И тут появился веселый кругленький Олег с бутылкой вискаря и произнес, поставив ее перед нами:
– Ну что? Тепленький прием вам оказали мои ВИПы? Хорошо, что еще Кобзон не прерывал вас на тосты, – я попросил. А так бы вас совсем никто и не заметил! Говно вопрос, ребятки! – весело и опять задорно проговорил Олег. – Главное, что мне понравилось! Особенно «Лилия и роза». Отдыхайте давайте, выпивайте и закусывайте, а я к гостям своим – к ВИПам. – Он снова хлопнул меня по плечу и ушел.
На сцену поднялся Игорь Угольников, опять долго шутил и пригласил туда Кобзона. За моими клавишами, на которых я только что играл, уже сидел известный пианист Левон Оганезов. Кобзон, как парусник «Крузенштерн», вплыл на сцену, тоже пошутил недолго и запел «Любовь, комсомол и весна». Потом еще минут двадцать нес какую-то лабуду с шутками-прибаутками и приветствиями, а после вернулся за стол. Его, конечно, одарили аплодисментами. Угольников представил народную артистку СССР Людмилу Зыкину, и она под бурные аплодисменты появилась на сцене с баянистом в разухабистой русской народной рубахе. Зыкина проговорила каким-то излишне взволнованным и мягким контральто дежурные слова и запела под голяшку «Издалека долго течет река Волга». Ее опять приняли хорошо.
После новых шуточек Игоря Угольникова на сцену поднялся Лев Лещенко. Там уже стояли откуда-то взявшийся оркестр и три очень симпатичные девушки на бэк-вокале. Лев совсем немного поговорил, поздравил Татьяну и спел ей песню «Соловьиная роща» («И с полей доносится „налей“»). Следующее произведение он посвятил Наине Иосифовне и ее очаровательным дочуркам и дальше все в том же духе.
После Угольниковым были представлены София Ротару, баритон Дмитрий Хворостовский, Николай Сличенко с артистами цыганского театра «Ромэн», Муслим Магомаев. И наконец, вышла Алла Пугачева и произвела фурор! Я сидел, уставившись на всех, и не верил в происходящее. Шланг с Хряком ржали от души – видимо, португальский портвешок подействовал, – а Фикс только сокрушался, что мало денег объявил за выступление: «Небось эти нафталины больше отхватили!»
И каково же было мое удивление, когда в свете софитов появились «Бони-М»! Вы себе представить не можете! И это было еще не все. После «Бони-М» вышли «Модерн Токинг», а за ними – «Бэд Бойс Блю»! Эти команды уже окончательно повергли в шок всю нашу группу «НЭО Профи-Бэнд». Мы увидели весь этот парад звезд вживую и онемели от удивления! Один только Шланг продолжал ржать, попивая с Хряком дорогой портвешок. А все ВИПы поднялись из-за стола и отплясывали бойко и бодро.
Часа в три ночи Волк посадил нас в одну машину BMW и сказал перед отъездом:
– Оставьте-ка, пацаны, свои контактные телефоны. Шефу ваша песня про лилии и розы запала – может, понадобитесь.
Поскольку домашний телефон был только у Хряка, его и дали, после чего Саша Волк протянул мне визитную карточку шефа и сказал:
– Счастливо!
Мы приехали в гостиницу «Россия» в удивительном расположении духа, а на следующий день отбыли на поезде домой. У Фикса, Шланга и Хряка начались нелегкие деньки в универе – зачетная неделя, сессия. А мне Яков Михайлович, директор клуба «Строитель», предоставил первый мой и последний очередной отпуск. Я подумал и решил мотануть на юга – в Ялту (денег, слава богу, хватало после столь «необыкновенного концерта»).
Отчего-то мне было тошно и тоскливо на душе в нашем городе, как после смерти Толика, когда я просидел в закрытой комнате три дня, а потом достал заначку, заработанную на танцах на новые клавишные, купил по блату билет на самолет и улетел в Симферополь, а оттуда на троллейбусе прикатил в Ялту. Там случайно в ресторане познакомился с музыкантами – Данилой-мастером, Степаном и Дитером, клевыми чуваками, и оторвался по полной в их жилище.
Я объявил маме, что еду в отпуск на море.
– Конечно, Сереженька, съезди, развейся, покупайся, позагорай, а то ты уж больно задумчивый стал, как твой отец, – ответила мне она с улыбкой.
Позвонил Хряку и радостно сообщил ему о решении.
– О, счастливчик! – грустно посетовал тот. – Оторвись и за нас, пока мы тут зубы ломаем о гранит науки.
Взял билет по блату и отправился по известному маршруту. Мои дружки-лабухи встретили меня неестественно нормально, когда проснулись с похмела в своем захламленном, но кайфовом жилище. И я пустился во все тяжкие, как и большинство отдыхающих.
Где-то через неделю в ресторане, где играли друзья, я познакомился с очень симпатичной девушкой и опять с необыкновенным именем – Василина.
Она сама и ее необычное имя так на меня подействовали, что меня стало необъяснимо как-то сильно тянуть к ней, и я подумал: неужели это снова та, которую я жду, о которой думаю и мечтаю? Может, это редкое имя девушки – и правда знак судьбы? А может, очередная ее злая шутка? А может, я влюбился в Василину? Да что это за словечко такое – «влюбился»? Что это вообще значит? Всех нормальных людей тянет к противоположному полу. Это обычный инстинкт, это, в конце концов, продолжение рода и жизни на Земле. И здесь, пожалуй, дамам потруднее приходится, чем нам. Как им спастись от не любящих, а просто желающих их, которых легион? А как нам, молодцам, разобраться, та это или не та? Не знаю, как у других, но у меня это что-то не очень получается.
Раньше (ну совсем уж раньше), говорят, это можно было распознать по запаху. Принюхался он – чует она! И уволок в свою пещеру! А теперь этот драгоценный дар природы утрачен. Но как-то ведь находят же другие! И страдают друг за друга, и любят, и живут, и детей растят, несмотря на все трудности… Это, наверное, самая главная тайна жизни. Женщины дарят от самих себя, они дарят удовольствие, чтобы их любили! В этом их и награда, и счастье, и смысл жизни! В этом их философия! А мужчины дарят от своего состояния, чтобы заполучить женщину. Мечтают воспользоваться ею и уйти. Женщины же, конечно, тоже мечтают воспользоваться мужчинами и хотят оставить их себе. Ну как здесь разобраться, чтобы не подраться?!
С такими дурацкими мыслями я и притопал к жилищу. Музыканты были уже дома, и Данила спросил меня, увидев:
– Чувак, а куда вы свалили-то так резко с Василиной? Слива что-то сильно колотился.
– Да никуда особо, – ответил я. – Так, по набережной прошвырнулись, и проводил ее до дома. Она, оказывается, местная.
– Да мы это знаем, – заговорил Степан, сидя на диване и гоняя гаммы на своей электрогитаре. – Она раньше пела в кабаке, а потом уехала в Москву, вроде в консу поступила. И теперь ей западло петь у нас, как бы Слива ни уговаривал.
Ни мои дорогие друзья-лабухи, ни Слива и уж, конечно, ни я не знали тогда, что Василина ушла из Гнесинки потому, что петь она больше не могла после той страшной истории с Княжиным. Василина была им так изувечена, так потрясена, так раздавлена, так беззащитна перед жизнью и перед своей судьбой, что если бы не Сафрон, который ей помог поступить в Суриковку учиться живописи, вряд ли бы ей пришло в голову вообще с кем-либо знакомиться.
На следующий день мы с ней опять встретились – и уже не случайно – на пляже лечебно-профилактического учреждения Центрального комитета КПСС закрытого типа «Россия». Вот же они мастера были запудрить мозги населению такими формулировочками, коммунисты-то наши уважаемые! Сказали бы проще: «Это наша гостиница партийная, и нехрен вам тут делать, всякой босоте! И не вздумайте сюда нос совать! Прищемим!» И все. И никто бы не поперся к ним. Нафиг нужно? Себе дороже!
А я вот поперся. У меня ведь пропуск – друзья-музыканты помогли изладить. Но его не оказалось в карманах. Я вывернул все эти карманы наизнанку, но пропуска нигде не было. «Видимо, посеял», – подумал я и встал в нерешительности у проходной. Что же делать? Василина ждет внутри, а я вот – снаружи. Может, бабок зарядить охране? Но у меня и денег-то с собой кот наплакал.
Так я и переминался с ноги на ногу примерно с час, пока с территории санатория не вышла Василина.
– Привет, Сережа! А я как-то поняла, что тебя не пускают, – вот и вышла, – проговорила она со скрытым вопросом в глазах.
Я так обрадовался ей, что тут же чмокнул в щеку и произнес:
– Привет, Василина! Придется дать выговор по партийной линии твоей прабабке из Лондона, что не сообщила тебе вовремя! Я где-то пропуск посеял – вот и топчусь здесь уже час, не зная, что делать.
– Прабабушке нельзя выговор – она беспартийная и хорошая. Вот маме Даше можно. Хотя она у меня тоже хорошая, но партийная и идейная, – весело возразила Василина и улыбнулась одними глазами, как могла улыбаться только она. И ее прекрасные глаза смотрели на меня, спрашивая… нет, не о том, куда мы сейчас пойдем и что будем делать. Они спрашивали меня: «Ты влюбленный или просто желающий?»
И хотя тогда у меня еще не было точного ответа, я бы ответил: «Наверное, первое, хоть и не очень знаю, что это такое».
Ни на какой пляж мы, естественно, не пошли, а направились, как она предложила, в поход на Корыта – в каньон горной речки. Я даже не предполагал, что рядом с шумной, многолюдной Ялтой могут быть такие укромные, тихие, прекрасные места с прохладной речушкой, протекающей по ущелью, поросшему тенистым лесом, и с невероятно живописными видами на горы и на море.
Все оставшиеся мне пять дней мы провели с Василиной там. Я заходил утром за ней под Чинару, она выносила большое мягкое покрывало, корзинку с нехитрой едой, фруктами и домашним вином «Изабелла», и мы, счастливые, отправлялись на Корыта, рассказывая что-то друг другу по дороге.
Но пришла пора мне возвращаться домой. Я уже знал, что Василина учится в Суриковке и зимой живет в Москве с мамой Дашей. Она уже знала, что я работаю в клубе «Строитель» методистом, пишу песни и пою их с группой «НЭО Профи-Бэнд». Что наша группа выступала в Питере и в Москве на рок-фестивалях и у нас записаны два альбома. Оба эти альбома на магнитофонных кассетах уже были у нее, и она их довольно высоко оценила. Одним словом, мы познавали друг друга во всех смыслах и с интересом, но мне надо было уезжать. Я взял у Василины номер ее домашнего телефона в Москве, пообещал позвонить в конце августа и писать ей под Чинару недлинные письма и улетел в Москву.