Но через две недели заработала неторопливая, но жесткая машина госбезопасности. Он был вызван, куда следует, и отстранен от работы. С него сняли все допуски к секретнейшим разработкам и отправили в оплачиваемый отпуск на неопределенный срок – до полного решения его дальнейшей судьбы. Задача для военного начальства стояла и вправду непростая. Куда девать молодого кадрового офицера – полковника, коммуниста с безупречными характеристиками, орденоносца, очень толкового, непьющего командира? И кто-то из начальствующих кадровиков вспомнил, что Княжин неплохо знает химию, что само по себе большая редкость. Этот кадровик и предложил определить его в химические войска, тем более что все секреты этих войск давно известны потенциальным противникам.
Одним словом, после всех многочисленных согласований и утверждений по инстанциям, полковник Княжин Валентин Александрович был назначен заместителем начальника Войск радиационной, химичесокй и биологической защиты вооруженных сил СССР по научной части. Должность была генеральская, и к ней, кроме звания, прилагалась трехкомнатная квартира в Москве, служебная машина, дача и спецсамолет для решения оперативных задач. Княжин уехал в Москву, но, по возможности, все выходные проводил в Ленинграде с дочерью Евгенией, которая осталась до лучших времен с тещей-бабушкой.
Новый заместитель со всей присущей ему серьезностью и ответственностью взялся за работу. Постоянные его командировки и проверки на местах подняли показатели в химических войсках на небывалую высоту, и через четыре года Княжин уже занимал генерал-лейтенантскую должность начальника Войск РХБЗ, сменив ушедшего на пенсию начальника-предшественника. Проезжая каждый день мимо своей школы-интерната, волею судьбы находившейся неподалеку от штаба войск, он внимательно глядел на нее из окна служебной автомашины, наклоняя голову, как когда-то смотрел на попугая Ару, стоя у клетки. Но в родную школу так и не зашел ни разу.
В школе же о нем не забывали – благодаря Наталье Николаевне, учительнице русского и литературы. К тому времени она давно была замужем за каким-то музыкантом. Родила двоих детей, девочку Олю и сына Кирилла, но по-прежнему жила в квартире Княжина, в которую генерал собирался в ближайшее время прописать свою несовершеннолетнюю дочь Евгению и тещу, а сам намеревался выписаться оттуда и прописаться в занимаемую квартиру. Наталья Николаевна рассказывала директрисе Марии Зигмундовне об успехах Княжина: о том, что он все-таки стал ученым-химиком, как мечтал когда-то его приемный отец. Возглавляет научную лабораторию в Ленинграде и у него большое будущее в науке. Таисия Ренатовна, секретарша директора, неутомимая труженица, передавала все эти новости дальше, в том числе и вахтерше-инвалиду Клавдии Афанасьевне Янтарной. Та радовалась за сироту и говорила: «Вот и слава богу! Как бы порадовался Рутберг-то Андрей Карлович, царствие ему небесное. Ведь это он помог мальчишке найти дорогу, вернул к жизни несчастного сироту».
– Ты знаешь, Тасенька, – обратилась однажды Клавдия Афанасьевна к секретарю директора, – а я ведь знала маму Валентина и даже присутствовала при его преждевременных родах. Семимесячным ведь он родился, на гастролях. Я с его матерью и отцом училась в цирковом училище, в одной группе. Мать-то его тогда тоже Валентиной звали. Это она позже стала Александрой, псевдоним себе взяла, когда за Сашку Княжина вышла и они стали работать в паре. Я даже к ней в подруги набивалась, жалко мне ее было, все время одна, пока за Сашку не вышла. А таким-то, как я, всегда хочется подругу иметь красивую да талантливую. Но она меня отшила жестко. Пошла, говорит, ты, Клавка, куда подальше со своей жалостью, и близко не приближайся ко мне, а то получишь. Ну, я, понятно, обиделась и отстала. Ее ведь все побаивались. Всегда одна, сама по себе. Ни с кем не дружила, даже не разговаривала – ни на занятиях, ни в общаге. Никто даже не знал, откуда она родом. Да и фамилию-то девичью я даже и не вспомню сейчас, странная какая-то фамилия у нее была. Иностранная, что ли?
Но училась хорошо. Старательная, трудолюбивая, усидчивая, да как будто все время в тени. И красоту-то ее по-первости никто не замечал, особенно парни. Девки-то сразу определили красавицу и с завидками поглядывали на ее фигуру. А парни, кроме сисей, поначалу ниче не видят. Сашок Княжин – тот другой. Общительный, простой, сильный, и гимнаст от Бога. На последнем курсе они поженились, и Валентина от него тоже всех отгородила. Как говорится, увела из коллектива.
После выпуска мы все разъехались по распределению, и я долго о них ничего не слышала. А тут посылают меня в Кривой Рог, паузу заткнуть между двумя серьезными номерами. Приезжаю, глядь на афишу, а там во всей красе – воздушные гимнасты Александр и Александра Княжины. Ну, думаю, все-таки родные лица – однокашники. Но Валька в позу встала. Не будет, говорит, с нами Янтарная работать, и точка. Меня и отправили обратно. А я, понятно, опять сильно обиделась на нее: вот, думаю, стерва злопамятная.
В другой раз судьба свела нас уже в Ташкенте. Она беременная была Валентином и не работала. Сашка один работал, хорошо работал, красиво. У нас и комнаты в гостинице-общаге оказались рядом, но мы не общались почти. Так – привет и до свиданья.
И вот однажды сплю я ночью после спектакля и слышу, будто кто-то зовет меня и стучит в дверь. Соскочила я спросонок к дверям, а там никого. Легла и слышу: снова стучат, но в стенку – со стороны Княжиных. Встала, пошла к ним на стук, а это Валька стучит в стенку, на помощь зовет. Воды у нее стали отходить.
Я побежала к себе и приволокла все свои тампоны на красные дни календаря, полотенца, какие были, простыни, и давай с ней обиход производить. Она мне так спокойно, даже ласково: «Клава, беги на вахту, вызывай скорую, в роддом мне надо. Спасай ребеночка».
Я бегом со всех ног на вахту. Кое-как объяснила вахтеру, в чем дело: узбеки ведь, ниче не понимают, и – обратно к Валентине. А та уже по коридору вдоль стеночки мне навстречу. Потихоньку спустились, усадила я ее на диван, сама то и дело на улицу. А скорой все нет.
Долбаный Ташкент – город хлебный. Валентина мне опять, спокойно так: «Клавдия, беги, ищи машину попутную. Вот, возьми все деньги, которые Александр оставил. Ты отдай их шоферу, он и отвезет». Сашка-то, как назло, на три дня в Бухару с цирком на сцене на халтуру уехал. Схватила я деньги в охапку и – бегом на улицу. А город как вымер: ни одной живой души, ни огонька зеленого, ни фонарика.
Мечусь я взад-вперед, не знаю, что делать? Вдруг вижу за квартал: машина медленно едет с мигалкой желтой. Скинула я туфли и деру за ней – я ведь тогда шустрая была, не то что теперь. Все ноги сбила об асфальт, но догнала машину. Оказалась, поливалка. Стучу в дверцу, кричу, чтоб остановился. Водитель, узбек в тюбетейке, смотрит на меня как кот, облизывается. Я ему объясняю, что в роддом надо, деньги сую. А он говорит, что тоже хочет, чтобы я от него в роддом поехала. Рано, говорю, мне в роддом, давай сначала подругу отвезем.
Взял он деньги, развернул машину и к гостинице цирковой. Погрузили осторожно Валентину и тронулись. Она, обычно терпеливая, сдержанная, вдруг как завыла, да так громко, страшно, как волчица дикая. Я аж испугалась, а узбек-водитель совсем одурел. Глаза, как блюдца чайные, сделались. Тюбетейку поправил на затылке, закричал: «Шайтан!» – и дал по газам.
Примчались к роддому. Я давай во все двери ломиться, в окна стучать. Весь роддом на уши поставила. Но успели вовремя. В коридоре Валя и родила сына Валентина. Акушерка, Вера Игнатьевна, русская женщина, что роды принимала и меня валерьянкой отпаивала, потом долго надо мной смеялась. Все подумали, что это я рожать наладилась, а живота нет. Через два дня приехала я навестить роженицу. Фрукты привезла, соки и всякое такое…
– Ты че приперлась, Клавка? Я же тебе говорила, чтобы ты валила куда подальше со своей жалостью от меня. Вот и проваливай, чтобы я тебя и близко не видела, – посмотрела на меня Валентина с ненавистью.
Ну, тут уж я по-настоящему обиделась. Ничего себе, думаю, заявочки! Я как дура всю ночь с ней возилась – чуть девственности не лишилась, а она? Поставила, что принесла, на тумбочку, и ушла молча.
В последний раз мы виделись в Хабаровске. Их программа переезжала во Владивосток, а я приехала на гастроли в Хабаровск. Вот и столкнулись случайно в гримерке. Они с Сашкой реквизит упаковывали для отправки, а я со своим притащилась. Валентина посмотрела на меня и, не здороваясь, попросила Сашку: сходи, мол, Александр, в буфет, нам потолковать надо.
Он ушел, а мы остались вдвоем.
– Видно, Клава, нас судьба не случайно свела и не отпускает. Была я недавно у цыганки, гадала. Так та сказала: наговор на мне, порча неслыханная наслана. Проклята я, и имя мое проклято! И тот, кто у меня родился, проклят. И все, кого я полюблю, будут прокляты… Так что ты, Клава, и правда держись от меня подальше. И вот еще что. Если вдруг с нами что-нибудь случится, ты бы как-нибудь помогла сыну нашему, Валентину. Ты ведь ему вроде как крестная мать, – проговорила негромко.
Она замолчала и отвернулась, а потом, не поворачиваясь, продолжила: – А теперь иди погуляй где-нибудь, дай нам собраться и уехать.
Я и ушла, ничего не понимая, без обиды уже всякой ушла, думая про себя: «Твое проклятие, Валентина, – твой характер, твоя воля непреклонная, твоя неспособность прощать людей». Ведь она никогда никому ничего не прощала! Поэтому, наверное, всю жизнь и была одна-одинешенька, даже когда за Сашку Княжина вышла, осталась одинокой.
Вскоре там, в Хабаровске, я и сорвалась, покалечилась. В Москву санрейсом перевезли меня. Лечили, но ничего не смогли поделать, инвалидом вот и осталась. Когда меня по инвалидности определили на работу в школу-интернат нашу, я ведь даже и не знала, что Валентин здесь учится – до тех пор, пока его родители не погибли. Вот тогда и вспомнила слова Валентинины про сына их. Тогда и удивилась – откуда она узнала-то, что я буду здесь работать инвалидом? Я и усыновить его собиралась, да Андрей Карлович опередил. А когда он вдруг умер скоропостижно, вспомнила и про проклятие и испугалась жутко, подумав, может, из-за этого проклятия я и инвалидом стала? Может, Валька-то и вовсе не стерва была? Может, пыталась она спасти от проклятия того окружающих и меня, дуру? Может, проклятие это и вправду на сына их, Валентина, перенеслось? И как же тут ему поможешь? Да видно, сказки все это, Тасенька, про проклятия, да наговоры всякие. И слава богу! Вон парень-то ученым стал, в люди выбился, а ведь сирота, один-одинешенек.