После очень продолжительной речи замполита, с освещением всей военно-политической обстановки в мире, на сцене появился командир базы – сильно нетрезвый, а потому веселый. Он посмотрел на всех беззаботно и сказал:
– Ну что, вояки-забияки, с Новым годом вас! И аминь тем, кто не дотянет до дембеля! А сейчас я хочу лично представить наш вокально-инструментальный ансамбль «Северное сияние». Это единственный военный ансамбль за полярным кругом, от Карелии до Камчатки. – Командир глянул на нас, стоящих за кулисами, и скомандовал: – Ну что, бойцы? Вперед и с песней, мать вашу!
И наша рок-группа вышла на сцену в парадной форме. Я спел «С чего начинается Родина?», Фантомас с отросшими бровями – «Вы слыхали, как поют дрозды?», а Коля Якут – свою загадочную народную песню о чем-то неведомом. Колю встретили лучше всех и долго аплодировали. Он неуклюже поклонился, посмотрел на командира нашей авиабазы и обратился к командиру по уставу:
– Товарищ командира, разрешите обратиться к товарищу капитану Рыжему?
Коля наш знал воинский устав назубок. Он мечтал служить в рядах Советской армии, но его не взяли по причине кривобокости и худобы.
– Разрешаю, – ответил командир авиабазы.
– Товарищ гвардии капитан, – обратился Коля Якут к Рыжему. – Разрешите мне спеть еще одну песню?
Рыжий посмотрел на него удивленно, потом на меня, и ответил:
– Разрешаю.
Коля гордо выпрямился и запел своим волшебным баритоном:
– «Так и не доехал я до дома – в штанах,
Затерялся где-то в камыше – без штанов.
Что же делать парню молодому – в штанах,
Коль нашел девчонку по душе, без штанов!»
Зал взорвался оглушительными аплодисментами – такими восторженными, что они могли бы продолжаться до конца полярной ночи. Командир поднялся на сцену, обнял Колю и объявил ему устную благодарность за высокое исполнительское мастерство. Потом мы спели все остальное и ушли на перерыв под громкие и продолжительные аплодисменты.
После перерыва народу в зале сильно прибавилось – в основном за счет женского пола. Мы вышли на сцену в камуфляже, с боевой раскраской на лицах – по примеру вражеской американской десантуры – и без промедления отлупасили мою коронную песню «Бу-бу-бу». Благодарная публика бурно и громко отреагировала, и мне даже показалось, что, будь у них в кобурах боевое оружие, они непременно стали бы стрелять в потолок. Но оружие в праздничные дни, слава богу, сдавалось в оружейку на хранение – во избежание кровопролития. Потом мы долбанули весь отрепетированный репертуар и с почетом ушли со сцены.
В оркестровке, вспомнив про наши проделки с группой «Светофоры» в ПТУ, я предложил переставить песни местами и двинуть еще одно отделение. Всем понравилась эта идея, особенно товарищу капитану Рыжему, – и мы снова вышли на сцену. Потом вышли еще раз и еще раз, проделав манипуляции с песнями. И, что странно, никто на это даже не обратил внимания.
На следующий день мы проснулись главными знаменитостями далекого северного форпоста нашей Родины в незабываемом поселке Тикси! В новогоднюю ночь объявили штормовое предупреждение с сильнейшей снежной бурей, но весь гарнизон пробрался в Дом офицеров по канатам сквозь мглу полярной ночи и снежную вьюгу и как ни в чем не бывало отплясывал до невидимого утра весело и бойко. Такого необыкновенно радостного Нового года не было у меня ни до, ни после. Счастливые люди гуляли от души, будто насмехаясь над разбушевавшейся стихией, смеялись над всеми трудностями, выпавшими на их нелегкую долю. Раз пять за ночь вырубалось электричество, но неутомимые гуляки зажигали керосиновые лампы и водили хороводы под собственные «тру-ля-ля». К утру успокоились все: и вьюга, и танцующий гарнизон. Первого января опохмелялись и ходили в гости друг к другу, а второго вышли на работу. И мне кажется неверным утверждение, будто на Новый год Советский Союз мог завоевать всего один вражеский полк. В новогодние праздники нашей славной Советской армии не страшны были все армии буржуазного мира, объединившиеся и разом ополчившиеся на нас! Вот так-то! Сам видел!
Пятого января нашего басиста, начальника Дома офицеров Сергея Николаевича Рыжего, вызвали в штаб, и командир в присутствии замполита объявил, что за высокие показатели в деле воспитания личного состава он представлен к очередному званию – майора. А всем участникам ансамбля «Северное сияние», кроме Коли Якута, будет предоставлен отпуск на десять суток после проведения ряда мероприятий, а именно: Дня Советской армии (23 февраля), Международного женского дня (8 марта), Дня космонавтики (12 апреля), Дня трудящихся (1 мая), и Дня Победы (9 мая).
– Вот числа десятого-пятнадцатого мая и отправим их каким-нибудь бортом на материк, погреться, – закончил командир.
И мы, счастливые, окунулись в зимнюю спячку, а Коля Якут в новом военном полушубке, подаренном ему лично командиром, отправился на лед моря Лаптевых ловить сетями через прорубленные майны деликатесного омуля.
Седьмого января наш почтальон и барабанщик Ник принес свежую новогоднюю почту, которая быстро вывела меня из этой спячки. В ней почему-то не было письма от Прали. От всех моих постоянных адресатов были ответы, а от моей любимой – нет. Ни письма, ни открыточки. Ник еще раз перетряхнул свою сумку на ремне – ничего! Я сначала сильно удивился, а потом сильно испугался, потому что понял: письмо не затерялось – оно не было отправлено. Я испугался этого так же, как тогда, в подвале, услышав голоса запертых насмерть Толика и Любаши. И вдруг услышал голос своей судьбы. «Больше ты свою Пралю не увидишь», – говорил он с насмешкой. Усевшись, я тут же написал маме длинное письмо с главным вопросом: «Что с Пралей?» Запечатал конверт, надписал и помчался искать почтальона-барабанщика Ника. Нашел и вручил ему письмо со словами: «Надо срочно отправить, Ник». Он взял мое письмо и пообещал отправить его завтра проходящим бортом, если будет летная погода.
Ответ от мамы пришел через неделю – по северным меркам это быстро. Мама успокаивала меня, что Праля с Маришкой уехали погостить к ее родителям, но я чувствовал: что-то не так. Больше писем от Прали не было.
Пришел май, месяц великого праздника – Дня Победы! И нашего долгожданного отпуска. Мы просидели в «парадках» неделю на рюкзаках, дожидаясь летной погоды, и я вдруг решил, что не полечу ни в какой отпуск к чертям собачьим! Мне было страшно прилететь домой и не увидеть Пралю с Маришкой, которые, как я знал из писем мамы, до сих пор не вернулись. Я взял рюкзак и отправился в свой Дом офицеров. Зашел к товарищу уже майору Сергею Николаевичу и объявил о решении. Рыжий, страшно удивленный, встал из-за стола и проговорил:
– Сергей, ты хочешь сказать, что отказываешься от отпуска? Никогда в жизни не слышал подобного бреда!
Вообще-то, Сергей Николаевич был немного в курсе моих дел. В коллективе, как и в семейной жизни, не спрячешься – все все видят и знают.
– Да, товарищ майор, я отказываюсь от отпуска и хочу обратиться к вам с просьбой: поговорите с командиром, чтобы он закинул меня куда подальше: на острова, на метеоточку. Хочу писать песни, в том числе и о нашей авиабазе прославленной Дальней авиации в Тикси, – напишу обязательно, – ответил я с натянутой улыбкой. И добавил: – До осени, конечно. А в сентябре начнем репетиции.
Рыжему, видимо, понравилась идея с песней о нашей авиабазе, и он пошел к командиру. Тот выслушал его внимательно и проговорил:
– Не понял: кто отказывается от отпуска? Он что, паря, «белочку» словил, что ли? А с песней… неплохая идея – про нас песню написать, это похвально! Закину-ка я его на оленёкскую метеостанцию – пусть хариуса там потаскает, ленька, нельмочку. Может, и тайменя выудит. Успокоится и напишет песню. Как раз солдатик оттуда на дембель уходит. А в отпуск сходит и зимой, раз холодное пиво любит и не потных женщин.
Так я оказался южнее Тикси на двести километров, на удивительно красивой, чистой и полноводной реке Оленёк. Никаких песен писать я и не собирался тогда, а ляпнул об этом майору Рыжему с расстройства. Мне просто было до того тошно на душе, так тоскливо и одиноко, что хотелось куда-то убежать и спрятаться от всего. Позже я узнал, что от себя не спрячешься и не убежишь, а тогда я на это надеялся…
Вертолет унес счастливого дембеля, который передал мне свои служебные обязанности и рыболовные снасти, а я остался на левом, высоком берегу Оленькá, поросшем редкой лиственницей посреди бескрайней заполярной тундры.
Начальником метеостанции была уже сильно пожилая женщина «из бывших» – Мария Ноевна Крылова. Ее когда-то репрессировали и этапировали в якутские лагеря, а позже амнистировали за отсутствием состава преступления, но возвращаться ей было некуда – вот и доживала свой век на Оленькé. Я у нее стал единственным подчиненным и помощником во всех делах. Недели две я пребывал в растерянности от таких могучих просторов и глухомани, в которую попал, а позже притерся, обвыкся и как-то успокоился. Выполнял, что скажет Мария Ноевна, ходил на рыбалку, на охоту с табельным карабином за добычей, за грибами. Заготавливал дрова на зиму и все такое. Через месяц вспомнил о песнях, которые обещал майору Рыжему написать, и крепко призадумался. Ведь песни я никогда не писал и даже не пробовал. Получалось, что я всех надул. «А почему бы не попробовать? – подумал я. – Ведь не боги горшки обжигают».
Сочинил веселую мелодию под аккомпанемент старой расстроенной гитары, болтавшейся на стене, и принялся мучить текст, да так увлекся, что забыл даже про любимую рыбалку.
Моя первая песня была адресована, естественно, Дальней авиации и нашей авиабазе в Тикси. За несколько дней написал вариантов десять текста, но все они мне не нравились. В конечном итоге плюнул на это, оставив безразлично последний вариант типа: «Нам в Дальней авиации всем выпало служить. Готовы мы за Родину и головы сложить. На вечной мерзлоте стоит родной авиаполк. Отцов традиции хранит на Тикси и в службе знает толк» и т. ид., и т. ип. Вроде патриотично – как любят, бодренько – в темпе марша, а дальше – «нравится, не нравится – спи, моя красавица». Обещал написать – написал, а уж как вышло, так вышло!