В общагу швейного ПТУ нас с Толиком, естественно, не пустили. А девчонок впустили, и уже с порога Таня прошептала мне:
– Сейчас поговорю с тетей Пашей – может, и пустит.
Мы остались с Толиком на крыльце, где было довольно холодно, и сильно замерзли в наших замечательных брючках, пока ждали. Минут через десять девчонки вышли на улицу, и Таня сказала:
– Ни за что не хочет пускать тетя Паша – говорит, проверка может быть. Нас вот с Любкой отпустила до полпервого. Куда пойдем?
Мы с Толиком решительно не знали, куда бы нам пойти с ними, и молчали. Тогда находчивая Таня произнесла:
– Раз предложений нет, айда по подъездам погреемся. Не замерзать же тут!
Взяла меня под руку и повела к соседнему дому. Мы ушли с ней в первый подъезд пятиэтажного панельного дома напротив, а Толик с Любашей – в последний.
Зайдя в подъезд, «где тепло от батарей», как пел Высоцкий, Таня повернулась ко мне, взяла меня за грудки и произнесла:
– Ну, иди ко мне, пианист, погреемся!
После этих слов я впился в ее накрашенные губы своими и суматошно стал изучать руками все особенности ее молодого девичьего тела. Добрался до заветного «бермудского треугольника» ниже живота, и Таня вдруг сказала мне:
– Стоп! – А через мгновение прошептала: – Не здесь!
– А где? – прошептал я в ответ.
– Есть одно место. Мне девчонки-старшекурсницы рассказывали, – проговорила она тихо с неподдельным волнением. Взяла меня за руку и повела по ступенькам вниз. Там находилась невысокая дверь с большим амбарным замком.
– Где-то здесь должен быть и ключ, – проговорила Таня, шаря рукой над дверью. Наконец ключ оказался у нее в руке. Она ловко отомкнула замок и приоткрыла дверь. На нас пахнуло влажным теплом с запахом земли.
«Да это подвал!» – подумал я, волнуясь еще больше, и двинулся вслед за Таней.
Когда мы вошли, она уверенно и тихо прикрыла за нами дверь, навесила изнутри замок с торчащим ключом. Мне почему-то показалось, что Таня здесь уже была и не раз, но это было неважно. Это было совершенно неважно – важно было другое! Я вдруг накинулся на Таню со всей моей неведомой до этого страстью. Но Таня проговорила нежно:
– Тсс! Тихо ты!
Взяла меня снова за руку и повела дальше. В подвале было очень тепло и темно, лишь слабый свет пробивался через маленькие оконца снаружи. Мы прошли немного и свернули в небольшой отсек из голых бетонных панелей. На полу этого отсека лежала большая то ли фанера, то ли ДСП, а может дверь. И тут меня затрясло по-настоящему, как недавно в вытрезвителе. Я моментально сбросил свой полушубок на эту фанеру и принялся судорожно раздевать Таню и себя. Она не сопротивлялась, а скорее помогала мне в этом. И через несколько минут мы, уже обнаженные, лежали на груде нашей одежды. Я неумело суетился, а Таня ласково координировала мои действия: «Тсс! Тихо! Не туда!»
Вдруг она вроде как протестующе вскрикнула: «Ой!» И я оказался внутри нее. Моему счастью не было предела. Оно было столь велико, что я чувствовал, как фонтан этого счастья вот-вот извергнется. Видимо, Таня тоже почувствовала это и резко оттолкнула меня от себя. И страстно ожидаемый фонтан извергся в темноту! Мне хотелось кричать от радости, визжать от счастья, но Таня сказала:
– Тсс! Тихо! Ты что наделал? Ты только что лишил меня девственности! Я ведь была целочкой.
Я, лежа на ее упругой груди, вдруг ответил:
– Я тоже.
– Что «тоже»? – спросила Таня. – Ты тоже был целочкой?
– Вроде как да, – ответил я, счастливый и радостный. – У меня это впервые.
– Да тебе-то что! – жалобно проговорила Танюша. – Вам ведь не рожать – сунул-вынул, и бежать! А мне как же? Меня замуж никто не возьмет после этого. А если залечу, забеременею? Ну-ка, поклянись мне немедленно, что, если я забеременею, ты на мне женишься!
– Клянусь, – ответил я, не раздумывая.
И кстати, не врал! Все последующие мои три жены в будущем были беременны на момент свадьбы, включая Василину. Я, видимо, по природе своей очень порядочный человек. Поцеловал девушку – женись! Но об этом чуть дальше, а сейчас я пребывал в неописуемом восторге!
Минут через десять я повторил попытку сделать Танюшу беременной. Потом повторил еще раз, уже с помощью ее губ. Потом Таня сказала мне:
– Тсс! Тише! И на сегодня хватит! Пора в общагу, а то придется в подвале дрыхнуть.
Она бесцеремонно скинула меня с себя и стала одеваться. Я непроизвольно тоже. Мы оделись и собрались было уходить, как Таня негромко произнесла:
– Ну-ка, стой, пианист, и отвернись, я поссать хочу.
Я, ошарашенный такой повышенной культурностью, отвернулся и услышал нежное журчание в уголке. И тут же Таня, прошу прощения, громко пукнула… Мне это как-то особенно не понравилось, и я пошел из отсека в сторону дверей.
Через несколько минут подошла Таня, взяла меня под руку и спросила:
– Ну что, женишок, проводишь меня до общаги?
– Да, конечно, – ответил я, и мы направились к выходу. Она закрыла за нами дверь на замок, положила ключ на прежнее место, и мы пошли на улицу.
Выйдя из подъезда, я посмотрел направо и увидел Толика с Любашей, которые стояли и курили у последнего подъезда. Мы подошли к ним и вместе пошагали к общаге. Там попрощались с подругами, они постучали и исчезли за дверью. А мы с Толиком отошли от общаги и остановились у какой-то скамеечки в сквере.
– Ну как ты, Серега? Я своей Любаше засадил – говорит, что целку ей сломал. А я даже ниче не почувствовал, я ведь в первый раз! – в радостном волнении протараторил Толик.
– Да я уже догадался, что ты засадил Любаше. Ты на коленки-то свои посмотри, а потом на мои, – ответил я.
Толик посмотрел на свои и на мои колени, и мы радостно засмеялись, довольные до безумия и счастливые как никогда. Толик схватил меня в охапку, как тряпичную куклу, и зачем-то начал кружить. Я поднял голову и увидел над нами огромное морозное небо со звездами и серебряным диском посредине – точь-в-точь как на новогодней открытке. Я увидел Галактику! Я увидел Вселенную! И вся эта колоссальная громада вместе с нами весело кружилась на карусели жизни! Так в ночь с 25 на 26 декабря четыре человека в нашем городе потеряли девственность (ну, по крайней мере, двое).
Толик отпустил меня, мы перекурили и отправились по домам. Я шел по дороге и думал: «А ведь Байрон оказался прав, что посоветовал мне идти в ПТУ! Жизнь настоящую, реальную познавать! Сидел бы я сейчас в школе и тратил время впустую. А здесь столько событий – одно невероятнее другого. И в вытрезвителе побывал. И рок-группу сколотили. И вот ЭТО!»
Тогда я и представить себе не мог, насколько Байрон был прав, – опять же, пожалуй, в философском смысле этого слова.
Я пришел домой, тихонько открыл дверь ключом и хотел так же тихо разместиться на диване, но на этом диване меня ждала мама. Она увидела меня и весело зашептала:
– Сережа, ну что же ты так поздно-то? Как прошло ваше выступление? Я ведь волнуюсь.
– Все хорошо, мама. Не волнуйся и иди спать. Завтра все расскажу, – сказал я ей, а сам подумал, что, наверное, не все расскажу.
Мама чмокнула меня в щеку, как-то странно посмотрела на меня, улыбнулась и ушла спать со словами:
– Вон, оладушки тебя дожидаются на столе. Остыли, правда. Поешь немного.
Я сказал:
– Спасибо.
Быстро разделся и рухнул на диван.
Утром меня кое-как добудились ко второй паре. Я быстро встал, умылся, оделся, позавтракал и отправился в училище. Толик обычно подсаживался ко мне в трамвай на своей остановке, а если его не было, я выходил и ждал его. Сегодня он был во всей красе, с голливудской улыбкой на физиономии. Мы вышли на своей остановке у клуба «Строитель» и увидели кучку девчонок не из нашего училища. Одна из них посмотрела на нас и сказала другим:
– А вот и «Светофоры» нарисовались! Они вчера такой отпад устроили в своей пэтэухе! Сначала «Крестоносцев» сыграли, потом «Дом восходящего солнца» спел вон этот, пониже который, потом длинный учитель их битлов запел по-английски.
Потом мы уже не могли разобрать, что говорила эта девица, потому как отошли от остановки.
– Толик, а ведь они про нас говорили! Про наше вчерашнее выступление, – сказал я, остановившись, и с удивлением уставился на друга.
– Угу, вроде про нас, – ответил Толик, тоже остановившись.
– А почему «Светофоры»? – спросил я его.
– Не знаю. Может, из-за штанов наших вельветовых, – предположил Толик.
– Интересно, – произнес я, и мы двинулись к училищу.
В курилке перед училищем стояла большая компания пацанов. Они что-то весело обсуждали и курили. Увидев нас, все примолкли, а тот же долговязый старшекурсник из пивнухи с рыжей шевелюрой заголосил:
– Во, и «Светофоры» пожаловали – легки на помине! Ну вы вчера дали! Главное, сначала отстой дали, а потом отпад был! А ты чего не пел, спортсмен? – обратился он к Толику.
– Да не умею я петь, Рыжий. Может, ты за меня попоешь? – отозвался Толик весело.
– Не, мне нельзя – по понятиям. Западло и на сцену-то выходить! – так же весело ответил Рыжий.
И в это время на крыльцо вышла горбатенькая Фая, секретарша директора. Она закурила и подошла к нам.
– Вы, что ли, спортсмены? – проговорила Фая, глядя на нас с Толиком. – Дуйте-ка к директору! Требует срочно!
Мы не спеша докурили, чтобы соблюсти фасон, и пошли в кабинет директора на втором этаже, думая, что нас сейчас будут ругать за опоздание.
– Ну, вот и спортсмены нарисовались, – проговорил директор какой-то симпатичной девушке, сидевшей с ним за столом. – Значит, так, Серега. Ты у них вроде как за бугра. С тебя и спрос, – проговорил Пан Директор, глядя почему-то на меня. И продолжил: – Это товарищ освобожденный секретарь комитета комсомола Светлана Ивановна Голикова – она имеет к вам вопрос. Светлана Ивановна поднялась, демонстрируя свою хорошую фигуру, и произнесла:
– Здравствуйте, товарищи! Я освобожденный секретарь нашей комсомольской организации, делегирована к вам нашими партийной и профсоюзной организациями, а также руководством, чтобы предложить вашему ВИА «Светофоры» выступить на нашей новогодней елке!