Валик натянул брюки, надел пиджак на рубашку, и Андрей Карлович ахнул: «Вот это Валик! Ты в этом костюме и правда настоящий принц датский». А девушка добавила: «К нему бы бабочка не помешала». И ушла. Через минуту она вернулась с галстуком-бабочкой. И Валентин с помощью этой девушки преобразился окончательно. Она упаковала покупки и подсказала, где обувной. А Андрей Карлович подарил девушке шоколадку, купленную в соседнем буфете. Лакированных ботинок не было, но нашлись другие, достаточно подходящие для такого случая.
Они, довольные и счастливые, вернулись домой, поужинали и легли спать. Вечером на следующий день Валик выглядел на все сто, был самым нарядным выпускником мужского пола. И Андрей Карлович радовался за Валика как ребенок. Он даже позволил себе выпить за выпуск в учительской, с коллегами, и по-английски отправился домой, шепнув Валику об этом на ходу.
После торжественной части начались танцы под сопровождение ВИА. Как только зазвучали традиционные для выпускных вечеров вальсы, пацаны направились в туалет, к припасенным там бутылочкам бормотухи, купленным вскладчину. Позвали и Валика. От нечего делать Валентин отправился с коллективом, но поначалу пить отказался. Тогда кто-то из пацанов заявил:
– Ты че, Валька, дедка своего конишь, что ли?
– Какого дедка? – удивленно переспросил Валентин.
– Да химика своего двинутого, каркаровича, – ответил тот же пацан.
– Никого я не коню, – ответил Валик, взял бутылку «Билэ мицне» и выпил из нее половину через горлышко. Пацаны весело стали болтать о девчонках, кто кого будет кадрить, и куда поведет после бала. Один Валик стоял и молчал удивленно, а потом спросил того пацана, который Андрея Карловича назвал каркаровичем:
– Это ты сейчас обозвал Андрея Карловича двинутым каркаровичем?
– Ну, я. Что, только дошло до тебя, что ли? – пацан нагло посмотрел на Валика.
– Да, – и парень рухнул на пол от мощнейшего удара правой в челюсть. Другие пацаны, было, двинулись на него, но тут же улеглись рядом с обидчиком, а остальные кинулись наутек из туалета. Валентин спокойно вымыл руки над раковиной и отправился за ними в спортивный зал, где проходили танцы, осторожно переступив через лежавших.
В зале звучала громкая музыка, и выпускники бойко отплясывали под модные шлягеры того времени. Валентин огляделся, нашел сбежавших пацанов, чувствовавших себя в относительной безопасности среди веселящейся толпы.
– Какой дурак будет махаться на виду у всех? – думали они, с опаской поглядывая на Валика.
А он спокойно подошел к ним и методично уложил всех на пол, одного за другим. Раздались крики и визги. Остальные выпускники, кто смелее, кинулись к Валентину, но он и их уложил. Наталия Николаевна, учительница русского и литературы, побежала в учительскую и вернулась оттуда с учителем физкультуры. Он был тренером почти всех секций в школе и непререкаемым авторитетом для учеников. Валентин стоял один посреди зала среди валявшихся парней. Оркестр перестал играть, и наступила мертвая тишина.
Тренер Сергей Александрович подошел к Валентину и громко спросил: «Ты что это творишь, Княжин?» Сергей Александрович был физически очень крепким мужчиной лет пятидесяти. Он не просто ценил и уважал Княжина, который последние два года занимался во всех его секциях, неизменно выступал за школу на всех соревнованиях и обязательно выигрывал все эти состязания, а любил этого парня-сироту, как родного сына. И даже жалел, что не он усыновил Валика после трагедии. Он гордился Княжиным. Он всегда хвалил его на всех педсоветах и говорил, что такого одаренного спортсмена у него не было за все долгие годы преподавания.
– Я еще раз спрашиваю, ты что творишь, Княжин? – раздался суровый, властный голос учителя.
– Уйди с дороги, тренер, – ответил спокойно Валентин.
– Ты как со мной разговариваешь, щенок? – тихо произнес тренер и тут же рухнул на пол к остальным лежавшим.
Княжин так же спокойно перешагнул через него и в полнейшей тишине направился к выходу. Когда он пришел домой, Андрей Карлович кормил попугая, смешно разговаривая с ним. Увидев Валентина, он удивленно спросил:
– Ты что-то рано, Валик?
– Бал окончен, – ответил Валентин и ушел в свою комнату.
Андрей Карлович весело крикнул ему вдогонку: «Кошмар, что это за выпускные вечера нынче? В наше время мы гуляли до утра!» И Рутберг вдруг запел: «А рассвет уже все заметнее, так, пожалуйста, будь добра, не забудь и ты эти летние, подмосковные вечера…» Надо сказать, что пел он так же плохо, как и Ара.
Валентин снял костюм, аккуратно повесил его и рубашку на вешалку в шкаф, туда же поставил и ботинки, надел треники, вышел к Андрею Карловичу и сел на диван.
– Да, в наше время мы гуляли до рассвета. Ходили на Красную площадь всем нашим выпускным классом. Ходили в парк Горького. Катались на трамвайчике по Москве-реке и не хотели расходиться до утра. Прекрасное время – молодость. Чудесное время ожиданий. И студенческие годы великолепны. Скоро ты это сам узнаешь, Валик, дорогой. Ты готов к поступлению в лучшие вузы страны, но я бы тебе посоветовал МГУ или Бауманский. А самый перспективный, на мой взгляд, для науки – Московский государственный университет тонких химических технологий имени Ломоносова, старейший вуз страны, с богатыми традициями. И я там учился когда-то, а потом преподавал до войны. А потом надо было Родину защищать, в армию меня не взяли по здоровью, а направили в аптечное управление. Да вот не справился я с возможными обязанностями, ну и упекли меня на десять лет Ару кормить, – печально закончил Андрей Карлович.
– А я справлюсь, – вдруг неожиданно проговорил Валентин. – Я поступаю в Пермское ВКИУ, высшее командно-инженерное училище, на факультет физико-энергетических установок. Это ядерное оружие.
Андрей Карлович от удивления аж присел на стул рядом с клеткой Ары.
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Валик, это же пожизненная казарма. Там же нет науки – одна муштра. Туда одни троешники поступают, Валик. Чтобы не учиться, а маршировать и командовать людьми. А ты готов для поступления в настоящий вуз. Ты можешь заниматься наукой. Ты можешь стать настоящим выдающимся ученым с мировым именем. Перестань шутить, Валик, я тебя умоляю. Так может рассуждать только такая глупая птица, как Ара, знающая дюжину слов на все случаи жизни.
Валентин спокойно встал, подошел к клетке рядом с сидевшим Андреем Карловичем, открыл ее, взял попугая в руки и резко оторвал ему голову. Постоял секунду перед опешившим Андреем Карловичем и бросил дергающееся в конвульсиях тельце птицы и голову к его ногам.
– Больше нет глупой птицы, а я поступаю во ВКИУ. Точка, – произнес он твердо и так же спокойно.
Андрей Карлович опомнился, соскочил со стула, потом встал на колени перед изувеченной птицей, схватил ее руками, пытаясь соединить голову с туловищем, и вдруг замер. Он поднял на Валентина огромные глаза, полные слез.
– Что ты наделал, Валентин? Что ты натворил? Это же живое беззащитное существо, не сделавшее тебе ничего плохого. Ты негодяй, Валик. Ты мерзавец. Ты такой же подонок, как и те, что в лагере избивали меня до полусмерти, а потом бросали в карцер на бетонный пол подыхать. Но я не подыхал, и они снова меня избивали, и опять ждали, когда я подохну. Но я не умер там, на радость им. Но ты, бесчувственный зверь, убил меня сегодня тут. Ты чудовище. Ты, ты… – и Андрей Карлович, схватившись за сердце, повалился ничком на пол и стал хрипеть и сучить ногами.
Валентин присел на корточки, перевернул Андрея Карловича на спину, посмотрел на него, не торопясь, взял старика на руки и унес на кровать. Потом сходил на кухню, взял совок с веником, замел тельце птицы, перья и голову на совок и отнес в мусорное ведро. Вымыл руки, вернулся в комнату, выключил свет и ушел к себе спать.
Утром он встал, надел треники и подошел к кровати Андрея Карловича. Тот был мертв. Княжин спустился на улицу к телефону-автомату, набрал «02» и сообщил в трубку о смерти приемного отца. Очень скоро приехала милиция. Осмотрели место происшествия и стали составлять протокол. Приехали медики. Врач осмотрел тело покойного и констатировал смерть от обширного инфаркта миокарда. Приблизительное время кончины – три часа ночи.
– А чего ты скорую не вызвал, парень? – спросил один из милиционеров.
– Андрей Карлович сказал, что не надо, полежу, сказал, и все пройдет, – спокойно ответил Валентин.
– Все пройдет, а вот и не прошло, – проговорил тот же милиционер.
– Клетка есть, а где птица? – спросил он у Валентина.
– Улетела по неосторожности недавно, – ответил Валик. – Вы бы сообщили о смерти Андрея Карловича в школу, товарищ милиционер.
– Приедем в отделение, позвоним, – ответил тот.
А в школе в это время шел экстренный педсовет по поводу вчерашнего чрезвычайного происшествия, который созвала директриса.
– Сергей Александрович, так нельзя, необходимо принять срочные меры к хулигану. Нужно написать заявление в милицию. Нельзя же такое пускать на самотек, – высказывала свое мнение Мария Зигмундовна.
– Не буду я писать никаких заявлений. Валик отчасти прав. Эти клоуны оскорбили его приемного отца, он и стал защищать Андрея Карловича. Я бы тоже за своего батю морду набил кому угодно. И мне нужно было вначале разобраться, а не обзывать Валентина щенком-то при всем честном народе. Вошла Таисия Ренатовна, маленькая неугомонная женщина, секретарь директора, и тревожно заговорила:
– Товарищи, минуточку внимания, из милиции позвонили.
– Ну, вот, здравствуйте, пожалуйста. Уже прознали! – звонко проговорила Мария Зигмундовна и подняла руки над головой.
– Ничего не прознали. Сегодня ночью скоропостижно скончался Андрей Карлович Рутберг, – проговорила Таисия Ренатовна и зачем-то добавила: – Наш учитель химии.
Новость шокировала всех собравшихся без исключения. И, как говорится, одна беда другую гонит.
– Как скончался, когда, почему? – воскликнула Мария Зигмундовна и опустила руки.