– Задушу сволочь эту, шлюху ненасытную! Задушу тварь чокнутую! Все шары выцарапаю и задушу!
Я вылупил на них глаза, вскочил и бросился наперерез Толику. Обогнал его и с силой двинул правой в челюсть. Он резко остановился, посмотрел на меня мутными глазами и спросил:
– За что бьешь, друг?
– Вы никуда дальше не пойдете. И никого не убьете. Иначе вам с Любкой сначала придется убить меня, – ответил я в какой-то слепой ярости.
– Серега, ты же нас только что спас! За что бьешь? – проговорил Толик как-то механически.
– Потому и бью, что хочу еще раз спасти вас, – ответил я.
Толик наклонился, набрал в ладони оставшегося на земле снега, умылся им и, странно улыбаясь, двинулся на меня. Любаша, глядя на него, тоже ухмыльнулась, готовая уже выцарапать шары и мне. Я догадался, что будет дальше, и вдруг сказал:
– А ведь клево я «Бу-бу-бу» сделал, а, Толька?
Толик остановился, опять посмотрел на меня, улыбнулся, уже по-другому, и сказал:
– Да, клево сделал, чувак, здорово!
Обнял Любашу и повел ее к ближайшей скамеечке в тот же скверик, где мы кружились не так давно, потеряв девственность, и глядели на звездное небо в неописуемом восторге.
Я пошел за ними. Толик усадил Любашу на скамейку и стал стряхивать с нее грязь.
– Закурить есть? – спросил он меня.
Я достал пачку «Опала» и ответил:
– Есть. Я со вчерашнего дня стал с фильтром курить. Правда, дорогие, падлы – тридцать пять копеек пачка.
– Да, дороговато, когда «Прима» – четырнадцать. Я ведь пытался и дверь выломать – все плечи себе отбил и ноги. Крепкая дверь оказалась – железом обита. И подкоп пытался прорыть, да полы там бетонные. И стучал кулаками по стенам, по потолку, по трубам, блин – только капли обколотил зря. Капли-то с труб драгоценные оказались. – Толик замолчал, затянувшись. И продолжил: – Сначала курево кончилось, потом спички. А в кладовке этой только пол, потолок да стены бетонные. Ни оконца, ни отдушины – одни трубы по потолку с холодной водой и горячей протянуты. Главное – слышим, как вода журчит, вот ведь рядом, а не возьмешь! Хорошо, хоть у меня бутылка портвейна была за пазухой – Дятел в оркестровке сунул, когда мы с Любашей уходили. Но портвейн сладкий – от него еще сильнее пить хочется, да и кончился быстро. Мы ведь не знали, что так будет. Мы и орали, пока не охрипли, и стучали – все бесполезно. Потом такая лютая жажда пришла, Серега, аж сознание мутиться стало! Давай трубы лизать, потолок облизывать. Я подтянусь и лижу, а Люба не может. Слава богу, трубы толстые, и горячая с холодной рядом, одна другую греет – вот и конденсат. Влага. Вода, хоть мало, а вода!
Толик замолчал, бросил окурок, подошел к соседней луже и принялся опять пить, но уже ладошками. После умылся в этой же луже и позвал Любу:
– Хочешь?
– Нет, Толя, не могу – живот болит страшно, – ответила спокойно, как-то обыденно, Любаша.
– Умойся холодненькой – может, полегчает? – промолвил Толик.
– Люба, ты бы и правда умылась и пойдем в общагу – там переоденешься, перекусишь, поспишь, – проговорил я осторожно.
Люба поднялась со скамьи и молча направилась в сторону общежития. Мы с Толиком тронулись за ней. Подойдя к крыльцу, я остановился и сказал: – Толик, Люба, вы бы постояли здесь в сторонке, недолго совсем. Я сейчас быстро все устрою и выйду за вами. – И побежал по ступенькам на вахту.
Та же тучная вахтерша посмотрела на меня и спросила протяжно:
– Тэбэ чэго?
Я достал из кармана ученический билет, протянул ей и ответил:
– Я к Тане из триста пятой комнаты.
– Ее нэту, – произнесла вахтерша.
– Кого нету? Я недавно приходил – она была, – удивленно проговорил я.
– А тэпэрь нэту. Ушла в нэизвэстном направлэнии с чэмоданом. Клучи сдала и ушла.
Дверь скрипнула, и я увидел на пороге двух зомби – Толика с Любой. Бросился к ним со словами:
– Ее там нет. Она уехала куда-то с чемоданом.
Люба, не обращая внимания на меня, подошла к вахтерше и проговорила:
– Тетя Паша, дайте ключ от триста пятой и ни о чем меня не спрашивайте.
– А что мнэ спрашивать – я ы так выжу все. В аварыю попалы, – проговорила медленно тетя Паша и отдала Любе ключ.
– Точно! В аварию они попали, тетя Паша, – сказал я и пошел за Толяном с Любой.
Когда я привел Толика домой, как и обещал, обычно резкая Вера Власовна, мамка моего друга, открыла дверь и спокойно произнесла:
– Кто это тебя так повалял, Толька? Ты же у меня сильный, спортсмен, все лето в футбол гоняешь, всю зиму – шайбу, у меня вон ремень отбираешь?
– В аварию попал за городом, мама, долго не могли выбраться, – ответил Толик матери, глядя на нее не отрываясь.
– За городом? А как же тебя Серега так быстро нашел, за городом-то? – спросила Вера Власовна недоверчиво.
– Да я уже домой шел – вот он и нашел, – снова ответил Толик, глядя только на мать.
– Ну ладно, – произнес я. – Вы тут отдыхайте, а мне в училище пора – надо предупредить, что Толика не будет на занятиях. Что в аварию попал он.
Взял портфель, вышел на площадку, закрыл за собой дверь и подумал: «Ну ни фига себе реальная жизнь – непридуманная! Они же там, в подвале, погибнуть могли, умереть!»
Сбежал по ступенькам вниз и отправился в училище.
Через две недели на танцы снова пришла ОНА. В черной короткой кожаной куртке до пояса, с широкой молнией посредине, в голубой водолазке под ней и в голубых же джинсах. Она стояла у самой сцены со своей прежней свитой из двух девчонок и тех же двух крепких парней в джинсе. Мы вышли играть третье отделение после перерыва, и я сразу ЕЕ увидел. Дятел дал счет, мы заиграли и я запел «Бу-бу-бу». ОНА резко повернулась, и мы встретились глазами. Так я и пропел песню до конца, глядя на нее, а она стояла у сцены и глядела на меня. Песня закончилась. Она улыбнулась мне, кивнула и негромко зааплодировала. Потом спел новую вещь Лиса, потом две подряд – Палыч, а после двинул инструменталку опять же Лиса. И снова запел я – клевую медленную вещь из репертуара Криса Ри. Она опять прослушала ее, глядя на меня, улыбнулась, качнула головой, но хлопать не стала. Мы доиграли отделение, закончив его «Звездой автострады», и направились в гримерку нашу – в оркестровку. Я тормознулся в кулисах и увидел, как ОНА со своей свитой покидает зал.
А через неделю состоялся суд над Рыжим-Обломом и его кентом Мутным. Много пацанов из нашего ПТУ и мы с Толиком приехали на суд из любопытства, но нас на судебное заседание не пустили. Сказали, нечего здесь малолеткам делать, – и не пустили. Мы потолкались на улице до вынесения приговора, покурили и услышали много интересного от незнакомых пацанов, корешков Рыжего. Оказывается, они с кентом подломили хату – ну, обокрали, значит, квартиру – какой-то богатой телки, которая даже на суд не пришла. То ли она из торговли, то ли артистка. Вынесли оттуда много добра всякого: и золото, и бриллианты, и украшения разные. И одежду унесли, и видеомагнитофон с кассетами. И все это вынесли через чердак, зная, что квартира вроде как под вневедомственной охраной. Проникли в квартиру ловко – никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Как открыли замок, тоже неизвестно. Вообще все сделали умно, а попались по-глупому. Рыжий-Облом отдал все украденное барыгам, но оставил себе видеомагнитофон и они его смотрели постоянно, рыская по рынку в поисках все новых и новых кассет с западными фильмами. Их и приметили оперá. А когда пришли брать Рыжего, то дома-то его не нашли, а нашли видеомагнитофон краденый. Устроили облаву по всему городу, чтобы поймать его, потому что ментам дал команду какой-то большой начальник. «То ли полюбовник этой лярвы, то ли родственник какой. Дядя, что ли».
И тут я вспомнил разговор с Рыжим-Обломом и понял, что он обворовал мою Пралю! Мою таинственную незнакомку. Мою волшебную фею. Мою недостижимую мечту. Я нервно закурил «Опал» и отошел в сторону.
Вскоре ко мне подошел Толик и сказал, что приговор зачитали: Рыжему-Облому дали пять лет, а его кенту Мутному – три года.
– Серый, и тебе бы могли дать срок, что ты их спрятал сначала под сценой, а потом в этом подвале долбаном, – весело проговорил Толян. – Хорошо еще, что Рыжий этот Облом с кентом своим не слили тебя.
Я пришел домой и сел на диван в задумчивости. Хотел включить телевизор и посмотреть что-нибудь, но не успел. В комнату вошла сестренка моя – Наташка. Присела рядом, обняла меня одной рукой и проговорила:
– Бедный мой братик!
Потом чмокнула в щеку и продолжила:
– Не грусти так, Сережа, – мне плохо, когда ты грустишь. Ты же герой, а герои не грустят.
– Какой герой, Наташка? Ты чего? – спросил я удивленно.
– Герой-герой. Все девчонки у нас в школе говорят, что ты герой, – ответила Натаха.
– В какой школе? Какие девчонки? – еще больше удивился я.
– В художественной школе. Сначала только Даша с Варей говорили, что ты герой, а теперь все девочки школы только и говорят про тебя на переменках и после занятий, – ответила ласково Наташа.
Она и правда училась в двух школах – в обычной и в художественной, при Доме культуры «Красный факел», где мамина библиотека.
– И что же они говорят про меня? – спросил я от нечего делать.
– Говорят, что ты красивый, смелый, сильный и очень талантливый. Что здорово играешь на пианино и поешь в самой знаменитой рок-группе нашего города «Светофоры». Говорят, что ты у них Бугор, значит – начальник, авторитет, а значит, сидел в тюрьме. Потому у тебя и голос хриплый – прокуренный. Что недавно ты спас от облавы какого-то бандита, потому что это правильно – по понятиям. А еще говорят, что у тебя есть невеста и ты ей верен до конца жизни. Что эта невеста очень красивая – прямо как принцесса. Она приносит тебе какие-то вещи и оставляет на сцене. А ты ей не разрешаешь долго быть у вас на танцах, поэтому она быстро уходит. А еще говорят, что есть там у вас какая-то злая ведьма Танька, которая хочет разлучить вас с невестой-принцессой и извести ее злыми чарами. А недавно она замуровала в подземелье твоего друга Толика, чтобы досадить тебе. Но ты нашел его и спас, потому что ты герой, и я очень люблю тебя и горжусь тобой, хоть ты в тюрьме и не сидел, – закончила Наташка и тихо положила голову на мое плечо.