Довольная собой, она весело смотрела на нас с Толиком. Мы переглянулись и в ответ уставились на нее. Она мотнула своей красивой головой и продолжила:
– На музыкальное сопровождение нашего мероприятия профкомом школы выделено двадцать пять рублей!
– Какой школы-то? – спросил зачем-то я.
– Нашей школы номер сто шесть, – ответила четко Светлана Ивановна.
– А когда мероприятие? – спросил у нее завороженный Толик.
– Двадцать восьмого декабря, послезавтра, начало в восемнадцать часов. Присутствие Деда Мороза с подарками и Снегурочки обязательно! – отрапортовала Светлана Ивановна.
– Нам надо подумать, – как-то неуверенно сказал я и посмотрел на друга.
– Че тут думать, Бугор, четвертак дают – ящик бормотухи можно поднять! – удивленно провозгласил Пан Директор.
– А что значит «бормотухи?» – тихо спросила у директора Светлана Ивановна.
– Это означает, товарищ освобожденный секретарь… э-э-э… ящик гостинцев для всех учащихся нашего профтехучилища! – уклончиво ответил наш Пан Директор, посмотрел на Светлану Ивановну с доброй улыбкой и уставился на нас с Толиком.
– Нам нужно посоветоваться с коллективом. Когда нужно дать ответ? – спросил я у писаной красавицы.
– Завтра с восьми до девяти утра я в комитете комсомола на первом этаже. Жаль будет, если вы откажете и нам придется брать дискотеку. Ребята вас так любят и так ждут! – проговорила по-человечески душевно секретарь.
– Завтра мы дадим ответ. Можно нам идти, товарищ директор? – спросил я у Пана Директора. Тот мотнул головой, и мы, обалдевшие, в каком-то шоке вышли из кабинета.
– Толька, ты понял, что нас только что пригласили выступить на новогодней елке за деньги? – спросил я, ошеломленный.
– Понял, конечно: по пятере на рыло! – ответил, весело смеясь, мой друг Толик.
– Срочно идем к Палычу в физкабинет, – проговорил я, и мы почти бегом двинулись по коридору.
Юрий Палыч сидел и паял что-то, когда мы ворвались к нему и с порога заорали:
– Палыч, нас на елку позвали играть! За четвертак позвали! Ты представляешь?
Палыч спокойно что-то допаял, положил паяльник на подставочку и произнес, глядя на меня:
– Представляю. Ну и что ты думаешь на этот счет?
– Как сказал наш Пан Директор, че тут думать? Играть надо – четвертак дают! – ответил я в запале.
– Хорошо сказано, но думать надо всегда. Вот давайте и подумаем, братцы-кролики, – растягивая каждую фразу, ответил Палыч. И продолжил: – Вот, к примеру, на чем играть? Есть ли у них в школе аппаратура усилительная, в частности, колонки? Не потащишь же из училища такую тяжесть! Да и не дадут. Тот же Пан Директор не позволит.
– Ну, это можно и сегодня узнать – школа-то недалеко, – ответил я.
– Можно узнать, – проговорил не спеша и без волнения Палыч. – Тогда еще нужно узнать: а есть ли у них пианино? На чем ты-то собрался играть?
Я вдруг осознал всю нелепость ситуации. Действительно, если у них нет аппаратуры и пианино, нам просто не на чем будет играть.
– Ты прав, Палыч. Надо пойти и узнать! Мы сейчас же пойдем с Толиком и узнаем все! – ответил я решительно.
– Узнаем, – не спеша произнес Палыч. – Узнаем – это хорошо! Но это еще не все. Узнать бы нам, братцы-кролики, чтó мы будем играть? Нашего репертуара хватит только на час. А дальше что? Играть, небось, три-четыре отделения придется.
Тут мы с Толиком переглянулись и обессиленно присели на стулья.
– Вот посидите и подумайте, – неторопливо произнес Палыч, взял паяльник и продолжил паять. Он паял, а мы думали, и ничего не могли придумать.
– Ну, я смог бы еще спеть «Шестнадцать тонн». И «Хеллоу, Долли». Лиса наверняка знает еще пару вещей на гитаре и что-нибудь споет. У вас, мне кажется, тоже что-нибудь есть, Юрий Палыч? Надо собираться и репетировать, – проговорил я уныло и не спеша, так же, как Палыч.
– Надо собираться и репетировать – это хорошо, – повторил он нараспев мою фразу. – Когда? Выступление-то послезавтра!
И тут прозвучал веселый голос моего друга Толика:
– Фигня какая! Ночью! Днем и ночью будем репетировать, если Пан Директор разрешит. За это время можно настрогать сколько хочешь вещей! Сядем и настрогаем.
– Настрогаем, – спокойно, но утвердительно произнес Палыч. – Тогда идите в школу, узнавайте про аппаратуру и пианино, а я иду к директору.
Через полтора дня и две ночи наш репертуар был расширен до трех самостоятельных отделений, а четвертое всегда можно повторить по просьбе трудящихся.
Но это было еще не полное подтверждение внезапно свалившейся на нас народной любви и славы. Вечером 26 декабря, когда Пан Директор разрешил нам репетировать и днем, и ночью и мы репетировали в актовом зале, к нам пришел другой директор – директор Дома культуры «Строитель», отец Сеньки-Дятла Яков Михайлович. Посидел, послушал, потом подошел почему-то ко мне и во всеуслышание заявил:
– Предлагаю отлабать на кассу. Шестьдесят процентов от сборов ваши, сорок – мои.
– На какую кассу? – спросил я его.
– Это означает, что уважаемый Яков Михайлович предлагает нам выступить у него в клубе. Отыграть вечер и получить доход от сборов в шестьдесят процентов, – неторопливо разъяснил нам Юрий Палыч.
– И не один вечер, а шесть. Двадцать девятого, тридцатого, тридцать первого декабря и первого, второго, третьего января. Назовем эти мероприятия «Новогодними вечерами». Аппарат у меня хороший, не то что у вас. И микрофоны у меня МД-66, три штуки, и даже ревер, переделанный из приставки «Нота». А также ионику «Юность» получите вместе с коммутацией. Лабайте себе – и говно вопрос! – закончил свою мысль Яков Михайлович, так же не спеша, как и наш Юрий Палыч.
И мы были ошарашены уже второй раз за этот день. Ошарашены, счастливы, невероятно счастливы и рады такой удаче!!!
Вечером на дверях клуба висела большая, склеенная из шести ватманов афиша: «29, 30, 31 декабря, 1, 2, 3 января состоится Новогодний бал! Играет группа „Светофоры“, начало в 19 часов». Надпись была сделана разноцветной гуашью и смотрелась великолепно-весело! Мы увидели эту афишу, когда ходили перекусить в местную столовку, и я спросил у ребят:
– А почему «Светофоры»? Ведь наша группа называется «Электрогруппа».
На что Палыч неторопливо ответил:
– Но ведь вы же никому не сказали, что вы «Электрогруппа», – вот народ и придумал свое название. Кстати, неплохое и тоже «электрическое». Так группа «Электрогруппа» прекратила свое существование и началась история группы «Светофоры» – довольно невероятная и продолжительная.
Школьную елку мы отлабали довольно успешно. Публика ликовала и неистовствовала, несмотря на то что мы то и дело лажали в плохо отрепетированных вещах. Мы сыграли четыре отделения вместо положенных трех, перемешав в последних вещи предыдущие. А наш Юрий Палыч-Тормоз оказался не таким уж и Тормозом. Он каким-то образом умудрился склеить Светлану Ивановну – «комсомолку, студентку заочного отделения пединститута и, наконец, просто красавицу», как говорил товарищ Саахов в «Кавказской пленнице». К слову сказать, они впоследствии поженились и нарожали кучу детей – таких же умных, красивых и культурных, как их родители.
После школьной елочки нам предстояло серьезное испытание более старшей, а значит, и более взыскательной аудиторией на новогодних балах в клубе «Строитель». Последние трое суток мы почти не спали, и портвешок Дятла, нашего ударника, нас очень даже подбадривал. В день первого бала мы репетировали в «Строителе» с самого утра и крепко переживали, что никто не придет вечером на нас, да еще за деньги. Только два человека не волновались и были внешне спокойны – это Палыч и Яков Михайлович. Первый был по своей природе не нервный, а второй был сильно занят. Он достал свой саксофон, на котором, по словам сына, играл виртуозно, и пытался как-то вписаться в звучание нашей группы, но никак не вписывался. В конце концов он бросил это занятие и ушел заниматься билетами и кассой, а за час до выступления сообщил нам, что продано уже где-то примерно триста билетов. И это привело нас в такой же ступор, в котором постоянно находился наш Палыч-Тормоз.
– Сколько продано билетов, Яков Михалыч? – спросил я неуверенно и меланхолично-медленно.
– Приблизительно триста, по пятьдесят копеек за штуку. Итого – приблизительно сто пятьдесят рэ. Девяносто ваши, шестьдесят мои. Ну, не мои, конечно, – поправился Яков Михайлович, – а вверенного мне учреждения культуры. Составим приходный ордер, как положено, оприходуем и приложим к деньгам все необходимые документы.
– Это что же получается? На человека по восемнадцать рублей, что ли? – услышал я взволнованный голос моего друга Толика. Он же и добавил: – Ни фига себе заявочки!
«Заявочки» и правда были очень серьезные. Нам и не снились такие деньги за одно-то выступление! И тут уж все заволновались по-настоящему, даже Палыч.
– Как бы не освистали нас за наш грабеж да морду не набили! – проговорил он излишне эмоционально для него.
Перед выходом на сцену мы опорожнили для смелости 0,7 литра портвейна, вышли и вдарили на полной громкости по «пьянству и разгильдяйству» своим исполнительским мастерством – в крутых вельветовых разноцветных брючках, в цветастых рубашках, завязанных на пузах, и в потрясных шузах на платформе. При первых же звуках гитары Лисы народ взвыл, как военная сирена, и принялся дергаться в такт музыке, причем все, примерно триста человек, одновременно что-то кричали, смеялись, свистели, визжали и топали. Это был фурор, а скорее какой-то массовый психоз стосковавшейся по свободе молодежи! По свободе во всех ее проявлениях. Такая неистовая дикость сначала напугала меня, а потом вовлекла в себя, завела, и мне стало так кайфово от того, что я здесь делаю, как совсем недавно было кайфово с Таней в подвале!
«Бал» получился веселым. Мы отыграли четыре отделения по старой схеме, и народ остался доволен. На следующий день перед Домом культуры «Строитель» установили большую елку, и рабочие с завода украсили ее большими игрушками, шарами, электрогирляндами и огромной красной звездой на макушке. Когда мы с Толиком приехали на репетицию на трамвае, то при виде елки праздничного настроения у нас добавилось. А когда я спросил у директора Якова Михайловича, почему елку не поставили в зале, он ответил: