– В гробу я видел твоих толстосумов, этих засранцев с наворованными деньгами, нуворишей долбаных! Чтобы я стал пахать на них за их вонючие деньги?! Пусть отсосут!
Он подошел к зашарпанному шкафу, достал из него клеенку и стал заворачивать в нее свою гитару. Потом посмотрел на притихших Хряка и Шланга и проговорил:
– Я ухожу из группы. Мне не по пути с чуваком! А вы – как знаете.
– Подожди, Фикс, – вмешался я в разговор. – Ведь ты же сам говорил, что нам на телевидение надо пробиваться? А здесь судьба сама нам дарит случай!
– Да покупает он тебя с потрохами! – истерично закричал Фикс. – Уже купил стоечками, клавишами, микрофоном своим вонючим!
– А мне кажется, он искренне помочь хочет, от души! Нафига мы ему нужны-то? У него и так все есть! Ему просто песня нравится, – резко ответил я.
– А мне такая песня не нравится! – хрипло ответил Фикс, взял гитару и пошел на выход.
Шланг достал свою клеенку из шкафа, завернул в нее басуху и направился следом, ржа на ходу. Хряк подошел к ударной установке, взял свои барабанные палочки, положил в карман и произнес серьезно:
– Я тоже пойду с чуваками, Серега. Ты не обижайся.
– Ну и валите все на хрен! Только не забудь напомнить своим обормотам, что завтра репетиция в восемь, – проговорил я в сердцах.
Хряк улыбнулся и вышел из оркестровой.
Я опять остался один, и мне было хреново. И вдруг впервые за все эти нереальные дни я вспомнил про девушку из Ялты, вспомнил про Василину – и как-то немного полегчало. Достал бутылку армянского коньяка, приготовленную для обмывания клавишных и микрофона, и направился к директору клуба Якову Михайловичу. Тот был в кабинете. Посмотрел на меня, на коньяк и проговорил весело:
– Ну здравствуй, Сергей! Что, отрабатывать пришел? – Указал на стул и достал рюмки. Ему я рассказывать ни о чем не стал. Мы просто выпили, поговорили про отдых и поехали на трамвае по домам.
На следующий день на репетицию пришел только один Хряк, да и тот без палочек. Уселся на свой кругленький стульчик от ударной установки и заговорил:
– Не придут они, Серега, больше. И дело тут не в том, что нам предлагают поменять название группы. И не в том, что надо ложиться под твоего Олега Владимировича. Просто Фикс упертый, хоть и не такой идейный, как говорит. Он ведь отличник круглый и все понимает. Но два медведя в одной берлоге не живут! Завидует он тебе. Не клавишам твоим завидует, которыми тебя одарили, а тому, что не умеет писать такие песни, как ты. Что не может писать такие тексты и петь, как ты. И с этим ничего не поделаешь. Он собрался делать свой новый проект. Уже нашел певицу с младшего курса – всю в пирсинге, с колечками в носу, в бровях, в ушах и черт ее знает где еще. Жаль, конечно, что так получилось, но ты здесь ни при чем. Такова жизнь, старик, как говорят французы, и шерше ля фам. Ты не расстраивайся, Сергей, и иди своей дорогой. А нам учиться надо – универ заканчивать. – Хряк поднялся со стульчика, пожал мне руку и ушел.
А я снова остался один и подумал: «Да уж, у жизни не бывает репетиций, сплошной экспромт, и надо быть готовым ко всему».
Ясность осознания проблемы помогает справиться с этой проблемой. Я вдруг увидел все в реальном свете. Успокоился. Сел за клавиши и стал забивать песни на диски с памятью. Человек я, вообще-то, коллективный, но не только потому, что оркестр – дело коллективное, а по своей природе. Коллективизм наш имеет национальные корни – от климата и просторов наших великих. А у японцев простора мало – и они в большей степени индивидуалисты. Вот они и придумали для себя бесподобный клавишный инструмент Roland D-20. Тогда это был такой прорыв в музыкальной технике – как спутник в космос запустить! Этот фантастический Roland мог играть один за весь оркестр! Надо было только забить в его память партии всех инструментов и нажать кнопочку. Кнопочку нажал – и оркестр с непьющим ритмичным барабанщиком, со в меру виртуозным гитаристом, с думающим и знающим гармонию басистом играет. И никто никуда не торопится, не спешит, не халтурит, не звездит! Плюс ко всему можно добавить духовую группу инструментов и разные другие прибабахи. Вот я и увлекся аранжировками новых песен на этом чуде техники – Roland D-20. И получил совершенно неожиданный результат. Песни мои стали звучать совершенно по-другому. Мы все так или иначе, включая музыкантов, воспитаны на западной музыке. А создатели ее уже лет двадцать вовсю использовали эти прекрасные инструменты-синтезаторы у себя – это в Союзе мы узнали про них только в восьмидесятых. Но ведь песни-то до нас доходили и мы их слушали! Вот и привыкли к новому электронному звучанию под названием «саунд». И это считалось очень стильным. Так вот, мои песни стали звучать стильно, помимо моего желания, а лишь потому, что у меня каким-то чудом появился этот потрясающий инструмент – Roland D-20.
Я забил в него пятнадцать саундтреков, аранжировок на новые песни и записал на студии свой первый абсолютно сольный альбом «Преломление». Альбом нравился всем, кому бы я его ни показывал, но что с ним делать дальше, я не знал.
И тут в квартире Нины Васильевны раздался звонок из приемной Олега Владимировича Курмоярова, и девушка с приятным голосом сообщила мне, что я участвую в правительственном концерте в ГЦКЗ «Россия», который снимает Первый канал телевидения через неделю. Прибыть нам с группой в Москву лучше заранее. Я поблагодарил девушку за звонок, которому очень обрадовался, и призадумался: с кем же я поеду выступать? У меня ведь теперь нет группы! Пораскинул мозгами и решил ехать один, а там будь что будет.
Через час прибыл в клуб «Строитель» с армянским коньяком – отпрашиваться у директора Якова Михайловича. Тот выслушал меня, не глядя на коньяк, и заговорил не торопясь:
– Сергей, а я ведь хорошо знал твою маму в молодости. Мы вместе учились в «Кульке». Такая романтичная была Нелька – все искусством бредила. Вечно веселая и совершенно не приспособленная к жизни – беззащитная, наивная, хоть и неглупая. До сих пор не пойму: как она тебя в ПТУ отпустила? Почему костьми не легла? И ведь прекрасно сделала – тебя вон жизнь хоть немного и побила, да чему-то научила. Но в целом ты сильно на нее похож, на Нельку, и это хорошо. И песни у тебя хорошие получаются. Пошлю-ка я тебя в командировку в Москву за методической литературой по культурно-просветительской работе. Штампик там найдешь, где поставить? На командировочный лист?
На следующий день я прилетел в Москву и направился в офис на Фрунзенской набережной. У Олега Владимировича было совещание, и я два часа прогонял чаи с печеньем в приемной. Когда совещание закончилось и все вышли, меня пригласили в кабинет к шефу.
Олег Курмояров, как всегда веселый, жизнерадостный и смешливый, протянул мне руку и спросил:
– Принес? Ставь на стол.
Я не понял и ответил невпопад:
– Принес плохую новость. У меня больше нет группы – я остался один.
– А хорошая новость у тебя есть, компаньон? – спросил Курмояров.
– Есть одна, – ответил я. – Записал вот новый альбом. – И положил перед ним магнитофонную кассету.
– Что же, слуханем давай? – произнес Олег Владимирович, поднялся и вставил кассету в стереосистему SONY. Зазвучала заглавная песня альбома «Жемчужина», и по всему было видно, что она нравится шефу.
После первой песни Олег выключил магнитофон и проговорил:
– Ну, на записи-то оркестр есть?
– Это электронный оркестр, не живой, – ответил я.
– Не живой? А как называется? – лукаво спросил он меня.
– Альбом называется «Преломление», а оркестр – «НЭО Профи-Групп», – ответил я и смутился.
– Красивое название и песня красивая, мне понравилась, – объявил весело Олег Владимирович и поднял трубку телефона: – Катенька, меня ни для кого нет с часик. – Потом достал новенькую, непочатую бутыль вискаря на «качалочке» из-под стола и добавил: – Катенька, наверное, два часика, и организуйте нам занюхать. – Он положил трубку и включил магнитофон.
Прослушав все песни под вискарик, Олег задорно произнес:
– Так эти песни звучат даже лучше, чем с оркестром! Надо снимать два клипа. Один – на «Жемчужинку», а другой – на «Лилию и розу» в новом звуке. У меня и режиссер для съемок есть – Ваня Охлобыстин. «Лилию и Розу» снимаем у меня. Как ты там написал? «Тонкий лилии стан, погруженный в прохладные воды пруда». Пруд у меня есть, а с Танькой своей я договорюсь, чтобы пустила в свою святая святых – в оранжерею, значит, где у нее какие-то розы редкие круглый год цветут. А второй клип я бы на море снял! Да это пусть Иван решает – он ведь такой фантазер талантливый, а сейчас еще трубочку курит с легкой дурью и от этого еще талантливее кажется.
Выпили за Ивана Охлобыстина, за клипы будущие, и я спросил:
– Ну, клипы – это хорошо, Олег Владимирович, а сейчас-то что делать? Ведь выступление скоро в ГЦКЗ «Россия», а команды-то нет!
– Говно вопрос! – ответил весело Курмояров. – Главное – песни есть, а попрыгунчиков найдем.
– Кого найдем? – спросил я удивленно.
– Попрыгунчиков! А ты что, не знаешь, что такое попрыгунчики? Значит, ты далек от настоящего шоу-бизнеса. Великий продюсер нашего времени Бари Алибасов утверждает, что главное на эстраде – это морда лица, засвеченная по ящику! Все остальное не имеет значения. Что эта морда поет? Кто за эту морду поет в студии? Какой у этой морды интеллект, талант и т. д.? Все фигня! И про свою группу «На-На» Бари говорит «фигня»! «Мои попрыгунчики на жестких поводках», – говорит. И они должны хорошо прыгать – красиво, синхронно, – и демонстрировать свою морду лица, а все остальное – его заботы. И деньги, которые они соберут, тоже его! Так что говно вопрос, Сергей, ищи попрыгунчиков! – подытожил Олег Владимирович и, улыбаясь, отхлебнул вискаря.
Я удивленно посмотрел на Курмоярова и тоже отхлебнул из стакана.
– А теперь, компаньон, мне нужно поработать. Еще две встречи в офисе и одна в Архангельском, – деловито проговорил шеф, завинтил пробку на бутылище, опустил ее под стол, взял трубку телефона и произнес: – Катенька, найди-ка мне Наташу – красу нашу.