– Я, Сафрон Евдокимович, да, наверное, зря, – ответил Брагин.
– Почему это зря, Ваня? Очень красиво, и людям нравится, – проговорил Сафрон.
– Так-то оно так. Только мужики на нем в домино перестали стучать, говорят – жалко. До этого стучали, войлок подложат на лавки, примут внутрь по маленькой и стучат. А тут вон дежурство установили, чтоб никто стол не утащил да не поцарапал, – весело поведал Иван.
– Это хорошо, Ваня, когда у народа такая любовь к красоте. Еще бы сами поменьше скотиничали, было бы вообще замечательно. Что пишешь-то, Ваня? – закончил Сафрон, переведя взгляд на мольберт.
– Новый цикл картин задумал я, Сафрон Евдокимович – «О Золотой Бабе Пармской, – ответил Брагин.
И с хитринкой посмотрел на Сафрона.
– Что-то ты, Ваня, какой-то загадочный сегодня? – улыбнувшись, спросил Сафрон.
– Так я это, Сафрон Евдокимович, хотел вам сказать, что Парма та не итальянская, а наша, уральская, – ответил Брагин и скромно улыбнулся.
– Да понял я, Ваня, понял. Пармой называли Пермь Великую издревле, еще ее называли Биармией. В летописи Стефана Пермского в 1396 году о ней говорится, о Золотой Бабе той. И в Кунгурской летописи говорится. И Ермак о ней упоминает. Легендарный идол эта твоя Золотая Баба! И поклонялись ей все народы, проживающие с обеих сторон Уральских гор: и коми, и зырянья, и ханты, и манси. По коми-пермятски Золотая Баба зовется Зарни-Инь. А название Парма происходит от финно-угорского «заросший лесом холм». Я ведь, Ваня, сын историка-краеведа. Отец мой до сих пор директором Тобольского кремля работает и много чему меня научил. Все хочу, Ваня, их в Москву перевезти – отца-то и маму. И квартиру им кооперативную мечтаю построить. Но они не хотят переезжать. Привыкли к Сибири, да и дело свое любят искренне. Вот такие дела, Ваня, – проговорил Сафрон и замолчал.
Иван, слушавший внимательно, раскрыв рот, вдруг выдохнул и произнес:
– Вот это да, Сафрон Евдокимович, а я и не знал, что вы все это знаете? Да и что вы из Тобольска, тоже не знал. Думал, москвич коренной из интеллигентов, а вы из Сибири? Вот так да!
– Да-да, Ваня, и в Сибири люди живут разные, и на Урале живут, и на Дальнем Востоке. Страна-то у нас, вон какая огромная. Просторы эти и душу нашу русскую породили загадочную. Все от земли, Ваня, идет. От просторов наших невиданных и сила наша, и доверчивость, и любознательность, и беззаботность, и безалаберность, и расточительность. Все от земли, Ваня! Сколько картин планируешь написать? – закончил Сафрон и опять посмотрел на мольберт.
– Не знаю, Сафрон Евдокимович. Сколь получится. Я ведь никогда не планирую, а просто пишу, что получается. А не получается – бросаю да рисую заново, – ответил Брагин.
– Это хорошо, Ваня. Так и пиши, ничего не выдумывай. Все ведь у нас, все уложено внутри – в ощущениях, в эмоциях, в памяти генетической. Вся энергия, вся сила там, Ваня! Кто умеет эту энергию, силу, жизнь вдохнуть в произведение, оживить его – тот и творец! – произнес Сафрон.
Глава 15. Золотая Баба
Свой новый цикл «О Золотой Бабе» Иван Брагин закончил в июне – числом в 17 картин. В июле он поехал в Киров-Вятку и привез оттуда еще десять своих ранних работ. Весь август они с Сафроном готовились к выставке. В середине сентября состоялось торжественное открытие – с речами ответственных партийных и советских работников. Было много прессы. И народ повалил, как и предрекал Высоцкий.
Пошел народ нескончаемым потоком, как в Мавзолей Ленина пошел! Выставку продлили до середины ноября, а Ивана Кошурникова-Брагина приняли в Союз художников СССР. Ответственный секретарь Союза даже пообещал Ивану выделить однокомнатную квартиру с пропиской в Москве, в новом доме в Черемушках – через годик-другой.
«Небось, Сафрон надоумил начальника?» – подумал Брагин, и, кстати, оказался прав.
После выставки Иван «сходил в народ», как обычно, с ящиком «Старки». Потом образумился и стал ждать начала декабря. Дело в том, что во время выставки произошло одно очень значимое событие для Брагина. Он познакомился с девушкой Оксаной, солисткой Харьковского женского камерного хора под руководством молодого выпускника музыкального училища Вячеслава. Этот хор в рамках Всесоюзного смотра художественной самодеятельности выступал несколько раз во время проведения персональной выставки Ивана Кошурникова-Брагина. И Ивану так понравились их выступления, что он не понимал, что с ним происходит. Он с замиранием сердца слушал пение хора, но видел на сцене только ее одну – черноокую, статную скромную девушку в черном классическом платье до пят, с распущенными волосами, спадающими на грудь, – Оксану! Брагин даже организовал выступление этого хора перед жильцами своего дома в своей же мастерской, договорившись с руководителем Вячеславом и заплатив ему сто пятьдесят рублей за выступление. Приврав немного, что эти деньги выделило домоуправление для поднятия культурного уровня населения.
Пели они все на той же рождественской сцене в мастерской под картиной «Рожество Христово», которая не экспонировалась на выставке из-за религиозной тематики. Концерт прошел так себе, народ не разделял вкусового пристрастия Брагина к хоровому пению, но банкет после выступления получился на славу, замечательный! Там, на банкете, Иван и познакомился с Оксаной, и договорился, чтобы она приехала в Москву посетить Третьяковскую галерею. Она пообещала приехать в начале декабря на выходные.
Иван очень волновался, ожидая встречи. Несколько раз вымыл полы в мастерской, везде пропылесосил специально для этого купленным пылесосом. И постоянно думал, как развлечь девушку и что ей подарить, кроме своих картин и цветов, конечно. У него, разумеется, были встречи и с другими девушками. И со Светланой-соседкой, дочерью Марии Ивановны, и с продавщицей Тамарой из магазина-гастронома. Разные были встречи. Но с такой девушкой, как Оксана, ему еще не доводилось встречаться. Она была особенной: загадочной застенчивой красавицей с необыкновенным голосом. Она была ангелу подобна с картин Васнецова и Нестерова. Иван не мог ни о чем думать, кроме как о ней. Он не мог работать, писать картины, и когда однажды позвонил Сафрон и спросил: «Как дела, Ваня? Над чем работаешь?» – честно ответил: «Ни над чем, Сафрон Евдокимович. Жду».
После недоуменной паузы продолжил: «Жду вдохновения!»
– Вдохновение, Ваня, приходит во время работы, как аппетит во время еды. Ну да ладно, отдыхай, ты заслужил себе отдых. Есть новости, Ваня, скоро забегу к тебе, – проговорил Сафрон и повесил трубку.
А Иван продолжал ждать и думать: что бы, что бы подарить? И придумал! Он решил подарить Оксане венецианскую карнавальную маску, которую видел в антикварном магазине на Кузнецком мосту, когда искал себе новые кисти. Иван отправился в магазин и купил ее там аж за триста рублей – деньги, надо сказать, немалые для той поры.
Маска была фантастически красива. Очень тонкой, ручной работы, на изящной лакированной ручке. Брагин не мог налюбоваться этой маской, но к радости приобретения прибавились и волнения: а вдруг не приедет? Но вечером зазвонил телефон, и трогательно-нежный голос Оксаны сообщил, что поезд Харьков – Москва № 15 прибывает завтра на Курский вокзал в семь сорок две, вагон одиннадцатый. Иван не спал всю ночь и в семь ноль-ноль был уже на вокзале с букетом алых роз. Оксана одной из первых показалась на ступеньках вагона с большим чемоданом в руках.
– Привет, Оксана, как доехала? – спросил Брагин.
– Нормально доехала. Только спала плохо. Жарко было очень в вагоне, и воняло уборной, – ответила Оксана, взяла букет и отдала Ивану чемодан.
Они направились на привокзальную площадь ловить такси, как сказал Брагин. На остановке с табличкой «Такси» стояла огромная очередь. Иван куда-то побежал и нашел частника. Договорился с ним за три рубля, и они поехали в мастерскую Ивана в Замоскворечье. Приехали. Поднялись наверх, зашли в мастерскую. Оксана пристроила букет на стул. Взяла чемодан у Брагина, положила его на стол и сказала: «А я ведь тебе гостинцы привезла, москвич!» И стала открывать замки у чемодана. А Иван сообразил, что москвичом-то она назвала его. И ему даже понравилось такое обращение. Он даже хотел объяснить Оксане, что он вовсе не москвич, а с далекого Урала – из Усолья, Пермской области, но промолчал.
Оксана достала какой-то сверток в газетной бумаге. Развернула его и положила рядом с чемоданом на столе.
– Вот полюбуйся, москвич! – сказала она и посмотрела на Ивана своими красивыми глазами.
– Что это? – неловко спросил Брагин.
– Как шо? Сало! С моей ридной Украины. И горилка имеется, и цибуля, и чеснок, и каравай хлеба! – проговорила Оксана, вынимая из чемодана все перечисленное. Когда Иван увидел трехлитровую бутылку с мутной жидкостью, ему аж поплохело, потому как он догадался, что это самогон! А им он сильно отравился в детстве, и именно по этой причине предпочитал сладенькую бражку и «старочку». Брагин растерянно поблагодарил Оксану, сказав, что не стоило себя так утруждать, тяжело ведь нести-то! Оксана ответила, что своя ноша не тянет, и спросила:
– А помыться-то у тебя есть где, москвич?
Брагин засуетился, сказал, что есть душ:
– Давайте, я провожу.
– Ну, проводи, проводи, – ответила девушка.
Достала из чемодана большое махровое полотенце красного цвета, махровый же халат и мягкие тапочки с бомбошками.
– Пойдем, москвич, – вальяжно сказала Оксана, – проводи!
И только сейчас Иван вспомнил про маску.
– А я ведь, Оксана, тоже подарок тебе приготовил, – произнес волнуясь Брагин и достал маску из шкафа.
– Красивая, – сказала Оксана, разглядывая маску. – А шо с ней делать? – спросила она с удивлением Ивана.
– На карнавалы ходить, – не зная, что ответить, произнес робко Брагин.
– Так у нас в Харькове нет карнавалов, – еще более удивленно воскликнула Оксана.
– Тогда на память, – проговорил Брагин и добавил: – На память о венецианских карнавалах.
– Угу. На которых я никогда не бывала и не буду, – произнесла Оксана и бросила маску на цветы, лежавшие на стуле. – Ладно, провожай давай в душ, москвич, хочу помыться с дороги.