горы Утюг. Может, из-за нее и поломался. Она капризная у нас и не любит без подарков оставаться – такая у нее философия.
Теперь уже усмехнулся Сергей, услышав про философию, и спросил:
– А зачем духам материальные подношения? Как они ими пользоваться-то станут?
Васька равнодушно посмотрел на своего щенка, погладил его и ответил:
– Этого я не знаю, а вот что у тебя свечу забрасывает, знаю. Оттого и завести не смог. Проверяй свечу. Я тебе там ключ свечной оставил – так ты, если заглохнешь, свечу-то почисть.
– Спасибо тебе, Вася! – проговорил Сергей и, встав с койки, протянул ему руку.
– Да не за что, – ответил Качок. Пожал протянутую руку и тут же продолжил: – На-ка, вот тебе, – и протянул Сергею собачонку.
Сергей взял в руки щенка и тихо произнес, улыбнувшись Ваське:
– Вот те на! А что я с ним делать буду?
– Кормить будешь. Пока маленький – по три-четыре раза в день, рыбой и олениной, а подрастет – пару раз будешь кормить, потом один раз, вечером. Сам ешь и его корми. Себе три части, ему одну. Только не испорти собаку. Домой не пускай даже в пятидесятиградусный мороз – пусть на улице спит, привыкает. К выстрелам приучай, чтоб не боялся пес. Натаскивай его на дичь да делись ею с ним. Расти, но только не испорти.
Сергей все то время, как говорил Василий, смотрел на маленький теплый комочек с умильными веселыми глазками, и его сердце наполнялось теплом этого беззащитного существа.
– Зимой, – снова заговорил Васька Качок, – когда будешь спать у надьи, клади его с холодной стороны, чтобы и от костра тепло, и от него. А летом пусть у палатки крутится, дрыхнет, охраняет.
– Я назову тебя Бутц, – проговорил Сергей, глядя на щенка и невольно улыбаясь.
– Ты чего, футболист, что ли, Никола? – спросил удивленно Васька.
– Почему футболист? – переспросил Сергей.
– Ну, бутс – это как футбольный ботинок, что ли? – снова спросил Васька Качок.
– Верно, башмак футбольный. Правда, один очень честный, справедливый, но дерзкий философ, реально взиравший на жизнь и на собак, взял и назвал свою собачку Бутцем – башмачком, значит. И в завещание включил своего Бутца. И наследство ему оставил, на которое того кормили и содержали до конца его собачьей жизни. И звали того чудака-философа Артур Шопенгауэр. И я хочу в его честь назвать свою собаку Бутцем, – сказал Сергей.
– Веселый, наверное, был философ и добрый, раз так собак любил? – спросил с видимым интересом Васька Качок.
– Да нет. Говорят, что наоборот. Очень вредный был старикан, и никого не любил. И именно по этому поводу другой гениальный поэт и философ Гете сказал: «Собака – такой же плут, как и человек». Спасибо, Вася, тебе за все. А за щенка – особо, – проговорил искренне Сергей-Никола и снова протянул руку официальному представителю власти на местах, участковому, черному старателю Василию Качеву – Ваське Качку.
Зима пришла как-то сразу, без предупреждения. Реки и ручьи в одночасье встали. Бутц с восторгом встретил свой первый снег, носясь без устали по двору, принюхиваясь и хватая этот снег острыми зубками. С помощью справочника по собаководству Сергей выяснил, что его Бутц – якутская лайка, древняя порода, выведенная коренными народами Севера на «собачьих реках». А если более точно изучить, то может оказаться, что Бутц также и верхоянская полярная лайка – саха ыта, в переводе с якутского – все равно «якутская собака». Рост кобеля достигает 59 сантиметров. Масть черно-белая. В меру лохматая. Нрав веселый. Охотничья. Ездовая. Не выдаст хозяина при встрече с медведем, волком, лосем и т. д. «И это хорошо, – думал Сергей, глядя на веселого Бутца. – В дороге такой друг незаменим».
Сергей не оставил идею о посещении воздушного захоронения Марии Ноевны в арангасе и культовых мест на Оленькé. Хотя вначале он хотел совершить задуманное на лодке, а теперь вот решил идти на лыжах, когда лед окрепнет.
Он по-прежнему много тренировался – и на снарядах, и на стрельбище. Уже уверенно стрелял с двух рук по мишеням. Но основным его спасением были чтение и случайно появившийся Бутц. Прикинув по карте расстояние до конечной точки на горе Кысыл-Хая, Сергей вычислил приблизительное количество дней в пути и запас продуктов. Приготовил все необходимое снаряжение и ждал. Холода усилились, и через неделю можно было, не боясь, даже прыгать по льду Оленькá. Помня свой первый поход на лодке в Таймылыр, Сергей решил подстраховаться и стал совершать ежедневные небольшие переходы по десять-пятнадцать километров с полным снаряжением и максимальной загрузкой рюкзака. Бутц очень приветствовал эти походы, и стоило Сергею только появиться на крылечке с рюкзаком, весело повизгивал и лаял. Такая осторожность оказалась не бесполезной. Только в дороге можно выяснить, что пригодится тебе, а что без надобности.
После недели тренировочных дневных вылазок Сергей решил походить и с ночевками. Холода уже крепко поджимали, особенно по ночам, и тут главное было – научиться обогреть себя. А способ согрева (значит – выживания) на севере только один – хоть в тайге, хоть в тундре, – вдоль рек. Ищешь два-три бревна. Кладешь их параллельно друг другу поперек ветра. Ставишь с ветреной стороны тент-отражатель. И получаешь надью. Бревна горят всю ночь равномерно, а тент спасает от ветра и, отражая, сохраняет тепло от костра. Поджигаешь бревна. Кладешь под тент коврик-пенку; если коврика нет – кладешь гнилушки (сгнившие стволы берез с болот) и обильно укрываешь их хвойным лапником. Вот временное жилище и готово. Все легко и просто, как говорится. Только легко и просто это лишь на бумаге. В реальности все не так-то просто. Надо еще найти эти бревна на берегу, благо снега пока немного. Надо напилить их легкой складной ножовкой и перетаскивать к стоянке. Надо умудриться их разжечь. В общем, дел хватает, и ночевку начинаешь готовить часа за два-три до темноты. А это значит, времени на дорогу остается меньше, чем закладывал, и значит, расход питания становится больше, а следовательно, и груза становится больше. В конечном счете Сергею пришлось соорудить легкие нарты-саночки на лыжах с упряжью и таскать их на приличные расстояния с ночевками через день да каждый день. И здесь были свои плюсы. Не надо было переть на себе тяжеленный рюкзак с карабином. Но были и минусы. Тяжело было пробивать себе путь по большому снегу – лыжи вязли. И все же плюсов было больше. Забегая вперед, скажу, что через три месяца эти облегченные нарты таскал уже Бутц.