– Я бы хотел, чтобы ты была моей девушкой, Дарби.
Она промолчала.
– Я так желаю, очень-очень сильно желаю, чтобы ты и я… чтобы мы встретились в других обстоятельствах. Это, вот это всё – не мое. Ясно? Я не злодей. У меня нет судимостей. Я никогда никому не причинял вреда до сегодняшней ночи. Я даже не пью и не курю. Я просто владелец бизнеса, втянутый в маленькое дельце, которое пошло не так, и теперь я должен зачистить эту грязь и всё привести в порядок, чтобы защитить своего брата. Понимаешь? И ты становишься на пути к этому. Поэтому я спрашиваю еще раз, прежде чем случится что-то ужасное, – где мои ключи?
Дарби пристально смотрела на него, твердая, как скала, и не давала никаких ответов.
Через плечо Эшли она могла видеть часы. Цифры и персонажей на них. Оранжевого Гарфилда, предлагающего букет розовой Эрлин. Ее усталые глаза сфокусировались на минутной стрелке – направленной теперь почти вертикально вниз. 4.22 утра.
Пять минут до прибытия полиции.
– Ты слышал меня, Эшли? – Сэнди встала. – У вас там что, психологический этюд? С ключами или без ключей, всё кончено. Мы все отправимся в тюрьму.
– Нет. Мы – не отправимся.
– И как ты себе это представляешь?
Эшли не ответил. Вместо этого его темный силуэт повернулся обратно к Дарби, и хватка на ее запястье изменилась. Его пальцы пробежались по ее коже, словно липкие щупальца осьминога, перехватываясь поудобнее вокруг руки, сжимаясь. А потом он потянул ее руку вверх, повыше, прижав к стене.
Сэнди повысила голос:
– Что ты с ней делаешь?
Дарби изогнула шею, чтобы увидеть – Эшли держал ее правую руку возле двери кладовки. Прямо напротив дверной петли. Прижимая кончики ее пальцев к золотистым челюстям, на которых виднелась старая смазка и коричневые полосы ржавчины. Она видела ноготь своего мизинца, окрашенный потрескавшимся синим лаком, кусочек уязвимой плоти, лежащий там, словно крошечная голова на гильотине.
«Пять минут».
Дарби взглянула на Эшли, ее живот сводило от паники.
Он подоткнул свой гвоздемет под мышку, чтобы схватиться за дверную ручку свободной рукой.
– Возможно, ты этого не помнишь, Дарбс, но сегодня ты смеялась надо мной из-за моей фобии дверных петель. Помнишь это? Помнишь, как ты меня назвала?
Она зажмурила глаза, сдерживая жгучие слезы, желая, чтобы всё это оказалось лишь кошмарным сном – «Помнишь, да? Ага?» – но это было по-настоящему. Всё это происходило на самом деле, прямо сейчас, и никто и ничто не могло этому помешать, и ее пальцы художника сейчас будут раздавлены бесчувственным металлом.
Сэнди ахнула:
– О Боже! Эшли!
– Не делай этого! – умоляла Джей, пытаясь бороться с Ларсом. – Пожалуйста, не надо…
Но высокая тень по имени Эшли Гарвер не слушала. Он наклонился, приблизив лицо к Дарби, и лизнул ее губы. Она почувствовала сладкий бактериальный запах из его рта, зловонный, будто разлагающееся мясо.
– Ты не оставляешь мне выбора. Если ты скажешь мне, я обещаю, что не причиню тебе вреда, хорошо? У тебя есть мое слово. Где. Мои. Ключи?
«Пятьминут – пятьминут – пятьминут…»
Дарби заставила себя открыть глаза, сморгнуть слезы, успокоить дыхание и взглянуть в эти зеленые глаза монстра. Она не заглотила наживку. Она не собиралась играть с ним в эту игру, потому что как только он узнает, где ключи, – он убьет ее. Другого исхода не было. Эшли Гарвер был много, много кем, но прежде всего он был патологическим лжецом.
– Пожалуйста, Дарбс, просто скажи мне, и тогда я не сделаю тебе больно. Потому что, если ты не скажешь, ты сама заставишь меня хлопнуть дверью.
Он приблизил к ней лицо, чтобы она могла видеть боль в его глазах. Дарби знала, что это актерская игра. Еще одна голова дракона. Этот торг был ровно таким же, как и любой другой его акт, виденный ею сегодня ночью, просто еще одно лицо Эшли, которое он будет носить некоторое время по необходимости, а затем выбросит, как питон, выползающий из своей старой, морщинистой серой кожи.
Все в комнате затихли, ожидая ее ответа.
«Вдохнуть. Досчитать до пяти. Выдохнуть».
– Если я скажу тебе, – прошептала она в ответ, – ты все равно захлопнешь дверь.
Его глаза потемнели.
– Умная девочка.
Потом он сделал это.
4:26
По дороге патрульный капрал Рон Хилл дважды запрашивал у диспетчера уточнений по вызову номер два-ноль-семь, но не было никакой дополнительной информации.
Ни имени. Ни других данных. Ни предыстории. Только автомобиль (серый фургон), номерной знак (VBH9045), и примерное местоположение, отправленные на 9-1-1 при помощи эсэмэски. Дальнейших контактов с заявителем не было. Не было и звонков. Все попытки обратной связи не увенчались успехом, вероятно, из-за плохой сотовой связи в горах и сегодняшнего рекордного зимнего шторма.
Это было похоже на розыгрыш.
Самые противные звонки всегда поначалу звучат как розыгрыш.
Его патрульный внедорожник тащился в гору, взбивая снег, цилиндры стреляли, песок и гравий громко стучали по шасси. Теоретически у Дорожной службы имелся особый порядок содержания шоссе на этой высоте – очистка грейдером, затем устранение льда, потом песок и соль, – но, видимо, их основную команду отпустили встречать Рождество. Все их усилия смотрелись как мартышкин труд или упражнения по выпасу кошек на лужайке, а им притом еще и выплачивались сверхурочные. Отслеживая их служебные радиочастоты, Рон вспомнил фразу своего старого командира в ситуациях, когда морские пехотинцы неправильно перестраивались с риском подвергнуться вражескому огню:
«Хорош любить гусей!»
Вместо «любить» он произносил другое слово.
Рону было тридцать шесть. Он имел румяное детское лицо и жену, которая изучала графический дизайн, но твердо решила, что лучше быть просто женой; и пятилетнего сына, мечтающего стать копом, когда вырастет. Жена за это Рона ненавидела. Он дважды получал выговор за сон в засаде с радаром на дороге и один раз за то, что в его отчетах они назвали «необходимо-ненужной словесной экспрессией». Этот выговор Рон все еще считал в глубине души оксюмороном.
Перед сегодняшней сменой в семь вечера он обнаружил в шкафу чемодан своей жены.
Стоящий вертикально и наполовину упакованный.
Размышляя об этом, Рон почти пропустил синий знак, появившийся справа, покрытый снегом, сверкающим в дальнем свете фар.
ЗОНА ОТДЫХА. ОДНА МИЛЯ.
– Эй! – Пальцы щелкнули Дарби по лицу. – Потерял тебя на секунду.
Ее правая рука была словно погружена в кипящую воду.
Сперва это было совсем не больно – просто свист рассекаемого воздуха и пушечный выстрел двери, хлопнувшей рядом с ее правой барабанной перепонкой, – а боль пришла мгновение спустя. Оглушительная, сокрушительная. Одновременно тупая, как удар кувалдой, и острая, как укол раскаленной иглой. Эта боль вышибла ее сознание прочь из тела, из этого мира.
В одно черное мгновение ее не было нигде, а в другое она вернулась в детство, в свой маленький домик в Прово, и ей снова было шесть лет, и она мчалась вверх по скрипучей лестнице, врывалась в кровать к матери под теплые одеяла, укрываясь от кошмара в ведьмин час.
«Ты со мной, – прошептала ее мать, щелкая лампой на тумбочке. – Это был всего лишь сон, детка. Ты всё это вообразила. Ты со мной…»
А потом краски спальни схлынули и растворились, и Дарби вернулась на эту маленькую стоянку отдыха в Колорадо, к флюоресцентным лампам и несвежему кофе, в это адское место, откуда ей никогда не сбежать. Она сползла на корточки, когда потеряла сознание, спиной к двери. В горле стоял кислый вкус. Она боялась посмотреть на свою правую руку. Она знала, что произошло. Дарби знала, что дверь закрыта и что по крайней мере два из ее пальцев были раздавлены ею, расплющены между безжалостными латунными зубами.
«Ты со мной, Дарби… Я держу тебя…»
– Земля вызывает Дарби! Ответьте Земле! – Эшли щелкнул пальцами. – Мне нужно, чтобы ты была в сознании.
– Эшли, – прошипела Сэнди. – Ты душевнобольной! Ты потерял свой разум.
Дарби нашла смелость взглянуть на свою руку, смаргивая водянистые слезы. Безымянный палец и мизинец исчезли под петлей, внутри дверных челюстей-ножниц. Пропали. Это вызывало у нее тошноту и кидало в дрожь. Ее тело просто за-кан-чи-ва-лось там. Это не могло быть ее рукой, но это была она. Дарби представляла, как выглядели ее пальцы внутри двери – лопнувшая кожа, разорванные ткани, кости, раздробленные на осколки. Сухожилия, смятые и запутанные в лапшу, как спагетти в красном соусе. Было почему-то меньше крови, чем она ожидала; просто длинная, блестящая капля-бусина, бегущая вниз по дверной коробке.
Она наблюдала, как капля спускается по растрескавшейся древесине.
– Эшли! – рявкнула Сэнди. – Ты вообще меня слушаешь?
Дарби потянулась к дверной ручке неповрежденной левой рукой, соскальзывая, промахнувшись дважды, и наконец сомкнула пальцы вокруг нее, чтобы открыть дверь кладовки и освободить свою искалеченную руку, увидеть ужасные, душераздирающие повреждения, но ручка не поворачивалась. Дверь не открывалась. Он запер ее, ублюдок.
Эшли пересек комнату широкими шагами, пряча ключ в карман, оставив Дарби приколотой к двери.
– Хорошо, Сэнди. Пришло время поговорить мне с тобой по душам.
– О, теперь пришло время? Только сейчас? После всего этого?
– Сэнди, позволь мне объясниться…
– О, безусловно! – Сэнди швырнула в него пластиковую аптечку, загремевшую о каменную стойку, когда он отбил ее в сторону. – Ты давал мне слово, Эшли. Никто не должен был пострадать из-за всего этого дела…
Эшли подошел ближе.
– Я должен кое в чем признаться.
– Да-а? И в чем же?
Он говорил медленно и аккуратно, словно хирург, сообщающий плохие новости:
– Мы встретились здесь не ради того, чтобы ты передала мне свой ключ от хранилища в тихом и безопасном общественном месте. Я имею в виду, да, это был твой план, и, возможно, я стану делать эти стероидные уколы, чтобы держать Птичку Джей в живых так долго, сколько потребуется…