«Ты сделаешь мне больно, Эшли. Ты сделаешь мне очень больно. На ближайшие пятнадцать минут или около того – я вся твоя. Но что потом?
Потом – ты мой.
И ты даже не представляешь, что…»
– Ах да, – Эшли остановился. – Тебе пришло текстовое сообщение там, у шоссе.
Голубая подсветка опять загорелась. Он снова читал ее телефон.
Дарби охватила паника. Должно быть, 9-1-1 послал второе сообщение. Ну конечно. Исполненный благих намерений полицейский диспетчер знать не знает, что Дарби сама сейчас находится под угрозой, что ее телефон в руках убийцы.
– От… – Эшли прищурился. – От кого-то по имени… Дэвон.
Затем он протянул ей треснувший айфон, и когда ее глаза сфокусировались, всё, что оставалось от мира Дарби, распалось.
«Это случилось. Мама умерла».
– О-ох, – сказал Эшли. – Неловко вышло.
Потом он сломал ее айфон напополам.
– Продолжай идти.
Входная дверь захлопнулась, словно выстрел.
Джей закричала, когда увидела Эда. Эшли белозубо ухмыльнулся, схватив ее за воротник и заставляя смотреть.
– Круто, ага?
Эд Шеффер скорчился в сидячем положении под картой Колорадо, его байкерская куртка блестела спереди от темной крови. Он наклонил голову, когда они вошли в комнату, и его губы слабо задрожали, как будто он пытался говорить.
– Не двигайся, Эдди. – Сэнди стояла на коленях рядом с ним, пытаясь забинтовать правую часть его разрушенной челюсти медицинской марлей. Белая аптечка первой помощи стояла открытой на полу, ее содержимое было разбросано вокруг.
– Не двигайся, я пытаюсь помочь тебе…
Над ее трясущимися руками глаза Эда устремились вверх, к Дарби – во вспышке узнавания, – и он попробовал снова что-то сказать, но смог издать лишь булькающий стон.
Его рот был наполнен тягучей липкой кровью, змееподобными сгустками струящейся сквозь сжатые зубы и стекающей вниз, на колени.
Джей плакала, пытаясь отвернуться, но Эшли ей не позволял.
– Видишь? – сказал он ей на ухо. – Это красная карточка.
С другой стороны комнаты Ларс смотрел на всё это, как огородное пугало, сжимая свой «сорок пятый» в одной руке и бутыль отбеливателя в другой, в то время как сдавленный крик Эда звучал лихорадочным стоном в спертом воздухе.
Весь этот ужас едва касался сознания Дарби.
Ее здесь вообще не было. Вот реально. Она была где-то в другом месте, а этот мир пропадал, становился неясным и нечетким, словно нарисованным тусклыми масляными красками. Свет ламп казался размытым. Ее тело превратилось в холодный костюм из плоти, сердцебиение и дыхание впали в медленный, механический ритм. Дарби представляла себя крошечным существом, возможно, своей истинной сущностью, дергающей рычаги и просматривающей камеры внутри своего собственного черепа.
Она видела подобное в кино – «Люди в черном». Она вспомнила просмотр этого фильма на диске сколько-то лет назад, вместе с матерью, на софе, под одним на двоих одеялом с изображением Снупи. «Мне нравится Уилл Смит, – сказала ей мать тогда, потягивая персиковый напиток. – Он может спасать меня в любое время, когда захочет».
Дарби понимала, что ее больше нет.
Тело Майи Торн оставалось в какой-то больнице в Прово, штат Юта, но маленькое существо, которое жило в ее голове, было потеряно навсегда.
Сейчас Эшли сжал ее правую руку, переплетя свои ледяные пальцы с ее, как у подростков на свидании, и провел ее через комнату. Мимо Эда и Сэнди, мимо каменной стойки, мимо кофемашин. Дарби не знала, куда он ее тащит, и ей было все равно. Она лишь заметила оцепенело, что ее правая нога оставляет красные следы, – она, как сомнабула, прошла через лужу крови Эда. Словно в ночном кошмаре, она просто желала, чтобы всё поскорей закончилось.
Чтобы это – пожалуйста! – закончилось.
Дарби повернула шею, взглянув на старые часы с Гарфилдом на стене. Они показывали 5:19 утра. Для увеличения зимнего светового дня. Она вычла один час.
Сейчас было 4:19.
Дарби получила эсэмэску от 9-1-1 в 3:58. Возвращение обратно заняло двадцать одну минуту. Отнимаем от тридцати и получаем девять минут, остающихся до прибытия полиции. Девять коротких минут.
«Продержись еще девять минут.
И на этом всё».
Эшли внезапно остановил ее – здесь, возле двери в чулан уборщиков. Все еще приоткрытой с того момента, когда Дарби отперла ее. Теперь он мягко повернул Дарби, словно в медленном, головокружительном танго, и толкнул к стене.
– Садись здесь, – сказал он.
Она не двигалась.
– Присаживайся, пожалуйста.
Дарби покачала головой, и слезы застучали по полу. Ее носовые пазухи болели.
– Ты не собираешься сидеть?
Она снова покачала головой.
– Ты совсем не устала?
О, она была очень измученной. Ее нервы разрывались на куски, мышцы обвисли, как мясо. Ее мысли расплывались. Но почему-то Дарби знала, что если она сядет сейчас – всё будет кончено. Она потеряет свою волю. Она никогда не сможет встать снова.
На какую-то секунду она подумала просто выдать всё это, сказав слова, которые нельзя будет забрать назад: «Эшли, я выбросила твои ключи из окна мужского туалета. Они упали в снег всего в десяти, может быть, в двадцати футах от него. Можешь убивать меня. Я закончила».
С другой стороны комнаты плакала Джей. Грызун присел перед ней, пытаясь ее успокоить:
– Не смотри на Эда. Не смотри на него, ладно? Он в порядке…
Эд сделал еще один мучительный вдох через нос, пока Сэнди обматывала вторую повязку вокруг его челюсти, а потом издал странный звук, похожий на мокрую отрыжку. На чистой белой марле проступило красное пятно.
– С ним всё нормально, Птичка Джей. Хошь, эта, сыгранем в «Круг времени»?
– Мы все… – Сэнди вздохнула, вытирая кровь Эда о свои штаны. – Мы отправимся в тюрьму на всю оставшуюся жизнь. Вы знаете это, верно?
Эшли не обращал на Сэнди внимания. Он возвышался над Дарби черной тенью, изучая ее.
Все еще сжимая ее запястье, удерживая ее напротив полуоткрытой двери в чулан. Его глаза шарили вверх и вниз по ее телу.
Дарби уставилась на пол, на свои кеды восьмого размера, изрезанные льдом и побуревшие от грязи и крови. Десять дней назад они лежали новенькими в коробке.
– Ты была… – Эшли откашлялся. – Ты была близка со своей мамой?
Дарби отрицательно покачала головой.
– Нет?
– Не совсем.
Он наклонился ближе.
– Почему нет?
Она ничего не сказала. Она боролась с его хваткой на запястье, и Эшли спокойно дал ей отпор другой рукой, прижав гвоздемет к ее животу. Его палец лежал на спуске. Что-то в цвете этой штуковины – тошнотворно-оранжевом, как фломастер, – делало ее похожей на чрезмерно большую детскую игрушку. Для ребенка-переростка.
Эшли повторил свой вопрос, и его горячее дыхание щекотало ей шею:
– Почему нет, Дарбс?
– Я была… Я была ужасной дочерью. – Ее голос дрожал, но она совладала с собой. А потом все слова вдруг вышли из нее наружу, будто прорвало дамбу: – Я пользовалась ею. Я манипулировала ею. Я говорила ей ужасные вещи. Однажды я угнала ее машину, открыв ее обувным шнурком. Я пропадала на несколько дней, не сказав ей, куда пошла и с кем была. Я являлась для нее источником неприятностей. Когда я… когда я отправилась в колледж, мы даже не попрощались. Я просто села в свою «Хонду» и уехала в Боулдер. Я украла бутылку ее джина из шкафчика, когда уходила.
Дарби вспомнила, как пила его в одиночестве в своей общежитской комнате. Кислый вкус обжигал ей горло под мрачными обоями – отпечатками с могил незнакомцев, с именами и датами, прорисованными угольными тенями карандаша и воска.
Эшли кивнул, нюхая запах ее волос:
– Мне жаль.
– Тебе? Нет.
– Это так.
– Ты лжешь.
– Я серьезно, – сказал он. – Я искренне сожалею о твоей потере.
– Я бы не стала, – произнесла Дарби сквозь зубы. – Если бы это была твоя мама.
Она чувствовала, как подступают слезы, жаля ее воспаленные глаза, но боролась с ними. Она не могла начать плакать сейчас. Это будет позже. Позже, позже, позже. После того, как копы вышибут дверь и загребут Эшли и Ларса вместе с их оружием, после того, как Сэнди окажется в наручниках, а Дарби и Джей будут в машине «Скорой помощи» с шерстяными одеялами на плечах. Тогда, и только тогда она сможет по-настоящему горевать.
Эшли наморщил брови.
– Как ты угнала машину при помощи шнурка?
Дарби не ответила. Это была ничем не примечательная история. «Субару» ее мамы уже был взломан однажды раньше, и вор-тупица покорежил зажигание отверткой, пытаясь его завести. Требовалось два ключа – первый для двери и второй для зажигания. У Дарби имелся один, но не было другого.
«Ты маленькая испорченная сучка, – сказала ее мама с крыльца, наблюдая, как ее собственный „Субару“ заезжает на гаражную дорожку в три часа ночи. – Ты гнилая маленькая дрянь».
– И значит… – Эшли сложил всё вместе. – Вот как ты вскрыла наш фургон, да?
Она кивнула, и еще одна слеза упала на пол.
– Ух ты. Как будто сегодняшней ночью всё должно было случиться именно так. – Он снова улыбнулся. – Я всегда верил, что всё, что происходит, – не случайно. Если тебя это утешит.
Это ее не утешило.
Предполагается, что смерть превращает человека в воспоминание о нем, мысленный образ, идею. Но для Дарби ее мать всегда была идеей. Почему-то после восемнадцати лет жизни в Прово в маленьком доме с двумя спальнями, питаясь той же пищей, смотря то же самое телевидение, сидя на том же диване, она никогда не знала – кто такая Майя Торн. Как человек. Как человек, которым она была бы, если бы Дарби никогда не существовало.
Если бы она действительно оказалась просто гриппом.
«О Боже, мама. Прости меня».
Она почти сломалась. Но она не могла – не перед ним. Рыдания просто застряли у нее в груди, словно стянутой мокрым узловатым полотенцем, отдаваясь тупой болью в ее душе.
«Прости меня за всё…»
Эшли изучал ее еще один долгий момент, сопровождаемый задумчивым сопением и густым запахом его пота. Дарби слышала, как его язык шевельнулся за губами, как будто он боролся со словами, которые не мог сказать. Когда, наконец, он заговорил снова, его голос был другим, с некоторыми эмоциями, которые она не сумела идентифицировать.