увлечение химией. Учителя во главе с директрисой Марией Зигмундовной даже удивлялись: как этот шлемазл Андрей Карлович подобрал ключик к мальчишке, сумел увлечь его этой дурацкой химией и стать его другом? А вот так.
Не все уборщицы в школе были язвами-то. Одна из них, вахтерша, бывшая цирковая звезда, добросердечная тетя Клаша, когда-то эквилибристка Клавдия Янтарная, жалела парня-сироту и как-то рассказала ему об очень нелегкой судьбе Андрея Карловича Рутберга. Оказывается, настоящее имя его было вовсе не Андрей, а Адольф, за что и пострадал во время войны. Рутберг был тогда начальником аптечного управления, а лекарств не хватало, война ведь. Ну, его и посадили в лагерь как врага народа, да еще и с таким именем. В лагерях он отмотал десять лет, но остался добрым человеком. А мог быть ученым с мировым именем. У Андрея Карловича ведь открытий ученых по химии целая куча, наград международных не сосчитать, а авторитет и в наших научных кругах, и в мире очень большой.
– Добрый он, а добрым больше всех и достается. Да еще бессребреник. В детдоме где-то, в Подмосковье, детей бесплатно химии учит, в институт готовит, репетиторствует бесплатно. Аспирантам в МГУ помогает диссертации защищать, а потом и докторские, и все бесплатно. А у самого одно пальтишко демисезонное на все про все. Холодно ведь, говорю ему, купили бы зимнее, с каракулевым воротником. Нет, говорит, Клавдия Афанасьевна, не холодно вовсе, телогреечка закалила. Спасибо ей, не дала замерзнуть-то, и закалила.
– У него ведь и семья была, и дети, да отказались они от него, когда врагом народа признали, а потом уехали за границу. Плохо ему одному, Валентин, да и тебе не легче, а плохо на плохо и будет хорошо. Поверь, мне ведь тоже было плохо, а теперь и ничего, живу вот, – подытожила Клавдия Афанасьевна и улыбнулась Княжину.
После окончания седьмого класса Андрей Карлович пригласил Валентина пожить в каникулы у него: «Понравится, можешь остаться, не понравится – вернешься в интернат». Все ребята разъехались к родителям, и Валентин согласился. Жил Андрей Карлович в двухкомнатной квартире на Пироговке, оставшейся ему от сестры Суламифи Карловны, единственного человека, который ждал его из лагеря. Дождалась, прописала его к себе как родного брата, и умерла. А Рутберг снова остался один-одинешенек. Увидев квартиру, Валентин был очень удивлен – она была обставлена с большим вкусом старинной мебелью из мореного дуба. Паркетные полы укрыты дорогими коврами, и хоть везде был беспорядок, все говорило о том, что здесь жили очень состоятельные люди когда-то.
Валик никогда и не видел таких квартир. Все его представление о квартирах сводилось к обшарпанным комнаткам цирковых гостиниц-общежитий. Но больше всего его потрясло обилие книг в квартире и большой разноцветный попугай, восседавший на жердочке огромной клетки у окна. Первое, что сделал Андрей Карлович, войдя в квартиру, – покормил попугая, и тот сказал ему скрипучим, картавым голосом: «Ара хороший».
Андрей Карлович провел Валика в малую комнату и сказал: «Вот это твоя комната, Валик, здесь ты будешь заниматься и спать. А кушать мы будем на кухне». И он провел его в кухню.
– Вон там ванная, туалет, а здесь прихожая со шкафами. Правый шкаф полностью твой. Наверху антресоли, тоже можешь занимать, мне ведь все равно не дотянуться до них. На балконе велик твой поставим и лыжи с коньками, когда купим. Ты ведь умеешь гонять на велике и на лыжах? – спросил, прищурясь в улыбке, Андрей Карлович.
И Валик мотнул головой в знак согласия. Они поужинали. Рутберг принялся за чтение, а Валентин отправился в «свою» комнату – осваиваться.
Проснулся Валик от жуткого крика попугая: «А ну, встать, падлы! Подъем, паскуды, план пора Родине давать!» И попугай Ара вдруг громко и противно запел: «Вышли мы все из народа, дети семьи трудовой. Братский союз и свобода – вот наш девиз боевой!» Если сказать, что попугай пел ужасно, значит, ничего не сказать. Пел он отвратительно, картавил, не строил и каркал, подкашливая. Валентин соскочил с кровати и в дверях столкнулся с Андреем Карловичем, улыбающимся и довольным.
– Доброе утро, Валик, забыл тебя предупредить, что мой Ара – неважный певец.
Валику вдруг отчего-то стало весело, и они рассмеялись. Каникулы они прожили вместе, интересно и содержательно. Проехали на электричках по «Золотому кольцу» вокруг Москвы – с рюкзаками и палаткой. Купили Валику и велик, и коньки, и лыжи, а также одежду новую. Кроме химии, которой Андрей Карлович посвящал много времени, обучая Валика, он стал его учить и немецкому языку (уж его-то он знал в совершенстве с детства), приговаривая: «Начнем-ка, Валик, мы с тобой немецкий учить, а там, глядишь, и до латыни доберемся. А латынь обязан знать любой химик, даже начинающий, тогда и интерес к науке будет совсем другой, знаешь один язык – думаешь одной головой, знаешь два – двумя. В общем, чем больше языков ты знаешь, тем больше голов имеешь. Но латынь, Валик, дело особое! Это язык ученых и философов, появившийся из фалийской ветви италийских языков – это язык немногих избранных, которые знают многое и могут многое. Мы им займемся зимой, по особой системе, придуманной мною. И учить интересно, и запомнить легко».
В общем, за время этих каникул они подружились по-настоящему и всерьез. Приемный сын Андрею Карловичу нравился все сильнее и сильнее. Ему нравилось упорство мальчика, его трудолюбие, целеустремленность, сдержанность в желаниях и капризах, чистоплотность, усидчивость и совсем не детские суждения обо всем. К тому же он оказался очень спортивным и, как говорят, рукастым пацаном. Смастерил в своей комнате шведскую стенку с турником. Повесил кольца гимнастические для занятий и боксерскую грушу. Приобрел гантели в спортивном магазине, притащил откуда-то самодельную штангу и каждое утро занимался на всех этих снарядах по два часа кряду.
Для Андрея Карловича это было непостижимо. Что еще удивляло приемного отца, так это отношение Валика к попугаю. Он никогда не кормил его, не поил, но мог смотреть на него часами. Встанет рядом и рассматривает внимательно, будто изучает – как это он на перекладине держится? Однажды Андрей Карлович рассказал Валентину, что этого попугая он привез из лагеря, когда освободили. Начальник подарил за ненадобностью, его переводили в Москву. Голос этого Ары люто ненавидел весь ГУЛАГ, потому что хозяин зоны каждое утро приходил в свой кабинет, где стояла клетка с попугаем, брал микрофон включенный, снимал черное покрывало с клетки, и Ара командовал: «А ну, встать, падлы! Подъем, паскуды…», а потом пел. А начальник наливал себе стакан водки из графина в это время и пил горькую. А потом ему, Рутбергу, протягивал ногу в сапоге, чтобы снял и лечил экзему. Так он и выжил в лагере, благодаря экземе начальника.
– А Ара – хорошая птица, она не имеет отношения к тому, что творят люди, и ничего не знает о лагерных порядках.
И он его кормил, поил, лечил все эти десять лет. А теперь они оба – реабилитированные, свободные в свободной стране. Валентин все выслушал и молча ушел в свою комнату.
«Хороший мальчишка, добросердечный», – подумал Андрей Карлович.
В восьмой класс после каникул в школу вернулся совсем другой мальчик Валентин Княжин. Он вытянулся, раздался в плечах, стал более спокойным и сосредоточенным. На уроках учителя просто не узнавали Валентина. И за первую четверть он из обычного троечника превратился в отличника – правда, пришлось его подтягивать по русскому и литературе молодой учительнице Наталье Николаевне. Она только пришла в школу после института и, когда она занималась с ним после уроков по просьбе Андрея Карловича, думала о непростой судьбе своего ученика. О переезде в интернат Валика даже и не говорили, он остался жить у приемного отца.
Так прошли два учебных года, и Валентин Княжин сдал все выпускные экзамены на отлично. Андрей Карлович очень гордился приемным сыном и в смены вахтера-калеки Клавдии Федоровны Янтарной присаживался с ней рядом и строил большие планы на будущее Валика.
– Он будет ученым. Он будет большим ученым, Клавдия Федоровна. Академиком, профессором – я в этом даже не сомневаюсь. У него уникальные способности и уникальный характер для науки. Твердый, усидчивый, трудолюбивый мальчик. И сметка есть, все логично выстраивает, рассудительно. А память какая? Замечательная память: два раза прочитал и все запомнил. Вот какой у меня мальчик, Клавдия Федоровна, вот какой у меня сын, – говорил, расчувствовавшись, Андрей Карлович.
Да и не только он нахваливал своего сына – все учителя школы были поражены его успехами и радовались за него. Правда, золотую медаль не дали: какие-то старые хвосты.
– Но почетную грамоту ты заслужил честно, Валентин, – громко произнесла директриса Мария Зигмундовна на торжественном собрании, вручая Княжину грамоту.
Все готовились к выпускному вечеру по случаю окончания школы. Только Андрей Карлович и Валентин оставались к этому мероприятию равнодушными. Они по-прежнему усиленно занимались по системе Рутберга. И лишь накануне выпускного Андрей Карлович вспомнил и растерянно произнес: «Валик, а в чем ты пойдешь на выпускной вечер? Надо же нарядно выглядеть. Ну-ка, собирайся, едем в ГУМ за костюмом, рубашкой белой и галстуком. И еще нужно новые ботинки купить тебе – желательно, лакированные, с узкими носиками. Едем немедленно!»
Они приехали в ГУМ на метро. Народу было, как ни странно, немного. Нашли отдел подростковой одежды и стали примерять нарядную одежду, которую нарядной можно было назвать с натяжкой. Молодой, шустрой девушке-продавщице чем-то понравился сдержанный, крепкий мальчик с мужественным лицом, и она спросила Андрея Карловича: «Внука на бал собираете?»
Тот весело ответил, что этот молодой принц, действительно, собирается на выпускной бал завтра, только он не внук, а приемный сын. Девушка с любопытством оглядела странную парочку и тихо проговорила: «Ждите в примерочной, сейчас принесу». И ушла. Минут через пять она принесла в чехле костюм.
– Примерьте, этот малость дороже, но настоящий, импортный костюмчик, – опять тихо проговорила продавец.