– Очень хорошо, что на английском читаете, – сказала мама бодро и деловито. – Я вам сборник стихов Шекспира принесла в оригинале, только с возвратом. Это для меня очень ценный подарок. Школьный учитель подарил на память, Семен Викторович, как лучшей ученице класса. Я в него влюблена была тогда до безумия, аж с седьмого класса, – вот и стала лучшей ученицей! – закончила мама, смеясь, и протянула книгу Байрону.
У того исчезла с лица веселая улыбка. Он бережно взял книгу, уселся за первый свободный стол, раскрыл ее и начал читать, не сказав ни слова. Так, молча, Байрон и просидел с книгой до закрытия библиотеки. А когда понял, что надо уходить, спросил у мамы:
– Можно мне вашу драгоценность взять с собой? Мне нужно некоторые стихи сравнить с переводами Пастернака и Корнея Чуковского. Вы не беспокойтесь, я верну книгу в целости и сохранности.
– Возьмите, конечно. А вы знакомы и с переводами Шекспира? – спросила мама, лукаво улыбнувшись.
– Знаком, – ответил растерянно Байрон и засмеялся в ответ. – Простите меня, Неля, а у вас есть что-нибудь по астрономии? Кроме учебников, конечно?
Мама удивленно посмотрела на него, сказала, что сейчас посмотрит, и направилась к стеллажу с разделом «Наука». Стала выбирать, что бы предложить Байрону, – и почувствовала стоявшего за спиной не посетителя, а мужчину. Заволновалась немного, нашла толстый трактат по астрономии и протянула его Байрону с улыбкой и со словами:
– Вот, почитайте на дежурстве. Только не усните. Я и записывать ее не буду. Вы первый, кто держит в руках этот фолиант в нашей библиотеке. Да, наверное, и последний.
Байрон рассмеялся, поблагодарил маму и ушел.
Через три дня он появился часов в пять, принес трактат и сборник Шекспира.
– Трактат хорош, – сказал он маме, улыбаясь. – А вот с Шекспиром не успел разобраться. Видимо, при переводе происходит национальная адаптация. У Вильяма все конкретно, событийно, без оттенков – они так мыслят. А нам надо атмосферу происходящего почувствовать. Детали важны, чтобы точность мысли выделить. Образы необходимы. Психология. Здесь еще подумать надо. Если вы позволите, Неля, я бы еще полистал ваш сборник на дежурстве. Меня как раз попросили подежурить сегодня во вторую смену. Сменщик заболел, а без дежурного электрика в цеху никак, – почти смеясь, закончил Байрон.
– Разбирайтесь на здоровье с Шекспиром и с астрономией, Владимир Николаевич! – весело проговорила мама. – А когда разберетесь с этим гением английским и звездным миропорядком, может, и мне, простому русскому человеку, растолкуете, что к чему? Я с такой многогранной личностью еще не сталкивалась.
– Обязательно растолкую, Неля, если сам разберусь и если в три смены меня не заставят работать, – смеясь, проговорил Байрон и ушел.
Мама взяла трактат по астрономии, полистала его, закрыла и проговорила: «А есть ли жизнь на Марсе?»
Байрон стал приходить чаще. Он объяснял маме сложности перевода Шекспира с английского и Гете с немецкого. Растолковывал трактат по астрономии. И наконец, признался маме: вначале – что пишет стихи, а потом – что любит ее.
В конце концов они поженились. Фабком выделил молодой фабричной семье комнату в семейном общежитии. Именно ту, в которой мы уже жили с Сергем Ивановичем. Маму это ничуть не смутило, Владимира Николаевича-Байрона – тоже. Они были рады-радешеньки, что у них появилось свое жилье. Но когда через год у нас с Наташкой появилась сестренка, а у мамы с Байроном – дочь Вика, в комнате стало немного тесновато. Байрон каждый вечер после работы уходил на поиски съемного жилья. И наконец-то нашел отдельное, без подселения, жилище. Это был старый, полуразвалившийся частный дом на окраине города, куда мы всем семейством с восторгом и переехали. У дома были небольшой садик и огород, страшно заросшие крапивой. В доме была русская печка с полатями, а вот удобства в виде туалета типа сортир находились на улице. Воду таскали с колонки, готовили на электроплитке – и слава богу, что Байрон был электриком!
Лето прожили весело, но оно быстро кончилось, пришла осень, а с нею – холода. И тут выяснилось, что обогреть этот дом печкой невозможно, сколько ни топи. Байрон весело проговорил маме:
– Без паники, Нелечка, без паники, и ребятки мои, голубятки, без паники! Завтра я схожу в фабком и все улажу!
Но на следующий день в фабкоме ему сказали, что комната, в которой мы жили, уже занята, а другой пока нет и не предвидится. Об этом рассказывал нам вечером после работы Байрон, энергично устанавливая электрические обогреватели с открытыми спиралями для нагрева, называемые ТЭНами. В доме стало потеплее, но не для детей, особенно для грудной Вики. Так что слава богу, что Байрон был электриком, но плохо, что он не был пожарным инспектором. Потому что, когда он на следующее утро ушел на работу, а мама нас кормила и собирала, чтобы отвести к себе в библиотеку, отсыревшие за осень обои высохли от обогревателей с открытыми ТЭНами и загорелись. Сухой деревянный дом разом вспыхнул. И мы – мама с Викой на руках, Наташка и я – едва успели выскочить на улицу, в чем были. Через некоторое время примчались пожарные, но тушить было уже нечего. Посреди пепелища стояла только одна целехонькая печка с трубой. Приехала милиция на уазике, составила протокол, и сердобольный водитель-сержант увез нас в Дом культуры «Красный факел», в мамину библиотеку. Очень скоро прибежал Байрон – ему начальник цеха сказал, что мы погорели, но все живы, и сейчас уже в библиотеке. Он ворвался в библиотеку со словами: «Нелечка, дорогая, ребятки мои, голубятки, все ли живы?» Обнял маму, стоявшую в халатике с Викой на руках, и запричитал: «Вот же я дурак, вот же дуралей! Подверг такой опасности всю свою семью! Нельзя было ставить обогреватели с открытыми ТЭНами! Надо было с закрытыми ставить».
И тут мама заплакала. Я в первый раз в своей жизни видел, как мама плачет. Впрочем, и в последний. Байрон зачем-то взял у мамы Вику и произнес торжественно:
– Сережа, Наташа, быстрее идите сюда, детки мои, ребятки-голубятки! Мы должны немедленно успокоить нашу прекрасную, любимую маму, а если она не успокоится, будем плакать вместе с ней.
Мы с Наташкой подбежали к ним и обняли маму, а Байрон свободной рукой обнял всех нас и продолжил:
– Ну что, Нелечка, плакать будем вместе или смеяться? Ведь все же хорошо закончилось и все у нас будет прекрасно. Пусть Пупс и Глупс?
Мама улыбнулась и сквозь слезы произнесла:
– А как же дом, Володенька? Дома нынче, наверное, дорого стоят. За него же платить надо.
– А я скоро тринадцатую зарплату получу и рассчитаюсь за дом, – ответил Байрон и рассмеялся. – А сейчас пойду в фабком, к директору пойду – помогут. Я на хорошем счету на фабрике состою – помогут. Не бросят же на улице, Неленька?
Он посмотрел на маму, на нас с Наташкой, а потом на маленькую Вику. Тронул ее носик указательным пальцем и снова произнес свою смешную и как бы ни к кому не относящуюся присказку:
– Хоть Пупс и Глупс, но люди-то помогут и все у нас будет хорошо.
Он тут же отправился в фабком, и его сразу же поставили в новую очередь остро нуждающихся. А на следующий день с самого раннего утра в библиотеку потянулись люди. Знакомые и незнакомые несли нам всякую одежду, постельное белье, посуду, кухонную утварь, платья, кофточки, чулки, юбки, обувь, слюнявчики, распашонки, а какая-то старушка даже кое-как притащила кактус в большом глиняном горшке. Члены клуба современной зарубежной эстрады приволокли откуда-то подержанный проигрыватель «Эстония» с колонками, магнитофон «Маяк» и много пластинок с катушками. Мама растерянно улыбалась, благодарила всех и говорила:
– Да куда же нам столько добра-то? Уж и ставить некуда! Меня же уволят из библиотеки за беспорядок!
Ближе к обеду в библиотеку ворвалась Нина Васильевна Суслова, пробралась через завалы к маме и громко произнесла:
– Значит, так, Нелька-мать: сегодня же переезжаешь ко мне со всем своим святым семейством!
И вечером мы опять заехали на жительство к ней. На пороге нас встретила гордая Фифа. Пару раз тявкнула для порядка, оглядела нас равнодушно и направилась к Байрону, виляя хвостиком. Тот присел, посмотрел на собачку и спросил:
– Ну и как же тебя зовут, хозяюшка?
– Хозяюшку зовут Нина Васильевна, а собачку – Фифа. Смотрите, чтобы не покусала вас, Владимир Николаевич, – нехотя проговорила Суслова.
– Не беспокойтесь, Нина Васильевна, меня собаки не кусают. Люди покусывают, а собаки – нет, – ответил Байрон и погладил Фифу. Та забеспокоилась, стала тереться о его ноги и с этого момента просто не отходила от Байрона. Провожала его утром на работу, вечером ждала в прихожей, ела только из его рук и гуляла только с ним. Нина Васильевна была крайне удивлена таким поведением своей привередливой Фифы. Никогда еще после смерти Николая Парамоновича болонка не была так расположена к мужчинам. И Нине Васильевне вдруг стало легче на душе, спокойнее.
А я через два дня опять пошел в школу, стоявшую вплотную к дому Сусловой. Меня определили в восьмой «Д» класс и посадили за одну парту с высоким, крепким русоволосым парнем по имени Толик. Он тоже перевелся в эту школу недавно и поэтому никого не знал. Парень он был веселый, открытый, честный и бесхитростный. Мы познакомились и как-то сразу сдружились. Он обожал спорт, кино и музыку, и я тоже, только в обратном порядке: музыку, кино и спорт. В предыдущей школе я ходил в секцию баскетбола и, несмотря на небольшой рост, играл за сборную школы на отрыве – я был шустрым и довольно метко укладывал мячи в корзину. Также с увлечением занимался в секции бокса, тоже в школе, и регулярно выступал от нее на всех соревнованиях. Правда, показатели были не очень. У меня был слабый нос и если его доставали во время боя, то сразу текла кровь и бой останавливали. Меня снимали с соревнований, а победу отдавали сопернику. Хоть в раздевалке эти соперники и побаивались меня, но ничего не поделаешь – они оставались победителями. А нос мой был слабым потому, что его перебили дубинкой, когда мы гуляли с сестрой Наташкой в парке. Мы сидели с ней на лавочке и ели мороженое. Вдруг с правой стороны парка появилась компания парней в белых рубашках, а слева – в черных, и завязалась драка. А мы с Наташкой – посередине. Вот там мне и прилетело дубиной в переносицу. Я потерял сознание и развалился на земле, а Наташка забралась под лавку, и ей не досталось.