– Значит, прослушивание проходит в два этапа? – спросил Сафрон Евдокимович у Василины и комично нахмурился.
– Я точно не знаю, может, и в три или в четыре – абитуриентов-то вон сколько, и все хотят стать знаменитыми артистами и поступить в этот, как кто-то сказал, орденоносный, прославленный институт, – ответила невинно Василина.
– Слава богу, что не только тщеславие, но и талант иногда приводит абитуриентов в этот прекрасный институт, – проговорил Сафрон Евдокимович, и они рассмеялись. Потом отправились опять на Кутузовский в дом Брежневых.
На следующий день они расстались, потому что Сафрон Евдокимович уезжал в научную командировку. Тут он малость приврал – ни в какую командировку он не собирался, а собирался просто разобраться в своих внезапно проснувшихся чувствах, да и Василине нужно было показаться у мамы Даши. Договорившись встретиться на экзаменах в июне, он проводил ее до метро.
– Надеюсь, что экзамены ты сдашь хорошо, Василина, – сказал Сафрон Евдокимович на прощание.
– Я сдам все экзамены на пятерки, и вам не будет стыдно за меня никогда в жизни, Сафрон Евдокимович, – ответила Василина и спустилась в метро. И он гордился ею всю свою жизнь, как и жалел впоследствии до слез.
Приехав к маме Даше в Черемушки, Василина ей весело рассказала о прослушивании. Будто прошло оно успешно, и ее определили к педагогу по вокалу, если сдаст остальные экзамены в июле.
– Что-то ты больно счастливая, не влюбилась ли разом, Васька, в какого-нибудь абитуриента симпатичного? – спросила мама Даша.
– Да, есть там один симпатичный на примете, – ответила весело Василина.
– Ты аккуратней там с этими симпатягами, они такие подарочки умеют преподносить, почище аистов, – проговорила мама Даша, с подозрением глядя на дочь.
– Я немного знаю уже о подарочках, мама, не маленькая, не беспокойся, – ответила та и ушла в ванную.
Побулькалась там и вернулась в мамадашиной ночнушке на голое тело. Чмокнула маму и ушла в комнату, где ее два дня ждал разобранный диван. Легла, укрывшись одеялом, и моментально сладко заснула.
Утром Василина улетела в Симферополь, а вечером пришла пораньше в свой ресторан спасаться от переполнявшего ее через край счастья. В оркестровке был один Слива и что-то паял. Увидев Василину, он радостно воскликнул:
– О, Лина, привет, а я тебя послезавтра ждал.
– На самолете прилетела, хоть и боюсь я их, но все равно лучше, чем поездом, – ответила она.
– Лина, а здесь такой переполох во всех ресторанах творится. Вся Ялта только и говорит про твоего Кузю! – снова воскликнул Слива.
– Ладно уж про моего. Мне что он, что тетя Мотя, рассказывай давай, – весело проговорила Василина.
– Ты помнишь, – начал Слива, – я как-то тебе сказал, что этот Кузя к нам, как на работу, ходит каждый день, не иначе, как на тебя глаз положил? А ты тогда ответила, что он на тебя даже и не смотрит, и ты оказалась права. Не из-за тебя он вовсе ходил к нам в ресторан, а именно на работу. Оказывается, Кузя мастерски умеет снимать цепочки с подвыпивших и офигевших от такого завидного кавалера телок. А какие цепочки Кузя не мог расстегнуть, он перекусывал зубами, будто шепча комплименты свой даме. А какие не мог перекусить зубами, перекусывал щипчиками для ногтей, блестящими такими, миниатюрными, китайскими. Сняв с ошалевшей от счастья, винца и танца дамы ее украшение, Кузя больше не имел к ней интереса, кроме ювелирного. Барышни же, обнаружив пропажу, начинали бегать по залу, искать в фойе, в туалете зачем-то, да где найдешь – народу столько топчется, подобрали, видно… Но некоторые, особо трезвые и внимательные дамы, начинали подозревать и Кузю, даже вызывали наряд милиции, и те устраивали Кузе доскональный шмон, но, ничего найдя, отпускали. Они и не могли у него ничего найти без рентгена. Кузя проглатывал эти украшения, а на следующий день доставал их брезгливо из унитаза пинцетом, ополаскивал и нес в мастерскую братьев Голденбергов. Те давали ему хорошую, но не отличную, конечно, цену, как за лом, и Кузя шел укатывать нас халявным шампусиком и коньяком. А братья Голденберги плавили этот лом и делали из него новые ювелирные украшения, или чистили до блеска подпаянные ширпотребовские цепочки, и выставляли на продажу – пойди найди свою. Но посадили Кузю не за золотые руки.
– Так его все-таки посадили? – спросила Василина с грустной улыбкой. – Да, Василина, посадили, – продолжил Слива, внимательно посмотрев на нее, – и посадили по-крупному. Он зимой познакомился в каком-то кабаке, не в нашем, с дочерью секретаря обкома партии из Симферополя и кутил с ней пару недель с размахом и невиданной щедростью. И в Ялте кутил, и в Севастополе, и в Симферополе. Даже, говорят, в Москву летали оторваться. Так вот, та дочь и привела Кузю к себе на дачу, тут недалеко от нас. А мама дочери, жена секретаря обкома Руфина Анатольевна, имеет большую слабость к произведениям искусства, особенно ювелирного порядка. И эта дача их не то чтобы дача, а настоящий музей, Грановитая палата, все там в картинах, вазах и сейфах. Все, конечно, охраняется и конторой, и ментами – «первый» все же…
Но наш Кузя оказался весьма авторитетным в этом деле пацаном, в воровских кругах носил погоняло Артист. Так вот, после того, как он там погудел с наследницей престола, дачу их хлопнули подчистую. Всю ювелирку из сейфов вынесли, картины отдельные в подрамниках и еще бог знает что. Хозяева бьют в набат, менты навытяжку стоят, контора тоже. Самые знатные сыскари уверяют: залетные это, уж больно мастерски сработано, нашим не по чести, да и Михалыч своих на жестком поводке держит, а мы – его!
Но вскоре к братьям Голденбергам в мастерскую приходит тот же Кузя-Артист с футляром от скрипочки в руках и вываливает оттуда на стол столько рыжья, что братишки задернули шторы, потолковали о цене за лом и сговорились, что Артист придет через два дня за деньгами. Он ушел. А браться сели попить чайку из стаканов в серебряных подстаканниках. Дело в том, что один ювелирный гарнитур в виде роскошного колье с брюликами в карат, сапфирами с ноготь, изумрудами с голубиное яйцо, с рубинами, как звезды на кремлевских башнях – они мастерили сами для самой влиятельной дамы в Крыму – Руфины Натановны, жены «первого». Гольденберги сделали это ожерелье из материала заказчицы, и не одно, а два. Второе, по слухам, было отправлено в Москву. Пора настала переводить мужа в ЦК КПСС, – засиделся в провинции.
– Скок такого уровня мог совершить только очень талантливый Артист. Этого одаренного молодого человека ждет большое будущее – на Колыме, – сказал старший брат и добавил: – Но нам туда не надо.
– Да, таки нам туда не надо, – ответил младший.
И на следующий день старший уехал по делам в Симферополь. Там у него был один знакомый в «конторе глубокого бурения». В КГБ, значит, очень высокопоставленный дядька с большим козырьком на фуражке и кокардой. Этот дядька ходил в штатском и занимал солидный кабинет в известном здании. Старший Гольденберг посидел часа два в приемной этого кабинета, и его приняли. Он уселся сбоку, но напротив дядьки, и объяснил, что у него есть некая информация по громкому делу, но есть и просьба. Дядька был далеко не дурак, там таких не держат, и спросил с холодной улыбкой:
– Документы на выезд?
– Да, – ответил старший брат.
– На вас братом и с семьями?
– Да, – опять ответил старший.
– Значит, одиннадцать человек – дедушка-то ведь у вас умер недавно.
– Да, – снова ответил старший Гольденберг.
– Если информация окажется ценной, уматывайте, – брезгливо ответил козырек.
На следующий день, когда Артист пришел за деньгами в мастерскую братьев, его взяли. А еще через день братья Гольденберги с семьями отправились на ПМЖ в Израиль, они давно собирались, а тут вот и случай представился подходящий. Кузя-Артист наш никого не сдал, хотя работал однозначно не один – пальчиков много оставили. И судя по тому, кого он обокрал и засветил, ему припаяют на полную катушку…
– Слава, ты всегда был прекрасным рассказчиком, но этот Кузя-шмузя – Артист, Баянист, Гитарист – меня больше совершенно не интересует, – ответила Василина.
– Да, я вижу, – проговорил Слива.
– Меня интересует, почему ты не спрашиваешь про то, как прошло прослушивание в Москве? – спросила она.
– А че спрашивать, когда у тебя все на лице написано, прошло оно успешно, может быть, даже слишком успешно, – подытожил Слива, и в гримерку с шумом ввалились музыканты.
Весной Василина, как и обещала Сафрону Евдокимовичу, сдала все вступительные экзамены на пятерки и была зачислена на дневное отделение в институт имени Гнесиных. Она доработала сезон в ялтинском «Интуристе» и переехала в Москву к маме Даше.
Мама Даша была молодой красивой женщиной и к тому же – умной. Быстро разобравшись во всех прелестях социализма и в своих, она точно знала, куда ей идти и что делать. Она была почти неуязвима для внешней агрессивной среды – почти! Ее честная от природы душа не знала, вместе с ней, как обойти такие преграды, как предательство, измену, подлость в личной жизни. Она не знала, как переплыть это море греха и грязи под названием жизнь и не обрызгаться той грязью. Со всеми мужчинами, которые ей нравились, и с которыми свела ее судьба, были проблемы. И главная проблема была в том, что у нее были искренние надежды, а у них искренние обещания: она была доверчива и страстна. И даже, если ее избранники были не женаты и они пробовали пожить вместе, как бы гражданским браком, наступало довольно быстро разочарование.
Со временем она разобралась и в этом. Разочарование наступало от того, что каждый из них любит и чтит только себя. Поняв это, она немедленно успокоилась и, процитировав летучую в то время фразу Юрия Никулина из фильма «Бриллиантовая рука» – «Будем искать!», – полностью окунулась в работу. Но там ее тоже ждало разочарование. Она вдруг поняла, что нет никакой высшей партийной школы – ВПШ, где она преподавала политэкономию. Есть только ВПШик! Нет никаких факультетов «хозяйственных руководителей», «научного атеизма» и т. д. Кроме одного – факультета «научного карьеризма». Нет никакой науки под названием «политэкономия», а есть обычное засирание мозгов молодым коммунистам-карьеристам. Отсюда и кибернетику, зародившуюся в России, признали буржуазной псевдонаукой. И ЭВМ, построенную в Союзе, вместе с кибернетикой запретили. А то как же? Заложили в эту электронно-вычислительную машину вопросик: «Какова эффективность плановой экономики в СССР?» А та отвечает: «В перспективе – полный экономический крах». Ей второй вопросик: «Эффективность от придуманной классиками марксизма-ленинизма аксиомы „От каждого по способностям, каждому – по труду?“» Отвечает: «Полный п….ц! Тот же экономический крах!» Они ей, этой ЭВМ, третий вопросик: «Общественная собственность на средства производства?» Тут эта машина не то чтобы