утц снаружи охранял нарты и тоже ждал, привычно зарывшись в снег.
Стало совсем темно, и неожиданно поднялся сильный ветер. Костер запылал с новой силой, и грот озарился каким-то другим, холодным свечением. Сергей отодвинул чуть дальше от огня котелок с кашей, чтоб не подгорела, открыл банку тушенки и нарезал хлеб с луком. И тут услышал тяжелый вздох и тихий, утробный стон. Он непроизвольно потянулся за карабином, взял его в руки и медленно поднялся. Вздох и стон повторились. Сергей направился на звук в дальний угол, но ничего и никого там не нашел. Вернулся и уселся у костра, положив карабин на колени. Помешал кашу в котелке, и вдруг раздался жуткий вопль снаружи, и сразу за ним – заунывный вой на много голосов затянул что-то печальное. Сергей не имел абсолютного слуха, но откуда-то знал, что поют в ре-миноре. «Поют нестройно, фальшивя, но в ре-миноре», – промелькнуло в голове Сергея. Он опять поднялся и пошел на звук к выходу из грота, держа карабин на изготовку.
Снаружи была страшная темень и дул сильнейший ветер. Сергей достал из кармана фонарик, купленный еще на материке, в Москве, и включил его, направив на нарты. И сразу заметил под ними большие сверкающие глаза Бутца. Тихо скомандовал: «Ко мне…» И дрожащий пес тут же прижался к ногам хозяина. Сергей осмотрелся, посветив фонариком, и прислушался. Пение доносилось слева от входа в грот.
«Должно быть, ветер завывает в кигиляхах Юнкэбила», – подумал он, развернулся, сказал Бутцу «за мной» и направился внутрь, к костру. Положил ружье, взял ложку, помешал кашу в котелке и, попробовав на вкус, тут же бросил ложку на землю. Каша оказалась страшно горелой и протухшей. Сергей сплюнул горечь и, не поверив самому себе, взял в руки котелок и принюхался к каше. Она была протухшей. И тут опять послышались тяжелый вздох и стон.
«Дыши сколько хочешь, но мою кашу не трожь», – тихо проговорил Сергей и пошел к выходу – очистить котелок и набрать снега. Бутц направился за ним.
Когда они вернулись, Сергей обратил внимание, что нарезанный лук остался на месте, а хлеба не было.
«Что за черт?» – удивленно проговорил Сергей и посмотрел на Бутца. Собака невинно помахала хвостом и уселась, глядя на Сергея.
«Да нет. Он же со мной был на улице», – проговорил Сергей самому себе и еще раз огляделся, ища хлеб. Хлеба не было.
«Ну вот что, воздыхатель! Можешь здесь дышать всю ночь, можешь петь, плясать, посуду бить, но мы отседова никуда не уйдем. Некуда нам идти. Так что прими с миром, а хлеба я тебе еще дам и сухарей оставлю», – с этими словами Сергей двинулся к выходу, затащил нарты внутрь, вернулся с замороженным куском оленины, нарубил ее Бутцу на ужин, сам съел тушенку с хлебом прямо из банки, попил чайку и улегся на пенке ночевать, подбросив дров в костер, положа рядом карабин и размышляя в дреме: «И молоко, бывало, прокисает моментально во время грозы. А пенье – что пенье? Еще жрецы Древнего Египта использовали силу ветра для психологического давления на людей. Откроют одни задвижки в своих храмах – те плачут. Откроют другие – те смеются, радуются восхождению нового фараона, эксплуататора трудового народа…»
Проснулся Сергей от мороза. Костер прогорел до золы, лежащей ровной кучкой на каменном полу пещеры. Он поднялся, настругал ножом лучины и разжег костер. Вышел на улицу. Ветер стих, разогнав вчерашнюю хмарь на небе, и выглянуло солнышко, предвещая ясный морозный день. Они с Бутцем позавтракали и отправились в путь.
Следующие две ночевки прошли на свежем воздухе, у надьи. Приближалась уже четвертая ночь на заброшенном золотом прииске. На карте было указано, что там есть изба, по-местному – балóк, срубленный из местной лиственницы домик три на четыре метра, с печкой-буржуйкой и нарами. Сергей уже сильно подустал и намеревался сделать там две ночевки и дневку. Отоспаться как следует, пополнить рыбные запасы, а может, и мясные, если повезет на охоте.
Река вырвалась из горных теснин и вышла на равнину. Впереди лежала безмолвная белая пустыня. Далеко на правом берегу Оленькá показалась изба золотого прииска. Идти было тяжело. Второй день шел снег не переставая, и потеплело. День был пасмурный, и уже начало темнеть.
Увидев избу, Сергей обрадовался, предвкушая отдых. Бутц, видимо, тоже почуял жилье – остановился у невидимого под снегом берега и затявкал. Сергей улыбнулся и проговорил: «Ну вот, почти и дошли. Молодец, Бутц, чует жилье, хоть и брошенное людь…» И, не успев договорить, провалился под лед в полынью, припорошенную снегом. Одежда быстро намокла, и тело Сергея обожгло холодом, будто кипятком. «Так вот почему лаял Бутц!» – промелькнуло в голове, когда струя потащила его под лед, а широкие лыжи на ногах помогали ей это сделать. Сергей скинул одну лыжу – и стало легче сопротивляться течению реки; а крепление второй лыжи никак не хотело расставаться с валенком. Положение становилось критическим: его уже наполовину затянуло под лед, и держался Сергей на краю промоины только благодаря шесту – палке, вырубленной накануне, когда пошел снег, – и упряжи, связанной с нартами. Наконец Сергею кое-как удалось избавиться от лыжи, правда, вместе с валенком, и он, подтянувшись на шесте, вытолкнул свою спину на лед. Отдышавшись немного, с большой осторожностью начал двигаться на спине прочь от промоины, помогая себе руками и ногами и извиваясь как змея. Через некоторое время, показавшееся ему вечностью, Сергей уже лежал на прочном льду и отдувался, а Бутц лизал ему обледенелые руки и лицо. Отдышавшись, Сергей медленно поднялся и стал сбрасывать с себя мокрую одежду, с которой вода струями стекала на лед. Он разделся догола и быстро подтащил за веревку нарты, стоя озябшими ногами на мокрой одежде. Скинул тент, достал рюкзак со сменкой. Вытерся насухо полотенцем и стал судорожно натягивать на себя сухое белье, носки и одежду. Когда дикий холод немного перестал трясти его изнутри и снаружи, Сергей, сидя на нартах, достал солдатские сапоги, взятые на всякий случай для отдыха от валенок, натянул их на ноги и, трясясь от холода всем телом, поднялся с нарт. Глубоко вздохнул и принялся прыгать на льду для согрева. Бутц, все это время печально взиравший на хозяина, бросился радостно бегать вокруг Сергея и весело тявкать.
Согревшись достаточно для того, чтобы думать, Сергей достал фляжку со спиртом из продуктового рюкзака и, сделав два больших глотка и заев снегом, согрелся окончательно. Он уселся на нарты и погладил по голове подбежавшего Бутца. Поднял голову, посмотрел на избу-балок, стоящую уже невдалеке, и с удивлением обнаружил, что за первой избой стоит вторая, побольше, а между ними, в редких лиственницах, – желтый трактор на гусеницах. «Богатый, видимо, прииск был, раз и трактор бросили», – произнес Сергей, поднялся, собрал одежду, закинул на плечо веревку с мокрой упряжью и поволок нарты к избе.
На прииске Сергей провел не две ночи и день, как планировал, а три ночи и два дня. Главной причиной задержки были лыжи, которые остались подо льдом. Пока сушилась одежда у печки-буржуйки, Сергей обследовал весь заброшенный прииск, но лыжи ему никто не припас. От безвыходности он решил смастерить себе их сам из досок соседнего балка, но о том, как их делают, не имел представления. Древесину на Севере не точат короеды – их там нет. Она портится только от влаги, от гниения, а если это лиственница, то и влага ей нипочем – на русской лиственнице стоит вся Венеция. Сергей выбрал из перегородок соседнего балка две ровных, сухих доски и стал думать, как их загнуть. Вспомнив, что гитарные деки и перья хоккейных клюшек гнут с помощью горячей воды, он попробовал применить такую технологию и к будущим своим лыжам. Нашел оцинкованный таз, положил в него концы двух досок, прижав булыжником, снаружи концы привалил другим булыжником и наполнил таз кипятком с печки-буржуйки.
Простояв в воде, доски приняли закругленную форму лыж на концах. Сергей заточил топором загнутые концы, приладил крепления из своего кожаного ремня – и лыжи были наполовину готовы. А когда Сергей вырезал две полосы из оленьей шкуры, лежавшей на нарах, и подбил ими рабочую поверхность досок, чтобы не было отката, если поднимаешься на них в гору, и прожег гвоздем по дырке на носах, чтобы можно было привязать веревку к лыжам и тащить их за собой, когда понадобится, – лыжи были готовы окончательно. Сергей опробовал их в деле – получилось неплохо. Уложил весь свой скарб на нарты, поддел вторые шерстяные носки на ноги, чтоб не мерзнуть в сапогах, прибрался в избе, закрыл ее на щеколду, взял свой спасательный шест, и они с Бутцем тронулись дальше – к горе Кысыл-Хая, до которой еще оставалось примерно два дня пути.
Небо прояснилось, и стало холодать. «Надо же! – думал Сергей. – Иной раз ноги промочишь – и сразу температура, кашель. Холодной воды попьешь – горло болит, ангина. А тут вон весь искупался и промок в ледяной воде до нитки – и хоть бы насморк нарисовался! Чудеса, да и только! Видимо, организм сам знает, когда ему болеть, а когда не стоит…»
К вечеру температура воздуха опустилась до минус двадцати – значит, ночь обещает быть еще холодней, – и Сергей стал присматривать место ночевки раньше и с большим количеством дров. Нашел место, заготовил дрова, приготовил ужин, покормил себя и Бутца и улегся под тент спать, укутавшись всем, что было на нартах, раздумывая попутно: надо было бы сделать нарты длиннее и спать в них, как местные, наверное?
Проснулся Сергей часа через два от сильного холода и подумал спросонок: «Наверное, костер прогорел. Задубел конкретно, особенно ноги…» Он скинул с головы запасную телогрейку и уставился на горящий костер. Дров в нем было достаточно. Глянул на градусник – температура упала до двадцати семи, и ветер поменялся, сделав навес бесполезным. Сергей переставил тент, отогрел ноги у костра и вспомнил, что полярники в лютые морозы раскладывают два костра и спят между ними, если есть дрова, рискуя спалить имущество и себя. Сергей принялся разводить второй костер-надью. Справился с этим довольно быстро и снова улегся спать.