– Были, Ваня, были, и сейчас есть, но только не у нас. А у нас торжество социальной справедливости и равенства, – весело провозгласил Сафрон.
– Понятно. А почему ваша прабабка с зонтиком? – спросил Иван, неотрывно глядя на Василину.
– Не знаю, может, там ненастье постоянное, – ответила Василина.
– Конечно, ненастье, Ваня, это же Лондон, Англия. Там все время дожди и привидения. Ты знаешь, Ваня, после зарубежных выставок тебе народный художник России светит. Не зазнаешься?
– Нет, – ответил Иван мимоходом и обратился к Василине: – А вы чем занимаетесь, наверное, учитесь где-то?
– Да я приехала учиться вокалу в Гнесинский институт, но с удовольствием поучилась бы и рисовать. Это я совсем не умею, а вот Мамашуля умеет. Она последние годы все цветы рисует у нас дома под Чинарой, – ответила Василина и опять улыбнулась Ивану.
– Может, поучишь, Ваня? – с улыбкой спросил Сафрон.
– Да я с удовольствием, Сафрон Евдокимович, правда, я неважный педагог, но если доверяете, я с удовольствием, – взволнованно проговорил Иван.
– Ну и замечательно. Осталось только получить согласие будущей ученицы, – произнес Сафрон и посмотрел на Василину.
– Я, правда, очень хочу научиться рисовать, Сафрон Евдокимович, но боюсь, сейчас не потяну и учебу в вузе, и обучение живописи. Может, как-нибудь позже, если вы еще будете согласны меня учить, Иван Тимофеевич, – и Василина перевела взгляд на Ивана.
– Когда вам будет угодно, Василина. В любое время, как надумаете, – ответил Иван.
И гости засобирались восвояси. Брагин проводил их, и вместо того, чтобы накинуться на работу, как планировал, отправился гулять в народ.
В народ он сейчас выходил редко. Только после выставок своих или по случаю удачной продажи картин клиентам. Вообще-то Иван сейчас не выходил в народ, как раньше, таская ящики с выпивкой на доминошный стол. Безденежьем он не хворал давно, поэтому заказывал в ресторане «Метрополь» стол на двенадцать кувертов. Вызывал по адресу три такси, обязательно черные «Волги». Усаживал в них соседских мужиков, бывало, и старушек со скамеечек. И торжественным эскортом выезжал гулять с народом. Он по-прежнему остался Чудаком большой руки. Об этом знали и швейцары «Метрополя», и официанты, и метрдотели, и музыканты, которые встречали Ивана и его гостей песней «Если друг оказался вдруг» Владимира Высоцкого. И цыгане с гитарами и бубнами знали, потому и не использовали инструменты, а пели для Ивана а капелла: «Ой да зазнобила… Ой да только солнышко, чавэлэ, не взойдет». Иван был удивительно щедрым, добрым и веселым человеком во время своих выходов. И все его чудачества хорошо оплачивались им же.
Чудачества эти были не злые, не унизительные, не оскорбительные, без мордобоя и ругани. В советские времена в ресторанах, где бывали иностранцы, тоже присутствовал обязательный дресс-код и фейсконтроль. Поэтому соседских хулиганов, которые приезжали с Иваном в свитерах и олимпийках, переодевали в гардеробе в специально приготовленные для них белые рубашки с бабочками и пиджаки. Мужики сразу ощущали себя значительными, хоть и чувствовали неловкость до первой рюмки. Они поднимали бокалы за здоровье Ивана Тимофеевича, говорили длинные, путаные и неинтересные тосты, выпивали по-быстрому, чтобы скрыть неловкость. Однажды во время «царского пира» – так мужики называли выходы Ивана в народ с народом, – Брагин заметил, что в зал завели узбекскую делегацию. Он поднялся из-за стола, подошел к официантам, обслуживающим эту «дружбу народов», о чем-то переговорил с ними и вернулся за стол «царствовать». Официанты раздали меню гостям с Востока и ушли куда-то надолго. А участники делегации изучили меню, ужаснулись ценам напротив блюд и стали терпеливо ожидать своих разорителей-официантов. Иван подождал минут двадцать, встал и подошел к делегации со словами: «Здравствуйте, дорогие товарищи освобожденного Востока. Рад приветствовать вас на гостеприимной земле столицы. На Красной площади уже были?» Те одновременно закивали головами: «Были, были, дорогой товарищ».
– А почему тогда такие грустные? – весело спросил Иван.
– Так кусать очень хочется, дорогой товарищ, – ответил за всех, видимо, старший по должности.
– Кусать хочется, а официантов нет, злодеев? – спросил Иван.
– Нет, нет, видимо, заняты осень, – опять ответил за всех начальник делегации с сильным акцентом.
– Так они же не знают, что вы уже готовы сделать заказ! Вот и не идут, заразы. А как им узнать? Для этого вам нужно взять эти салфетки, – и Иван взял одну, сильно накрахмаленную, белоснежную салфетку, стоявшую перед ним, и надел ее себе на голову. – Если товарищи готовы сделать заказ, надо сделать вот так, они сразу увидят и прибегут к вам.
Снял с себя салфетку и надел ее на голову начальнику: «Вот так, дорогие товарищи, вот так».
Повернулся и ушел к своим соседским мужикам за стол. Вся делегация надела на головы салфетки прямо на тюбетейки и так сидела еще минут десять под удивленными взглядами окружающих, пока случайно не появился в зале замдиректора ресторана и не дал нагоняя официантам и метрдотелю. Иван задобрил и его и заслал армянского коньячку узбекам. Все обошлось.
В тот раз Иван заказал дальневосточных крабов, гребешки, креветки, кальмары, мидии, жареного палтуса и камбалу, тазик икры красной, тазик черной и каждому персонально яичницу из трех яиц с жареным лучком и опять же с красной икрой – все как на северах, на Дальнем Востоке. Понятно, водочки холодной, боржомчик. Копчености там разные, селедочку с луком, ну и так далее. Когда официанты принесли заказ на кухню, повар спросил у них:
– Яичница с красной икрой, а как это?
– Не знаем, – ответили официанты, – Иван заказал.
Так и появилось в «Метрополе» за бешеные деньги новое блюдо – «яичница с русского Севера». В общем, чудил Иван, как всегда, но в тот день чудил тихо и был задумчив. После ресторана привез мужиков в сильном подпитии обратно и сказал: «Все, мужики, покедова. Завтра за работу принимаюсь надолго». И пошел к себе в мастерскую.
Утром вылез на крышу, покрошил птицам каравай и спустился работать. Но работа не шла. Он целый день просидел у чистого холста, а вечером позвонил Сафрону:
– Извини, Сафрон Евдокимович, за гостеприимство вчерашнее. Вел себя, как дурак, увидев твою Василину. Прости, пожалуйста.
– Ничего, Ваня. Я тоже вел себя не лучше, когда увидел ее в первый раз на Новый год, – просто и искренне ответил Сафрон и засмеялся.
Они еще немного потолковали по телефону и распрощались. Иван с облегчением принялся, было, за дело, но работа опять не шла. Уже за полночь он отложил северные эскизы и принялся писать портрет Василины по памяти. Он писал ее с таким вдохновением и воодушевлением, какого не замечал в себе никогда до этого, и закончил портрет, когда рассвело. Попил чаю и принялся за новый. Вскоре он заставил портретами всю мастерскую, заполнил Василиной все свое пространство. И так продолжалось до конца января, пока однажды не зазвонил телефон. Он поднял трубку, сказал «Алло» и услышал голос Василины:
– Здравствуйте, Иван Тимофеевич, это Василина. Помните, я приходила к вам с Сафроном Евдокимовичем?
Иван онемел.
– Алло, Иван Тимофеевич, вы меня слышите? – спросила Василина неуверенно.
– Да, я вас слышу, – ответил Иван и откашлялся в сторону.
– Иван Тимофеевич, я хотела бы поговорить с вами об уроках живописи, – проговорила негромко она.
– Да-да, конечно, я готов, – забеспокоился Иван.
– А когда можно к вам приехать? – спросила Василина.
– Немедленно приезжайте. Прямо сейчас приезжайте. Я вас жду, – проговорил Иван скороговоркой и повесил трубку.
Через пять минут он уже сам себе не верил, что она звонила.
«Наверное, привиделось, прислышалось? Наверное, галлюцинации у меня звуковые начались?» – думал Иван, бегая по мастерской, убирая портреты Василины в загашник на всякий случай.
Невероятно, но через час раздался стук в дверь. Иван распахнул дверь, на пороге стояла она – Василина!
– Здравствуйте, Иван Тимофеевич, вот и я, – сказала Василина с улыбкой.
– Здравствуй, Василина, теперь я понял тайну твоего лица! Загадку твоей красоты необъяснимой. Ты не носишь маску! – проговорил быстро Иван, внимательно рассматривая девушку.
– Вы тоже не носите маску, Иван Тимофеевич, – неожиданно ответила Василина.
– Я ношу! Я ношу, и все носят, а ты – нет. Вот у меня и усики, и бородка от Чеслава Немана, мне Сафрон Евдокимович пластинку его подарил с портретом. И волосы длинные, только русые, тоже от него. И многие люди насмотрятся кино, найдут там героя похожего и начинают под него косить. А у тебя, а у вас нет маски, нет прототипа, и без этой мишуры видно ваше настоящее лицо, видна ваша душа! У вас и косметики нет, макияжа!
– А без макияжа, Иван Тимофеевич, вы не впускаете в свою мастерскую девушек, желающих научиться рисовать? – весело спросила Василина.
– Ой, что это я держу вас на пороге? Проходите, Василина, проходите, как же я вас долго жду, – проговорил Иван, и, спохватившись, добавил: – На занятия по живописи, простите.
Он помог ей раздеться и проводил в центральный зал, наслаждаясь тончайшим запахом ее духов. Василина прошла в зал, огляделась весело и проговорила: «А я вот первую сессию в своей жизни сдала, и у меня появилось много свободного времени, – и добавила с грустинкой в голосе: – Очень много свободного времени. Вот и решила использовать его с пользой. Научиться рисовать».
На самом деле, она не знала, что ей делать с собой. Куда себя деть? Потому что все ее время, и свободное, и на занятиях, было посвящено Сафрону, а тут – «Останемся друзьями!». Эти два слова так потрясли ее, что она была готова удавиться, и не в фигуральном смысле, а по-настоящему. Такой боли она еще не испытывала в своей жизни. Она даже не предполагала, что бывает такая боль. Иван, между тем, смотрел на нее и будто читал ее мысли.
– Все будет хорошо, Василина, – произнес он тихо. – Все у тебя будет хорошо.