– Здравствуй, Василина, здравствуйте, Мария Владимировна. Вот, пришел по поручению ректора и педсовета попроведовать нашу студентку-отличницу, – проговорил он с улыбкой, глядя то на Василину, то на Мамашулю.
Глаза Василины вспыхнули, но она сдержалась.
– Здравствуйте, Сафрон Евдокимович. Бабушка, это проректор по научной части нашего института, профессор Сафрон Евдокимович.
Мамашуля внимательно посмотрела на Сафрона, кивнув головой, и явно хотела о чем-то спросить, но передумала. А потом, чувствуя наступившую неловкость, поднялась и вышла со словами: «Здравствуйте, уважаемый. Ну, вы пообщайтесь здесь, а мне нужно в ординаторскую».
– Пришел? А я такая неприбранная, некрасивая, но, как сказали врачи, главное – живая, – проговорила Василина, глядя на Сафрона.
– Ты самая прекрасная на свете, – так же глядя на Василину, тихо сказал Сафрон.
– Тогда почему ты меня бросил, если я самая прекрасная? – спросила Василина.
– Я тебя не бросил, – ответил Сафрон.
– Бросил, бросил, но я нисколько на тебя не в обиде. Наоборот. Я так благодарна тебе за все, и, прежде всего, за то, что ты мне показал, каким должен быть настоящий, идеальный мужчина, – проговорила Василина и улыбнулась грустно.
Сафрон присел на край ее кровати и сказал:
– Я тебя не бросил. И по-прежнему люблю всей душой, но нам нельзя быть вместе, у нас не может быть детей, мы родственники.
Василина аж приподнялась, села на кровати, онемев и удивленно уставившись на Сафрона.
– Да, дорогая моя, мы родственники. Я двоюродный брат твоей мамы Даши, а ты – моя племянница.
Василина так и рухнула обратно на подушку, не отрывая изумленных глаз от Опетова. Сафрон погладил ее по руке и продолжил:
– Помнишь, у Вани Кошурникова в мастерской ты как-то сказала про свою прабабушку Катерину, баронессу фон Рассель из Лондона?
Но тут скрипнула дверь, и в палате показалась Мамашуля.
– Но об этом, – продолжил Сафрон Евдокимович, – я тебе расскажу позже, Василина. Много интересного расскажу. А теперь – главное, чтобы ты выздоровела поскорей и приступила к занятиям. Договорились?
Сафрон дружески похлопал по руке ошарашенную Василину, поднялся и проговорил:
– Мне пора уходить, товарищи, к сожалению. Ждут дела в институте. До свидания, Василина, до свидания, уважаемая Мария Владимировна. Рад с вами познакомиться.
И направился на выход.
– До свидания, – проговорила Мамашуля, уже когда Сафрон прикрыл дверь за собой. – Какой приятный молодой профессор-то у вас, Василинка. И почему-то мне его лицо очень знакомо. Где я могла его видеть-то?
Но Василина ничего не ответила бабушке. Она, наверное, даже и не слышала, что та сказала, настолько была потрясена. А Сафрон ехал за рулем своей автомашины и думал: «Ну, выглядит хорошо, лицом почти не изменилась, после того, что мне наговорили доктора, я думал, и не узнаю ее. Нет, симпатичная по-прежнему. Блеска, правда, нет в глазах прежнего. Отлежится потихоньку, отойдет, оживет, бедная. Жаль, конечно, что петь не сможет, но врачи тут правы – слава богу, что жива-то осталась. Вот же судьба у девчонки. Такие страсти преподносит, подарочки».
Он приехал домой на Кутузовский. Припарковался. Поднялся на этаж и, уже открывая дверь, услышал, что звонит телефон. Не разуваясь, прошел в зал и снял турбку.
– Алло, Сафрон, здорово. Это Старцев. Из МУРа.
– Здравствуйте, Данила Иванович, дорогой, – ответил Сафрон.
– Тут такое дело, – зазвучал вновь голос Старцева в трубке, – новые обстоятельства появились в деле твоего генерала. Ну, того, что твою студентку-то искалечил – командующий Химическими войсками. Убили его во дворе своего дома, при всем честном народе, на скамеечке – убили… Да как-то изуверски порешили-то. Пять ударов, по-видимому, заточенной велосипедной спицей, и все смертельные. У старых урок была такая практика. Ни крови, ни крика, ни пика. Тык – и готово. Не иначе – месть. Ты бы подъехал. Вместе бы и помозговали. Кто так умело может мстить-то за девчонку? Вот так-то, Сафрон, а ты говоришь, неподсуден этот генерал. Подсуден. Все подсудны, не здесь, так там, на высшем суде. Все ответят за содеянное. Так когда подъедешь-то?
– Сейчас подъеду, Данил Иванович, ждите, – ответил потрясенный Сафрон Опетов, положил трубку и чуть не побежал к выходу.
В кабинете начальника МУРа сидели два следователя и он сам. Они о чем-то говорили и замолчали, как только в дверях появился Сафрон. Начальник встал, поздоровался с ним за руку и заговорил:
– Вот, познакомьтесь, товарищи. Сафрон Евдокимович Опетов, профессор, проректор того самого института, где учится эта бедолага, изувеченная садистом-генералом. Присаживайся, Сафрон. Что, не вспомнил по дороге, кто мог так жестоко покарать генерала в отместку за девицу, студентку твою?
– Ума не приложу, уважаемый Данил Иванович. А почему вы так уверены, что это месть за нее? – спросил Сафрон.
– Почерк, Сафрон, почерк указывает на это. Послушай, а может, это ты сам вступил на тропу войны? Заточил спицу и грохнул генерала? А что, девчонка-то симпатичная была, – проговорил лукаво начальник МУРа.
– Почему – была, она и сейчас симпатичная. Я только от нее из санатория приехал. По поручению ректора и педсовета ездил. А насчет – грохнуть генерала? Не смог бы я, Иваныч. Котенка не смогу утопить, жалко. Морду бы набил ему, если бы довелось и справился. Он, говорят, здоровый был?
– Да, здоров был генерал, мастер спорта по боксу и еще по чему-то. Да вот, не спасло. А насчет грохнуть – не обижайся. Это я так, на пушку беру: служба, брат, такая, – проговорил Старцев.
– На понт, – отреагировал Сафрон.
– Что? – не понял начальник.
– На понт берешь, начальник, – весело произнес Сафрон, – это по фене. Я ведь из Сибири, дорогой Данил Иванович.
– Да я тоже, дорогой Сафрон, оттуда. Ну да ладно, давайте разбираться по существу вопроса, – проговорил Старцев и уселся на главное место. – Значит, что мы имеем? Что мы умеем?
– Кто-то поджидал генерала на лавке у подъезда, – начал сыскарь постарше, – в районе семи вечера генерал появился у подъезда. Скорее всего, этот кто-то пригласил его присесть. Тот присел, а этот кто-то нанес ему молниеносно пять ударов заточкой.
– Бред какой-то, – проговорил Старцев, – с какой стати генерал будет садиться на скамейку с незнакомым? И как можно молниеносно пять раз ткнуть заточкой?
– Так предполагает майор, который вел первоначальное следствие и первый прибыл на место преступления. Он нашел генерала мертвым, сидящим на лавке с открытыми глазами, – произнес старший сыскарь.
– Что говорят свидетели? – спросил начальник.
– Все свидетели, которых опросили и которые видели генерала в тот вечер, говорят одно и то же. Да, они видели, что генерал сидел на скамейке, положа правую руку на спинку, отдыхая и равнодушно глядя на прохожих, – произнес младший сыскарь, – потом пригляделись, а он мертвый. Вызвали милицию, скорую, подумали, что сердечный приступ случился у генерала. И майор, который приехал по вызову, тоже подумал, что сердечный приступ. Ни крови, ни ран. Это когда уже заключение судмедэксперта из морга поступило, тогда стало известно, что пять проникающих, вследствие чего и смерть наступила.
– Есть еще показания одной свидетельницы. Бабушки с первого этажа, кухонное окно которой выходит прямо на эту злополучную скамейку. Она из дома-то уже не выходит, старенькая. Только из комнаты на кухню да в туалет может передвигаться. Так вот она утверждает, что вначале на скамейке сидел какой-то музыкант, скрипач, с инструментом в футляре. Долго сидел, наверное, с час. А потом генерал уселся и тоже долго сидел. Она еще удивилась: чего это военный развалился и сидит так долго? Пьяненький, наверное, подумала. Вот и все свидетельские показания, Данила Иванович, – подытожил старший сыскарь.
– Да, негусто, мужики. Скрипача надо искать. Вот я тебя, Сафрон Евдокимович, и пригласил-то за этим. Ты ведь у нас по музыке-то мастак. Может, у вас в институте есть такой скрипач, поклонник, что ли, этой девчонки? Может, что слышал про такого виртуоза в ваших кругах? Не бывает мастера без истории, без слухов. А в вашей богеме слухов-то ой-ойе-оей сколько про всех да каждого… Только фантазиями да сплетнями и развлекаетесь, живете. Ты без обид, Сафрон, тут для дела надо. У вас ведь все гении, а у каждого гения голова набекрень, вот. Ты бы поспрашивал там у студентов да студенток своих, подруг этой самой Василины, может, был у нее какой дружок сердечный с футлярчиком? Нам-то к вам соваться не с руки. Сразу, как улитки, спрячутся, а ты свой, Сафрон, руководитель их, – закончил Данил Иванович, ласково глядя на Опетова.
– Ну, я спрошу, Данил Иванович, но мне подобное даже в голову бы не пришло, – ответил Сафрон.
– А мне вот приходит, потому я здесь и сижу, Сафрон Евдокимович. Ну, за работу, товарищи, скрипача всем искать, у меня еще два совещания сегодня, – подвел итог встречи начальник МУРа, и все разошлись.
Между нами скажу, а ведь Данила Иванович-то Старцев ухватился именно за ту самую ниточку, которая вела к убийце генерал-лейтенанта Княжина Валентина Александровича. Если бы бабушка-старушка чаще подходила к окну, то увидела бы больше, чем сказала. Молодой человек, одетый в хороший костюм, в светлой рубашке с галстуком, аккуратно подстриженный, и правда долго сидел на той скамейке со своим футляром для скрипки. Когда в районе семи часов вечера появился генерал-лейтенант Княжин и поравнялся со скамьей, скрипач положил футляр на скамейку и произнес: «Здравствуйте, Валентин Александрович, я от Василины».
Княжин остановился, как окаменел. А молодой человек поднялся и протянул ему правую руку. Княжин пожал руку и тихо спросил:
– Как она там?
– Сейчас уже лучше, – услышал он в ответ и тут же почувствовал удар слева под мышку, потом ниже, в пояс, а затем в живот. Удары были не сильные, но хлесткие, и его как будто пронзили три огненных молнии. Княжин поглядел стальным взглядом в лицо молодого человека, крепко сжал ему руку. И уже хотел двинуть ему в челюсть своей левой, но она не слушалась, а его вдруг качнуло, как на лодке. Но генерал устоял, грозно глядя в глаза обидчика. А тот улыбнулся и произнес: «Что, поплохело немного? Так давайте присядем, Валентин Александрович».