– Что будете заказывать?
– Кофе, два, и пирожное, – ответил Валентин, он здесь уже бывал не раз и запомнил девушку, она его тоже.
– А коктейль? – спросила официантка.
– Какой коктейль? – переспросил Княжин.
– Ну, не молочный же? – снова удивленно спросила официантка.
– Давайте два коктейля, спасибо, – ответил Валентин.
Заказ быстро был выполнен, и он, подняв высокий тонкий стакан с ароматной вишневой жидкостью, произнес:
– С праздником, Люда, с восьмым марта.
– Спасибо, Валентин, – ответила спутница, и они пригубили вкусный напиток.
Попробовали пирожное и кофе. О чем-то поговорили весело и опять пригубили. Когда коктейль закончился, Валентин попросил повторить. После третьего повтора девушка-официантка с улыбкой проговорила:
– Осторожнее, курсантик, тут патруль все время дежурит.
– Спасибо за предупреждение и повторите нам еще, – ответил любезно Валентин.
Они разделались с новым коктейлем, Валентин рассчитался, и направились на выход. Настроение было прекрасное, и вечер после долгой зимы, уютного кафе и коктейльчиков казался теплым. Прошли по Ленина до Карла Маркса и свернули в сквер Театра оперы и балета. И там Валентин неожиданно остановил Людмилу, обнял, крепко прижал к себе и в первый раз поцеловал. Она была без ума от счастья. От волнения, от весны, от поцелуя, от любви к нему. Валентин тоже почувствовал накативший на него поток радости и удовольствия от невинной долгожданной близости.
Но тут на него надвинулась откуда-то издалека, изнутри, необъяснимая, страшная злоба. Злоба не на себя, не на девушку, трепетавшую в его объятиях. Эта злоба была адресована тому самому старшему курсанту из туалета в клубе Госторговли, потому что он оказался прав насчет худобы Людмилы. Как будто бы уже держал ее в своих объятиях, в своих похотливых руках. Валентин так был изумлен этой мыслью, что невольно отпустил девушку, отдернул руки и чуть не оттолкнул ее от себя. Потом быстро проговорил: «Извини, Люда. Мне нужно срочно идти. У меня завтра плановое дежурство по училищу в шесть утра».
Развернулся и быстро ушел из сквера. А обескураженная, удивленная, ошарашенная девушка осталась одиноко стоять на тротуаре с небольшой сумочкой и гвоздиками в руках. Она была так шокирована произошедшим, что не могла сдвинуться с места. А когда остолбенение немного отпустило, развернулась и медленно пошла в сторону своей общаги. В общежитии было пусто и тихо, праздник был снаружи. Она поднялась в свою комнату, положила гвоздики на батарею и прямо в одежде и в обуви бросилась на свою кровать ничком, уткнувшись в подушку. Она не плакала, а бесшумно выла в нее целый час. Потом поднялась, разделась, умылась и легла в постель, думая про себя: «Так тебе и надо, дуре стоеросовой. Размечталась о таком красавце, губы раскатала. Конечно, у него есть другая, вот он и ушел к ней. А тебе преподнес прощальный подарок».
И она уснула от бессилия.
А Валентин в это время вернулся в клуб, разделся и прошел в зал, до отказа набитый праздно танцующими. Осмотрелся и увидел возле эстрады старшего курсанта в окружении компании старшекурсников и нарядных девушек. Валентин пробрался к ним и, спокойно глядя в лицо здоровяка, спросил: «Вы о чем-то спрашивали меня в туалете, товарищ старший курсант?» Тот посмотрел пренебрежительно на него и произнес в ответ: «Дрочить не надоело в казарме?» И тут же рухнул на пол от мощного удара в челюсть. Друзья старшекурсника незамедлительно кинулись на Валентина, но методично и быстро были уложены рядом.
Оркестр перестал играть, и вся публика, не понимая, что происходит, уставилась на Валентина, спокойно стоявшего над упавшими парнями. Кто-то из толпы крикнул: «Наших бьют!» И значительная группа парней кинулась к Валентину – к тому времени уже мастеру спорта по боксу. Он неторопливо, но резко встречал нападавших поставленными ударами и валил на пол.
Когда желающих валяться не осталось, наступило замешательство, и все замерли в ожидании, – что будет дальше? Заработало природное, инстинктивное правило «зайца и стаи». Когда добыча – заяц, за которым несется голодная стая, вдруг останавливается, разворачивается к догоняющим, и у него оказываются огромные клыки, страшные, острые когти, здоровенные мускулы на сильных лапах, и он начинает рвать всю стаю. Стая останавливается, поджав хвосты, и ждет вожака, но его уже порвали. А новых нет. «Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков…» – как пел в своей песне Высоцкий. И неизвестно, сколько бы продолжалось стояние, да в зал прибежал патруль, вызванный вахтершей тетей Дуней, как только началась драка. Патрульные внутренних войск – капитан, сержант и рядовой, с красными повязками, подбежали к Валентину, все так же возвышавшемуся над ползущими и лежащими людьми. Капитан оглядел количество сраженных и как-то истерично прокричал: «Вы арестованы! Пройдите с нами!». Но Валентин стоял, не шелохнувшись, как будто и не слышал этого крика. Тогда капитан скомандовал: «Сержант, взять его». И сержант с рядовым нерешительно двинулись к Валентину, но тут же упали. Капитан выхватил табельный пистолет и выстрели в воздух, не зная, что еще делать.
И тут рядом с ним появился старшина Гмыря, прибежавший на выстрел и крики. Гмыря был водителем уазика ВАИ, сверхсрочником, который возил этот злополучный патруль. Старшина был огромного роста, под два метра, и таких же внушительных размеров, из-за чего форму ему шили по спецзаказу. В молодости он успешно занимался греко-римской борьбой, и валил весь Уральский военный округ, как говорится, одной левой. Оценив обстановку, Гмыря ушел в глухую защиту и двинулся на Валентина. Капитан, почуяв вожака, двинулся за ним, с пистолетом Макарова наизготовку. Княжин спокойно стоял и ждал, а когда Гмыря приблизился, обрушил на него длинную серию ударов. Но хорошо тренированное тело и опыт старшины выдержали эту серию, и Гмыря, обхватив бойца лапищами, стиснул его в своих объятиях. И опять же, как пел Владимир Высоцкий, «и тогда уже все позабавились». В общем, Валентина скрутили, надели на него наручники и утащили в уазик. Закинули его там в задний решетчатый отсек. Приковали другими наручниками к специальной скобе и, довольные победой, полезли в машину, в салоне которой помещалось не пять человек вместе с водителем, как обычно, а лишь четверо. Потому как сиденье водительское было отодвинуто до предела к заднему, иначе Гмыря не умещался в машине. Княжина увезли на гауптвахту в Красные казармы.
Утром замполит, подполковник Улиткин, доложил начальнику училища генерал-майору Кудряшову о ЧП во всех подробностях. Начальник был с жуткого похмелья, как и замполит. И первое, что спросил:
– Пьяный был курсант?
– Да нет вроде, товарищ генерал-майор, – ответил Улиткин.
– А че тогда дрался? – снова спросил Кудряшов.
– Вроде как старший курсант Яцек девушку Княжина оскорбил в туалете, – проговорил замполит.
– Ну, за этих целочек можно и подраться, тем более, в их праздник. Вызывай машину, сейчас позвоню их генералу и поедешь за Княжиным. Да, захвати с собой пару бутылок коньяка. Завезешь генералу, – произнес командир и стал звонить.
Несмотря на послепраздничное утро, генерала сразу нашли.
– У аппарата, – послышался его звучный голос в трубке.
– Здравия желаю, товарищ генерал, это Кудряшов, – проговорил начальник училища.
– Здравствуй, Владимир Иванович, сегодня здравия не помешает всей стране, – ответил генерал.
– Да уж, это точно, Марат Саитович. Ты знаешь, вчера к тебе доставили моего курсантика из клуба Госторговли, подрался немного за барышню на танцах. Не мог бы ты дать команду передать его моему замполиту Улиткину, он сейчас приедет к тебе, заодно и освежитель привезет от меня лично в подарок, – весело закончил Кудряшов.
– Да мне уже доложили о твоем курсанте. Задержание с применением табельного оружия – это уже трибунал, Владимир Иванович, – проговорил с некоторой досадой Марат Саитович.
– А ты бы в бумагах не рапортовал об этом, че парню жизнь портить. За девку ведь дрался. С кем не бывает, – миролюбиво проговорил начальник училища.
– Да про это можно было бы и не рапортовать, Владимир Иванович, да только это ведь не все. Твой курсантик-то Княжин в караулке при губе такой погром устроил, когда привезли – весь наряд в госпитале. Так что не присылай замполита, трибунал ему светит и срок в дисбате тоже, – твердо подытожил генерал Марат Саитович.
У начальника училища на лице аж испарина выступила, когда он это услышал. Он покряхтел мимо трубки, прокашлялся и произнес тихо: «Марат Саитович, уважаемый, я же не знал этих вновь открывшихся обстоятельств».
– Я понимаю, Владимир Иванович, и хочу искренне помочь, как бы свой косяк загладить тоже. Твоего курсанта, когда привезли, какой-то мудак из моих пидором обозвал. Все вы там, говорит, во ВКИУ вашем, пидоры, друг друга пялите. Вот твой и принялся дубасить весь наряд. А дальше ты знаешь. Это уже не умолчишь в бумагах. Шило в мешке не утаишь, – сказал генерал внутренних войск.
– Да как же его под трибунал? – Кудряшов помолчал, снова откашлялся. – Он же у меня круглый отличник, на Доске почета висит. Комсорг курса, спортсмен-чемпион, будь оно неладно. Отличник боевой и политической подготовки. Сирота, наконец, – и разгоряченно закончил: – Да он же член КПСС! Я сам ему рекомендацию в партию давал.
У него аж похмелье прошло от волнения.
– Член партии – это другое дело. Делай ходатайство от твоей парторганизации и присылай замполита. Я тебе здесь тоже кое-что пошлю. Точно полегчает, Владимир Иванович, – и генерал Марат Саитович положил трубку.
Кудряшов тоже положил трубку. Открыл нижний ящик стола, достал бутылку коньяка, налил полстакана и хряпнул без закуски. Потом посмотрел на сидевшего рядом замполита и произнес:
– Все слышал? Езжай, забирай героя нашего, едрить-кудрить.
– Его к вам доставить? – неуверенно спросил Улиткин.
– На хрен он мне здесь нужен! На нашу губу на десять суток за подвиги его, за смелость. И до конца года лишить всех увольнений в город. А по партийной линии строгий выговор закатать. Без занесения в личное дело. Все, исполняйте, – отрезал Кудряшов, в горячке назвав курсанта Княжина «нашим героем».